Начиная свое выступление, Черчилль специально оговорился: «Я хотел бы со всей определенностью подчеркнуть, что не выполняю ничьей официальной миссии и не имею никакого официального статуса, ибо говорю исключительно от своего имени». Его речь, в действительности уже апробированная всем политическим англосаксонским истеблишментом, носила характер рискованного зондажа, была для Трумэна и Эттли своего рода пробным шаром или, по выражению Черчилля, «генеральной стратегической концепцией» новой мировой политики. Поскольку, несмотря на многие дипломатические экивоки, была на деле объявлением войны Советской России. Не случайно для своей речи оратор подобрал своеобразное название: «Мускулы мира»[380], перелагая языком метафоры старинное правило: хочешь мира – готовь войну. Ее-то он и готовил. И целый ряд его пропозиций получил впоследствии путевку в жизнь, недаром бывший президент США Рональд Рейган считал, что из Фултонской речи родился не только современный Запад, но и мир на нашей планете.
Черчилль не скупится на лесть в отношении США и ООН, в которой Америка не только приняла участие (в отличие от отжившей Лиги Наций), но и намеревалась играть первую скрипку. Предлагая создать в полном подчинении у ООН миротворческие силы путем выделения каждым государством-участником определенного количества эскадрилий, Черчилль, однако, подчеркивал, что «было бы непростительной ошибкой доверить всемирной организации, пока еще переживающей период младенчества, секретную информацию о производстве и способах применения атомной бомбы – информацию, являющуюся совместным достоянием Соединенных Штатов, Великобритании и Канады». И далее следует эскапада, призывающая использовать односторонние преимущества владения военным атомом: «Ни один человек ни в одной стране на нашей земле не стал спать хуже по ночам оттого, что секрет производства атомного оружия, а также соответствующая технологическая база и сырье сосредоточены сегодня главным образом в американских руках (интересно, что сказали бы на это японцы. – А. С.). Но я не думаю, что все мы спали бы столь же спокойно, если бы ситуация была прямо противоположной и монополией на это ужасное средство массового уничтожения завладело – хотя бы на время – какое-нибудь коммунистическое или неофашистское государство. Одного лишь страха перед атомной бомбой было бы достаточно, чтобы они смогли навязать свободному, демократическому миру одну из своих тоталитарных систем, и последствия этого были бы просто чудовищны».
Лицемерие Черчилля, его двойные стандарты, его мечта о глобальной диктатуре англосаксов отчетливо видны уже из приведенного отрывка. А далее следует уже едва прикрытое выступление против Советской России как некоего оплота «тирании» – второго, наряду с войной, злосчастия, терзающего человечество: «Теперь я хотел бы перейти ко второму из упомянутых мною двух бедствий, угрожающих каждому дому, каждой семье, каждому человеку – а именно, к тирании. Мы не можем закрывать глаза на тот факт, что демократические свободы, которыми пользуются граждане на всех территориях Британской империи, не обеспечиваются во многих других государствах, в том числе и весьма могущественных. Жизнь простых граждан в этих государствах проходит под жестким контролем и постоянным надзором различного рода полицейских режимов, обладающих неограниченной властью, которая осуществляется или самолично диктатором, или узкой группой лиц через посредство привилегированной партии и политической полиции».
Черчилль понимал, что неприкрытый агрессивный выпад против вчерашнего союзника, проливавшего свою кровь ради победы над общим врагом, может не найти понимания в массах, до которых его речь рано или поздно бы дошла. Поэтому вначале он осторожно оговаривается: «Не наше дело – особенно сейчас, когда у нас самих столько трудностей – насильственно вмешиваться во внутренние дела стран, с которыми мы не воевали и которые не могут быть отнесены к числу побежденных… Мы, британцы, заключили договор о сотрудничестве и взаимопомощи сроком на 20 лет с Советской Россией… Нашей единственной целью в таких договорах являются именно взаимопомощь и сотрудничество». Он даже счел возможным польстить русским и Сталину: «Я лично восхищаюсь героическим русским народом и с большим уважением отношусь к моему товарищу по военному времени маршалу Сталину… Мы рады тому, что Россия заняла принадлежащее ей по праву место среди ведущих стран мира. Мы рады видеть ее флаг на широких просторах морей. А главное, мы рады, что связи между русским народом и нашими двумя родственными народами по обе стороны Атлантики приобретают все более регулярный и прочный характер».
Но тут же эти сладкие слова оказались смыты волной устрашений и угроз:
«Сегодня на сцену послевоенной жизни, еще совсем недавно сиявшую в ярком свете союзнической победы, легла черная тень. Никто не может сказать, чего можно ожидать в ближайшем будущем от Советской России и руководимого ею международного коммунистического сообщества и каковы пределы, если они вообще существуют, их экспансионистских устремлений и настойчивых стараний обратить весь мир в свою веру…
Протянувшись через весь континент от Штеттина на Балтийском море и до Триеста на Адриатическом море, на Европу опустился железный занавес. Столицы государств Центральной и Восточной Европы – государств, чья история насчитывает многие и многие века, – оказались по другую сторону занавеса. Варшава и Берлин, Прага и Вена, Будапешт и Белград, Бухарест и София – все эти славные столичные города со всеми своими жителями и со всем населением окружающих их городов и районов попали, как я бы это назвал, в сферу советского влияния. Влияние это проявляется в разных формах, но уйти от него не может никто. Более того, эти страны подвергаются все более ощутимому контролю, а нередко и прямому давлению со стороны Москвы…
В целом ряде стран по всем миру, хотя они и находятся вдалеке от русских границ, создаются коммунистические пятые колонны, действующие удивительно слаженно и согласованно, в полном соответствии с руководящими указаниями, исходящими из коммунистического центра. Коммунистические партии и их пятые колонны во всех этих странах представляют собой огромную и, увы, растущую угрозу для христианской цивилизации, и исключением являются лишь Соединенные Штаты Америки и Британское Содружество наций, где коммунистические идеи пока что не получили широкого распространения…
Таковы реальные факты, с которыми мы сталкиваемся сегодня, буквально на второй день после великой победы, добытой нами, совместно с нашими доблестными товарищами по оружию, во имя свободы и демократии во всем мире. Но какими бы удручающими ни казались нам эти факты, было бы в высшей степени неразумно и недальновидно с нашей стороны не считаться с ними и не делать из них надлежащих выводов, пока еще не слишком поздно…
Я считал своим долгом обрисовать вам ту зловещую тень, которая нависла над нашим миром – как на Западе, так и на Востоке».
Итак, Черчилль с глубоким разочарованием констатировал, что в результате раздела послевоенного мира на Европу опустился «железный занавес»[381], разделивший ее от Штеттина до Триеста. Наличие «занавеса» было обусловлено полной идейно-политической несовместимостью Запада, где отныне безраздельно доминировали англосаксы, и Востока Европы, попавшего под влияние Советов. Черчилль и те, от чьего имени он фактически выступал, воспринимали случившееся как продвижение той самой мировой социалистической революции, которая была главным жупелом для Запада со времен Карла Маркса. Они были жестоко шокированы этим[382].
Продвижение «зловещей тени» – Черчилль говорит также про «проведение политики непомерных амбиций и авантюризма» – русских следовало остановить любой ценой. Какой именно? Здесь Черчилль, как всегда, не мог для начала не прибегнуть к лицемерию: «Я даже не допускаю мысли о том, что новая война неизбежна, тем более в ближайшем будущем» (в действительности, как мы знаем, дело обстояло прямо противоположным образом). Но затем он становится более откровенным:
«Общаясь в годы войны с нашими русскими друзьями и союзниками, я пришел к выводу, что больше всего они восхищаются силой и меньше всего уважают слабость, в особенности военную. Поэтому мы должны отказаться от изжившей себя доктрины равновесия сил или, как ее еще называют, доктрины политического равновесия между государствами. Мы не можем и не должны строить свою политику, исходя из минимального преимущества и тем самым провоцируя кого бы то ни было померяться с нами силами…
Во всей мировой истории не найти другого примера войны, которой можно было бы так же легко избежать, как недавней кровавой бойни, прошедшей опустошающей поступью по всей земле. Нужно лишь было своевременно предпринять необходимые меры, и, я уверен, Вторая мировая война была бы предотвращена, причем без единого выстрела, а Германия смогла бы стать процветающей, могущественной и всеми уважаемой страной. Однако никто не верил в надвигающуюся опасность, и постепенно, одна за другой, страны мира оказались втянутыми в чудовищный водоворот войны. Мы не должны допустить повторения подобной катастрофы, и добиться этого сегодня, в 1946 году, возможно лишь путем налаживания нормальных отношений и всеобъемлющего взаимопонимания с Россией под эгидой Организации Объединенных Наций. Поддержание таких отношений в течение многих и многих мирных лет должно обеспечиваться не только авторитетом ООН, но и всей мощью США, Великобритании и других англоязычных стран и их союзников. Такова в основных чертах суть моих предложений, которые я позволил себе представить моей уважаемой аудитории в своем сегодняшнем выступлении, названном мною «Мускулы мира»».
Завершающая фраза речи звучала угрозой-предупреждением в наш адрес: «Никто не должен недооценивать силу Великобритании и Британского Содружества наций».