«Свобода и любовь», – опять вспомнил оперуполномоченный татуировку на плече покойного, выполненную на немецком языке. – Это, наверное, и было девизом Зерцалова».
– Нашла коса на камень, – сказал он вслух.
– Я с самого начала знала, что рано или поздно все у них кончится разводом.
– Когда сын в последний раз был в Новобалтийске?
Старуха задумалась. И вдруг громко позвала:
– Зиночка!
Та появилась с тарелкой дымящейся каши и чашкой чая.
– Что, Анфиса Афанасьевна?
– Когда забегал к нам Станислав? Что–то я запамятовала…
Хозяйка болезненно поморщилась, помассировала затылок.
– Сильно болит? – встревожилась патронажная сестра, ставя еду на столик.
– Жутко заломило.
Зинаида Ивановна измерила ей давление, покачала головой и бросила на Жура укоризненный взгляд.
После укола Зерцалова вроде бы задремала. Жур и патронажная сестра покинули квартиру.
– Здорово подскочило давление? – спросил Виктор Павлович.
– Очень.
– Я ни при чем, честное слово. Даже не успел задать нужные вопросы, – оправдывался капитан. – Рассказывала только Анфиса Афанасьевна.
– Как сын в детстве сбежал к цыганам, как его таскали в КГБ?…
– Ну вот видите, вы сами все слышали…
– Ничего я не слышала, – усмехнулась Зинаида Ивановна. – Наизусть знаю. Раз сто она уже рассказывала при мне… У стариков одна радость – вспоминать прошлое. Причем, его они помнят отлично, а вот куда буквально пять минут назад положили свои очки – забывают.
На улице накрапывал холодный дождь, Зинаида Ивановна раскрыла зонтик.
– Вы уж не обижайтесь, если я вам что–то напортила, – сказала она.
– Какая уж там обида, – вздохнул Жур. – Вы хорошо знаете Станислава Аскольдовича?
– Только по рассказам матери. Ну, пару раз заходил при мне, но мы даже не беседовали. – Зинаида Ивановна вдруг остановилась. – Извините, мне нужно еще к одному подопечному. – Она показала на дом через дорогу.
– Спасибо за помощь, – сказал ей на прощание Виктор Павлович.
Куда ведут все дороги в больших портовых городах? К порту…
Жур добрался туда безо всякого труда. В кабинете начальника отдела кадров управления Новобалтийского морского пароходства окна выходили на рейд. Над морем висели тяжелые облака.
Начальник отдела тщательно ознакомился со служебным удостоверением старшего опера и спросил:
– Что интересует нашу доблестную милицию?
– Вашу доблестную милицию интересует Зерцалов Станислав Аскольдович…
– Это тот, что колдун?
– Он самый. Работал когда–то механиком на судне.
Начкадров нажал кнопку, в комнату процокала девица в кожаной мини–юбке и пышном свитере. Начальник отдела попросил принести личное дело Зерцалова. Оно было доставлено минут через десять.
– Да, он действительно ходил на теплоходе «Красный пролетарий».
– Если разрешите, я ознакомлюсь с делом, – попросил капитан.
– Теперь все разрешается, – улыбнулся завкадров. – Гласность…
Зерцалов начал рядовым механиком, а закончил главным. По мере продвижения по службе рос список благодарностей, полученных им. «За досрочное выполнение производственного плана», «За победу в социалистическом соревновании», «В ознаменование годовщины Великой Октябрьской социалистической революции…», «За участие в спасении рыбаков потерпевшего крушение иностранного судна…».
Отметили Зерцалова как–то и премией в размере месячного оклада – за организацию на «Красном пролетарии» художественной самодеятельности.
«И жнец, и швец, и на дуде игрец», – подумал про себя Виктор Павлович.
А вот финал карьеры главного механика его удивил: уволили за прогул. Основанием для грозного приказа послужила подшитая к делу докладная записка капитана траулера Костылева. Из нее следовало, что Зерцалов С. А. с 27 июля по 7 августа 1984 года не явился на работу, а оправдательных документов не представил. Причины прогула объяснил только устно. Костылев считал их неубедительными.
Что привел в свое оправдание Зерцалов, в рапорте не говорилось.
– Из–за чего же он прогулял? – спросил оперуполномоченный, показав докладную начальнику отдела кадров.
– Понятия не имею, – пожал тот плечами. – В то время я еще не сидел в этом кабинете.
– Где сейчас находится «Красный пролетарий»?
– Списан в утиль.
– Жаль, – огорчился Жур. – Хотелось бы поговорить с членами экипажа, с Костылсвым.
– С ним – проще пареной репы. Сидит за стенкой, рядышком. Давно уже бросил якорь. На пенсии. Но дома помирал со скуки, вот и попросился к нам в кадры. – Начальник отдела позвонил по внутреннему телефону. – Дмитрий Данилыч?… Нет, ты нужен не мне, а одному товарищу… Заглянет сейчас к тебе… Капитан Жур… Точно, такого капитана ты и не должен знать… Почему? Да он капитан милиции… – Закончив разговор, начкадров сказал Виктору Павловичу: – Выйдите и сразу дверь направо…
Дмитрий Данилович Костылев совсем не походил на морского волка. Худенький, согбенный, он чем–то напоминал «всесоюзного старосту» Калинина. Та же бородка, усы, развал волос на голове. Только без очков. Костылев усадил оперуполномоченного на стул и спросил:
– Опять кто–нибудь нашкодил из наших ребят?
– Это мне неизвестно… Интересует меня, Дмитрий Данилович, прошлое. Когда вы ходили на «Красном пролетарии».
– Эк, чего вспомнили! – Бывший капитан с грустью посмотрел на фотографию родного судна, прикрепленную к шкафу со множеством папок. – И сейчас бы ходил, если бы не один проходимец.
– Хорошо помните лето восемьдесят четвертого года? – продолжал Жур. При этих словах лицо Костылева перекосила гримаса.
– Да–да, помню. Помню… – вздохнул капитан на пенсии.
– И членов экипажа?
– А как же! Жили, как одна семья. Иначе в море нельзя.
– Тогда был уволен Станислав Зерцалов…
– Господи! – подскочил на стуле бывший капитан. – Из–за него–то меня и списали!…
– А почему вы назвали его проходимцем?
– Проходимец и есть! – гневно сверкнул глазами Костылев. – И стукач при этом!
Он не на шутку разволновался, вскочил и быстро зашагал по кабинету, переваливаясь из стороны в сторону, что, наконец, выдало в нем настоящего моряка.
– Когда Зерцалова направили ко мне на судно, я сразу почувствовал, что добром это не кончится, – рассказывал он на ходу.
– Почему?
– Если у тебя в подчинении родственник начальства – хорошего не жди! – сердито проговорил он.
– А что, все многочисленные благодарности вы давали ему по блату?
– Я? По блату?! – округлил глаза Костылев. – Да как после этого бы на меня смотрел экипаж?!. Нет, работник он был отличный. И по общественной линии… Его даже отметили денежной премией вместе с нашей поварихой Любашей Горчаковой. Такой коллектив художественной самодеятельности создали – гремели на всю флотилию…
– Так в чем же дело? Не сошлись характерами?
– Характеры тут ни при чем. Признаться, мы ни разу даже не поссорились… Понимаете, вроде бы нормальный мужик, компанейский, затейник. И на участке у него всегда был полный ажур. Но уж больно выпендривался. Будто умнее всех и лучше.
– А может, имел на то основания?
– Да я не против, если он прочитал в сто раз больше книг, чем я. Ну, здорово играет на гитаре… Зачем выпячиваться? Настоящий человек держит это в душе. Ведет себя скромно. А у него и душа–то была с гнильцой…
– Из чего вы это заключили?
– Вы знаете, что в те, как сейчас говорят, застойные времена, Зерцалов занимался антисоветской деятельностью?
– Знаю, – кивнул Жур. – Но теперь это считается незазорным, даже наоборот.
– Но почему тогда троих парней, с которыми он распространял какие–то клеветнические бумажки, заслали в Сибирь, а Зерцалов вышел сухим из воды? Знаете?
– Откуда мне это знать…
– То–то и оно, – злорадно проговорил Костылсв, тряся бородкой. – Продал он своих дружков с потрохами.
– Вы это точно знаете?
– Факт! – Бывший капитан зачем–то огляделся и негромко сказал: – Понимаете, с человеком, кто вел их дело, я не то чтобы в приятелях, но, в общем, знаком… Ребят тех давно уже реабилитировали, сам он ушел из органов. Недавно мы сидели, немного приняли. Я и спросил насчет Зерцалова. Тот прямо сказал: когда их зацапали, посадили в кутузку, то на первом же допросе этот Стасик и поплыл. Наложил полные штаны и всех выдал с головой. А сам стал только свидетелем. Они – обвиняемыми. Поняли? И дал подписочку помогать нашим органам, информировать их, кто с кем и о чем… Понятно? Стукач, одним словом.
– Так это или нет, оставим на совести вашего знакомого, – Жур не хотел окунаться в эту тему. – Припомните, пожалуйста, историю с его увольнением.
– А что вспоминать – словно как вчера было. – Костылев открыл шкаф и зачем–то стал рыться среди каких–то бумаг. – Понимаете, мы готовились идти в круиз вокруг Европы. Проводили профилактический ремонт, чистили, драили, наводили лоск. Главный механик обычно в это время находится на судне. Двадцать шестого июля Зерцалов попросился на берег. К приятелю, говорит, надо съездить на дачу, пустить водяной насос для всяких там бытовых нужд. А завтра, мол, буду как штык… Отказывать не было причин. До отплытия десять дней. У него все шло путем… Двадцать седьмого нет, на следующий день тоже. Позвонил домой его жене, Регине Власовне. Она удивилась, думала что муж на «Красном пролетарии». Ни о какой даче и слыхом не слыхивала… Ну, помчалась туда. Звонит мне в ужасном состоянии. Оказывается, двадцать седьмого утром Зерцалов пошел на электричку и после этого – как сквозь землю провалился. Мы, конечно, всполошились. Милиция – на ушах. Регина Власовна вне себя от горя. За несколько дней в щепку превратилась… И вот седьмого августа, в день нашего отплытия, Зерцалов заявляется как ни в чем не бывало. Я, конечно, набросился на него: где пропадал? У того глаза на лоб: вы же, мол, сами отпустили. Обещал быть на следующий день – вот и явился… Я говорю: ты что, с ума спятил? Десять дней тебя не было!… Он дуриком прикидывается: какие–такие десять дней? Я сую ему под нос газету. Он как–то странно посмотрел на меня и говорит: у них, выходит, совсем по–другому течет время. Я думал, мы летали всего десять минут… Куда летали, кто они? Он отвечает: в космос, с инопланетянами…