Но Леон Гонсалес никак не отреагировал на это.
– Мне остается лишь предположить, что вы начисто лишены воображения, месье Левингроу, – сухо ответил он. – И просто не представляете всей глубины мучений, сожаления, горя и позора, в которые ввергли этих сестер наших.
Раздался негромкий стук в дверь, и вошел слуга. Месье Левингроу небрежным взмахом руки указал ему на посетителя.
– Этот джентльмен покидает нас. Проводите его.
Если он ожидал взрыва негодования, то его подстерегало разочарование. Леон лишь перевел взгляд с одного мужчины на другого, причем уголки его губ по-прежнему кривились в насмешливой улыбке, после чего, не проронив ни слова, развернулся и был таков.
– Вы слышали… слышали? – голос Генриха срывался и дрожал от ужаса, а лицо по цвету напоминало грязный мел. – Майн Готт! Вы не понимаете, Жюль! Я знаю этих людей. Один мой приятель…
И он поведал историю, которая произвела бы впечатление на большинство людей; но Левингроу лишь улыбнулся в ответ.
– Вы напуганы, мой бедный друг. Между тем у вас нет моего опыта относительно угроз. Пусть он докажет, если сможет, или обратится в полицию.
– Вы глупец! – простонал Генрих. – Какая полиция?! Разве я не говорил вам, что им не нужны улики? Они наказывают и карают…
– Тише! – прикрикнул на него Жюль.
Из коридора до его слуха донеслись шаги дочери. По ее словам, она собиралась в театр, но оборвала себя на полуслове, заметив побледневшее лицо Генриха.
– Папочка, – с укором сказала она, – ты опять ссорился с дядей Генрихом.
Наклонившись, девушка поцеловала отца в лоб и ласково потянула его за ухо. Толстяк обхватил ее обеими руками за талию и усмехнулся.
– Никаких ссор, дорогуша. Просто Генриха пугает очередная сделка. Никогда бы не подумал, что он может быть таким трусишкой.
Минутой позже она уже стояла перед камином и умело подкрашивала губы. На мгновение оторвавшись от этого увлекательного занятия, дочь сообщила отцу новости:
– Вчера у леди Эттери я познакомилась с таким славным человеком, папочка. Его зовут мистер Гордон – ты, случайно, не знаешь его?
– Я знаю многих мистеров Гордонов, – улыбнулся в ответ Жюль и тут же всполошился: – Он ведь не ухаживал за тобой, а?
Слова отца заставили ее рассмеяться.
– Дорогой мой, да ведь он почти твой ровесник. Кроме того, он большой артист и вообще очень забавный.
Жюль, проводив дочь до дверей, остановился, глядя, как она спускается по ступенькам, пересекает маленький садик, вымощенный каменными плитами; он подождал, пока ее «роллс» скроется из виду. Затем вернулся в свою симпатичную гостиную, чтобы продолжить разговор об этих «Четверых Благочестивых».
Валери примкнула к шумной компании молодых людей, своих ровесников. Ложа оказалась переполненной, в ней было жарко и душно, поскольку в этом театре разрешалось курить. И девушка с облегчением последовала за капельдинером, когда тот, коснувшись ее плеча, поманил ее за собой.
– Вас хочет видеть один джентльмен, мисс.
– Видеть меня? – с удивлением переспросила она и вышла в вестибюль, где ее уже поджидал привлекательный мужчина средних лет в смокинге.
– Мистер Гордон! – воскликнула она. – А я и не подозревала, что вы здесь!
Он же выглядел необычайно серьезным.
– Боюсь, у меня для вас дурные известия, мисс Левингроу, – сказал мужчина, и она побледнела.
– Это не о папе?
– В некотором смысле. Насколько я понимаю, у него крупные неприятности.
Она недоуменно нахмурилась:
– Неприятности? Какие еще неприятности?
– Я не хотел бы говорить об этом здесь. Вы не могли бы проехать со мной в полицейский участок?
Не веря своим ушам девушка уставилась на него, приоткрыв от изумления рот.
– В полицейский участок?
Гордон подозвал застывшего в ожидании капельдинера.
– Принесите из ложи пальто мисс Левингроу, – властно распорядился он.
Спустя несколько минут они вместе вышли из театра и уселись в поджидавшее их авто.
Часы пробили двенадцать, когда мистер Левингроу с трудом высвободился из объятий кресла и потянулся. Генрих ушел почти три часа назад. Собственно говоря, он рассчитывал успеть сесть в последний поезд на континент и потому торопился так, что не захватил с собой ничего, кроме носового платка. Не подозревая о подобном дезертирстве, мистер Левингроу уже собрался подняться по лестнице, когда громкий стук в дверь сотряс дом. Он обернулся к лакею.
– Посмотрите, кто там, – проворчал он и с любопытством застыл в ожидании.
Дверь открылась, и мистер Левингроу узрел на пороге коренастую фигуру полицейского инспектора.
– Левингроу? – осведомился незваный гость.
Хозяин выступил вперед.
– Да, так меня зовут, – сказал он.
Инспектор неторопливо вошел в холл.
– Я хочу, чтобы вы проехали со мной в полицейский участок.
Манеры его были отрывистыми и резкими, почти грубыми, и Левингроу впервые в жизни испытал нечто вроде укола страха.
– В полицейский участок? Зачем?
– Я вам все объясню на месте.
– Но это же форменное безобразие! – взорвался негодованием толстяк. – Я немедленно позвоню своим адвокатам…
– Вы намерены поднять шум?
В тоне инспектора прозвучала столь неприкрытая угроза, что Жюль моментально пошел на попятную.
– Хорошо, инспектор, я иду. Однако думаю, вы совершаете очень большую ошибку и…
Его вытолкали из дома, сопроводили вниз по ступенькам и запихнули в ожидающее авто.
Это не было обычное такси. Занавески на окнах задернуты. Более того, оказавшись в салоне, он сразу же понял, что находится там не один. Лицом к нему сидели двое мужчин, а инспектор устроился рядом с арестованным.
Левингроу не мог разглядеть, куда его везут. Прошло пять минут, потом десять… полицейский участок находился гораздо ближе. Он рискнул задать вопрос.
– Я могу вас успокоить, – прозвучал спокойный голос. – Вас везут отнюдь не в полицию.
– А куда же в таком случае?
– Скоро узнаете, – последовал ответ.
Минул почти час, прежде чем авто остановилось перед темным домом и властный «инспектор» коротко приказал ему выходить. Дом имел вид необитаемого; пол в коридоре был покрыт мусором и пылью. Мистера Левингроу провели вниз по каменной лестнице в подвал, отперли стальную дверь и втолкнули внутрь.
Не успел он переступить порог, как на стене зажглась тусклая лампочка, и он понял, что оказался в бетонной камере, где из мебели имелась одна лишь кровать. В дальней стене находился открытый проем, лишенный двери, за которым располагалась умывальная. Но мистер Левингроу покрылся холодным потом вовсе не от этого – он увидел, что двое его сопровождающих надели маски, полностью скрывавшие лица. Инспектор же исчез, и, несмотря на все старания, Жюль не мог вспомнить, как тот выглядит.
– Вы останетесь здесь и будете вести себя тихо. Да, и можете не бояться, что кого-либо обеспокоит ваше исчезновение.
– Но… моя дочь! – в ужасе пролепетал Левингроу.
– Ваша дочь? Она завтра утром отбывает в Аргентину в сопровождении мистера Гордона – как отбыли дочери других мужчин.
Левингроу ошеломленно уставился на говорившего, сделал шаг вперед и, лишившись чувств, упал на пол.
Минуло шестнадцать дней; шестнадцать дней сущего ада, в коем пребывал визжащий, наполовину лишившийся рассудка мужчина, который часами расхаживал по камере, пока не валился на кровать бездыханным от изнеможения. И каждое утро к нему приходил человек в маске и рассказывал ему о том, какие планы были составлены в отношении его дочери, а затем в мельчайших деталях описывал заведение в Антофагасте, то, что должно было стать пунктом назначения для Валери Левингроу; о некоем сутенере… они показали ему его фотографию… хозяине этого адского места.
– Вы дьяволы! Дьяволы! – захлебывался криком Левингроу и начинал беспорядочно размахивать руками, однако надсмотрщик небрежным толчком отправлял его обратно на кровать.
– Не стоит винить Гордона, – издевательски говорил он. – Ему же надо как-то зарабатывать себе на жизнь… Он всего лишь агент того человека, которому принадлежит кабаре.
Но вот однажды утром, на восемнадцатый день, к нему вновь пришли трое мужчин в масках и сообщили, что Валери прибыла на место и что ее посвящают в обязанности танцовщицы…
Эту ночь Жюль Левингроу провел, забившись в угол камеры и дрожа всем телом. В три часа ночи к нему опять наведались тюремщики и сделали ему укол, введя шприцом какую-то инъекцию. Проснувшись, он поначалу решил, что бредит, поскольку сидел в собственной гостиной, куда его глухой ночью перевезли эти трое людей в масках.
В комнату вошел лакей и при виде хозяина выронил из рук поднос.
– Боже мой, сэр! – ахнул он. – Откуда вы взялись?
Левингроу не мог говорить и лишь затряс головой.
– А мы-то думали, вы в Германии, сэр.
Но вот, прочистив пересохшее горло, Жюль хриплым голосом прокаркал:
– Есть ли какие-либо известия… от мисс Валери?
– От мисс Валери, сэр? – Лакей был явно ошеломлен. – Да, разумеется, сэр, она спит наверху. Она немного беспокоилась в тот вечер, когда вернулась и не застала вас дома, но потом получила ваше письмо, в котором вы писали, что дела потребовали вашего срочного присутствия за границей, поэтому успокоилась.
Лакей во все глаза смотрел на него, и во взгляде слуги читалось невероятное удивление. Должно быть, произошло нечто из ряда вон выходящее. Жюль с трудом поднялся на ноги и увидел свое отражение в зеркале. Его волосы и борода стали седыми.
Он скорее доковылял, чем дошел до своего письменного стола, рывком выдвинул ящик и достал из него бланк каблограммы за границу.
– Вызовите посыльного. – Голос у него был хриплым и дрожал. – Я хочу отправить четырнадцать каблограмм в Южную Америку.
Человек, которого Раймонд Пуаккар представил пред ясны очи Манфреда, судя по виду, являлся военным, строгим и подтянутым, лет шестидесяти от роду. Одет он был безукоризненно и держался с выправкой бывалого солдата. Отставной генерал, решил про себя Манфред; но он заметил и еще кое-что помимо того, о чем свидетельствовала манера поведения. Человек этот был сломлен. В выражении его лица угадывалось нечто неуловимое, какая-то острая затаенная боль, что мгновенно подмечал Манфред, самый проницательный из всех «Троих Благочести