ъяснить, что к чему. Ну, как это по–людски делается… А то приказ вывесили, и все. А Юра у меня с детства никому даже самой малой обиды не прощает, долго помнит… С одним соседским мальчишкой как–то поссорился в школе, так до сих пор не разговаривает. Ни руки не подаст, ни на поклон не ответит… Такой характер.
— Юрий Юрьевич не говорил вам, что, возможно, намеревается отомстить Баулину? — спросил прямо следователь.
— Да вы что, Игорь Андреевич! — замахала руками Рогожина. — И в голову не берите! Не мог он. Не мог! — повторила она убежденно. — Тем более из–за такого…
— Ну а из–за Орловой? Говорят, у них с Баулиным что–то было?
Этот вопрос еще больше подхлестнул Рогожину.
— Юра теперь благодарит судьбу, что расстался с ней!
— Но я слышал другое… Когда Аза Даниловна ушла от вашего сына, он места себе не находил. Даже уехал из Березок, чтобы забыться…
— Верно, уезжал. Так ведь тогда еще любовь не остыла. Сразу–то трудно от сердца оторвать. Хотя она, прямо скажем, неверная. И не только в этом ее беда. Сначала я думала: ну, перебесится, вернется к мужу. Всякое бывает. Негоже дочку без отца оставлять… А потом как–то узнала про нее кое–что и поняла: действительно хорошо, что они расстались…
— А что именно узнали? — насторожился Чикуров.
— Не хочу ворошить, — отмахнулась хозяйка.
— И все–таки? — настаивал следователь.
— Вы, наверное, видели на плите памятника фамилию Бульба?
— Да, — кивнул Игорь Андреевич.
— Они с моим мужем и срывали немецкий флаг с поссовета. Петро Бульба принес сюда на себе раненого Юрия. Сам Петро тоже погиб, через день… Теперь вместе лежат, — вздохнула Рогожина. — А когда, значит, отделали все мрамором, пионеры разыскали вдову Бульбы. Она под Ужгородом живет. Написали ей. Ганна Игнатьевна тут же приехала. Постарше меня, на пенсии давно. Поплакали мы, мужей вспомнили, войну. В общем, лиха на каждую хватило. Игнатьевна приехала сюда с дочкой, Миланой. Имечко такое не зря дали — очень симпатичная женщина. Дочка она была приемная. Игнатьевна ее из детдома взяла, потому как своих с Петром не успели прижить… Милана с виду вроде здоровая была… Ну, погостили они у меня две недели. Расставались как родные, ей–богу… А через год Милана приехала уже одна. Бледная, как былинка из погреба. Болезнь крови у нее какая–то. Просит: помогите, тетя Шура. Так она меня называла… Я ей: родненькая, рада бы, да никогда не встречалась с такой хворью, как у тебя. Обратись–ка лучше к профессору нашему, Евгению Тимуровичу Баулину. Он в своей клинике лечит и соками, и медом, и голодом… Глядишь — и вылечит… Милана поехала посоветоваться с матерью…
— Милана замужем? — поинтересовался Чикуров.
— Была… — вздохнула Рогожина. — Вот только мужик ей попался непутевый…
— Пьет?
— Картежник заядлый. Все деньги, что получает, спускает в карты. Мало что свои — и ее тоже… Возвратилась Милана скоро. С матерью и сыном. Мальчонку Ондрийкой звать, малышка совсем, грудничок. Только у мамки от болезни молока нет, козьим кормили. Я сына своего попросила посодействовать. Он обратился к Ростовцеву, а тот сказал, что местами в клинике распоряжается Баулин. Но Юра к нему идти отказался… Я посоветовала хлопотать через военкомат. Как–никак Ганна Игнатьевна вдова героя… Из военкомата позвонили Евгению Тимуровичу, и он приказал, чтобы Милану положили в клинику. А сам уехал куда–то, на совещание, что ли… Они пошли к Азе, то есть Орловой, — поправилась Рогожина. — Та заявляет: рада бы, мол, да свободных коек нет, а когда освободятся, неизвестно. Игнатьевна спрашивает: почему нет, ведь сам профессор дал команду принять. Орлова покрутила, повертела и сказала, что сделать можно, но нужно две тысячи рублей… Господи, да где же взять такие деньги?.. Тогда Игнатьевна съездила домой, сняла с книжки свои крохи, корову продала… Короче, собрала две тысячи. Милана сунула Орловой, и место тут же нашлось…
— Вы знали об этом тогда? — не выдержав, спросил следователь.
— Откуда–а! — протянула Рогожина. — Это мне уже потом Игнатьевна рассказала… Ну, легла, значит, Милана в клинику. Лечили ее там больше месяца. Вроде бы отпустила болезнь. На радостях Милана кому–то даже подарок купила…
— Кому? — задал вопрос Чикуров, которого все больше заинтересовывал рассказ Рогожиной.
— Чего не ведаю, того не ведаю, — развела руками Александра Яковлевна и продолжала: — Так вот, уехала Милана домой, а через два месяца померла…
— От этой самой болезни? — уточнил следователь.
— От чего же еще… Вы представляете, каково бедной Игнатьевне? Внучек малый остался на руках… Расходы… Раньше хоть корова выручала. Игнатьевна молоко продавала, все прибавка к пенсии… А теперь–то коровы нет!.. Примчалась Игнатьевна сюда и к Азе Даниловне в ножки: верни деньги, христа ради! Ведь не вылечили дочку, померла! Если, мол, не все, то хоть половину верни… И вдруг Орлова заявляет, что никаких денег не брала, нечего клеветать… Ганна Игнатьевна прямо опешила. Говорит: сама ведь Милана дала тебе из рук в руки две тысячи!.. Орлова раскричалась, что те деньги твоя дочка своему мужику, видно, отдала, на карточный, мол, долг…
— Откуда Орлова узнала, что он картежник? — спросил следователь.
— А кто же его знает? Может, Милана сама поделилась с ней, а может — с кем из больных, а те уж Орловой передали… Что я хочу сказать: ко всему прочему, Аза Даниловна пригрозила Игнатьевне, что в милицию позвонит и ее, Игнатьевну, мол, арестуют…
— За что? — удивился Чикуров.
— Как за что? За клевету! Так и сказала… Пришла ко мне Ганна Игнатьевна вся в слезах. Спрашиваю: ты чего? Вот тогда–то она все и выложила. Я сначала даже не поверила. Потом вижу: нет ей резону брехать. Да и не из таких она… Я первым делом отчитала ее: почему, мол, не сказала мне, когда только еще Орлова требовала с них деньги? Да я бы эту Азу!.. — Рогожина сжала кулаки. — Сама лично пошла бы в милицию, к Ганже, к Баулину, до Кремля бы дошла, а порядок навела… Ну, думаю, теперь–то чего после драки кулаками махать. Теперь ведь ничего не докажешь. Даже если бы и поверили, то что? Милана деньги передавала без свидетелей… Короче, те две тысячи — с концом. И не знаю, чем же Игнатьевне помочь…
— А почему вы сыну своему не сказали?
— И об этом с Игнатьевной думали. Она умолила меня, чтобы я не втравливала Юру… Господи, как мне было стыдно! Кто бы чужой, а тут — бывшая сноха! Мать моей внучки! Срамота — дальше некуда!
Рогожина замолчала, печально качая головой.
«Да, ничего себе информация, — думал в это время Чикуров. — Но насколько это может быть связано с покушением?»
— Дальше что, Александра Яковлевна?
— Дальше–то? Говорю я Игнатьевне: не убивайся, что–нибудь придумаем… А как же, надо выручать женщину. Да и как–то наше имя спасать… Собрала я свои «драгоценности». — Рогожина грустно усмехнулась. — Сережки, что остались от матери, колечко с бирюзовым камешком, золотые часы деда. Карманные. Их деду Прохору в гражданскую сам командарм вручал. На задней крышке надпись: «Честному воину РККА от ВЦИК»… Еще ружье у деда было… В общем, прошлась по сусекам, продала вещички и вручила деньги Игнатьевне. Говорю: это Аза Даниловна раскаялась и вернула две тысячи… Бедная женщина уж так обрадовалась, уж так благодарна была!.. Уехала она домой, выкупила назад свою корову… Нынче на Девятое мая приезжала с Ондрийкой… Растет внучек. Вот такой бутуз, — Александра Яковлевна надула щеки.
— Когда случилась эта история?
— Прошлой осенью.
— Вы не пытались объясниться с Орловой?
— Чтобы я… к ней?.. — воскликнула Рогожина. — Ни в жизнь не пойду! Мы и в прежние времена, когда она еще жила с Юрой, не очень–то ладили… Представляю, как бы она меня облаяла!
— И все же, Александра Яковлевна, почему вы не сообщили об этом сыну?
— Да узнай только Юра про это, он бы с Азой такое сотворил!.. — с жаром ответила Рогожина.
— Кому–нибудь помимо вы рассказывали об этой истории?
— Одному человеку… Евгению Тимуровичу, — со вздохом призналась хозяйка. — Месяца три назад он пришел ко мне посоветоваться. Хотим, говорит, Александра Яковлевна, создать плантацию редких лекарственных трав… Действительно, дело хорошее. Больных в клинике много, на всех в лесу добывать — сколько людей от работы отрывать придется! В аптечном складе частенько не найдешь чего нужно, к примеру, ромашку, шалфей. А если и имеется, то неизвестно, кто собирал, как обрабатывал… Я же вам рассказывала…
— Значит, на Баулина в отличие от сына вы обиды не держите? — спросил Чикуров.
— Ни капельки, — заверила Рогожина. — Ну, обговорили мы, с каких растений лучше начать. Евгений Тимурович пригласил меня зайти в клинику. Я ему сказала, что ноги моей там не будет… Он стал извиняться, что, мол, уволили меня без его ведома и согласия, когда он был в командировке… Я говорю, что не в увольнении дело, а просто не хочу видеть Орлову… Он смутился. Понимаю, говорит… Нет, толкую ему, не понимаете, Евгений Тимурович… Ну и выложила ему, что сотворила с Ганной Игнатьевной Орлова… Вы бы видели, Игорь Андреевич, профессора в ту минуту! Побледнел, руки затряслись… А как пришел немного в себя, обо всем в подробности расспросил. И поинтересовался, знает ли об этом мой сын. Я ответила, что Юра ничего не знает. Евгений Тимурович помолчал, подумал… Насчет Орловой, говорит, проверю. Подтвердится — выгоню взашей.
— Сомневался, значит?
— Наверное… Тут я не выдержала и спрашиваю: а вообще откуда у Азы Даниловны машина собственная, мебель заграничная, шикарные наряды? Евгений Тимурович пояснил, что она наследство от бабки получила. Я не поверила. Ерунда, говорю. А Евгений Тимурович настойчиво так уверяет: да, на Орлову была анонимка, что, мол, живет не по средствам… Проверяли… Наследство–де якобы действительно немалое… Уж как они проверяли, не знаю, — развела руками Рогожина.
— У вас есть на этот счет другие сведения? — задал вопрос следователь.
— Да не могла Леонтьевна, бабка ее, никакого наследства оставить! Я ведь была у нее в деревне, в Калининской области… Леонтьевна всю жизнь в доярках проходила… Колхоз бедный… Поглядели бы вы на ее хату! У меня сарай по сравнению с ней — что твои хоромы… О каком наследстве может идти речь?