Манфред с улыбкой наблюдал за Гонсалесом.
– Вот работа, которая придется вам по душе, Леон, – сказал он.
Тот принялся читать письмо.
«…Уважаемые господа!
Некоторое время назад вы приезжали в город, чтобы повидать моего дядю, который, как я с сожалением должна сообщить вам, уже скончался. Вы не могли бы принять меня в среду утром для разговора о его деньгах? Не думаю, что вы сможете помочь мне, хотя окончательно подобную вероятность исключать нельзя».
Оно было подписано «Леонора Малан», а ниже содержался постскриптум.
«…прошу вас не говорить моему дяде Корнелию о том, что я написала вам».
Леон задумчиво поскреб подбородок.
– Леон и Леонора, – усмехаясь, пробормотал Манфред. – Уже одного этого хватит на целую главу о совпадениях.
В среду утром, дождливым и ветреным, к ним пожаловала мисс Малан, а вместе с ней и некий молодой человек, которому предстояло стать четвертым и самым большим совпадением из всех.
Костлявого тощего мужчину лет тридцати, с неправильными чертами лица и бегающими глазками она представила как мистера Джонса, бывшего управляющего своего покойного дяди.
Сама же Леонора Малан была поразительно красива. Именно такое впечатление сложилось у Леона при первом же взгляде на свою гостью. Он ожидал увидеть невысокую, коренастую и невзрачную особу – собственно, подобный образ вызывало у него имя Леонора. Но дама оказалась типичной представительницей бурского населения Южной Африки. Он бы догадался об этом, даже если бы не знал, к какой национальности принадлежали оба ее дяди. Ему уже доводилось иметь дело и с печально известным Джаппи и с не менее вздорным Роосом – впрочем, теперь-то и не таким вздорным, поскольку бедняга отправился к праотцам. Словом, Леон был приятно удивлен, ведь эта стройная ясноглазая девушка с персиковой кожей служила живым опровержением порочности предвзятого мнения.
Она вошла вместе с ним в небольшую светлую гостиную, одновременно служившую нашей троице конторой и приемной, и опустилась на стул, который придвинул ей Пуаккар, прежде чем, в соответствии со своей ролью дворецкого, степенно выскользнул из помещения, бесшумно и уважительно прикрыв за собой дверь.
Она подняла на Леона глаза, в которых плясали смешинки, и улыбнулась.
– Вы ничего не сможете сделать для меня, мистер Гонсалес, однако мистер Джонс счел, что я должна повидать вас, – сказала она, метнув доверчивый взгляд на своего невзрачного спутника, один вид которого приводил Гонсалеса в содрогание. – Начало не слишком многообещающее, не так ли? Полагаю, вы спрашиваете себя, зачем же в таком случае я отнимаю у вас время? Но, видите ли, сейчас я в буквальном смысле хватаюсь за соломинку…
– Я очень уж внушительная соломинка, – рассмеялся Леон.
Тут заговорил мистер Джонс. Голос у него оказался хриплым и резким.
– Дело вот в чем. Леонора претендует на восемьдесят с чем-то тысяч фунтов. Я знаю, что они были здесь перед тем, как старик откинул копыта. Завещание у тебя с собой, Леонора?
Та быстро кивнула и со вздохом приоткрыла сумочку, машинально потянувшись к потрепанному портсигару, но тут же отдернула руку и со щелчком захлопнула саквояж. Леон, взяв коробку, в которой хранил сигареты, предложил одну девушке.
– Вы знакомы с моим дядей? – поинтересовалась она, доставая сигарету. – Бедный дядя Роос часто говорил о вас…
– В весьма нелестных тонах, как я подозреваю, – заметил Леон.
Она кивнула.
– Да, он недолюбливал вас. Точнее, боялся, поскольку из-за вас потерял много денег.
Роос Малан фигурировал в одном из самых банальных дел, коими когда-либо доводилось заниматься Леону. Вместе со своим братом Корнелием он был преуспевающим фермером в Южной Африке. Но потом на территории их хозяйства обнаружили золото, поэтому они внезапно превратились в очень богатых людей; оба переехали в Англию и осели на двух уединенных ранчо в Оксфордшире. Именно Роос удочерил ребенка их умершей сестры, по поводу чего не переставал стонать и жаловаться весь остаток жизни, ведь, подобно своему брату, принадлежал к числу тех скупердяев, коим жалко потратить фартинг даже на самих себя. Тем не менее оба брата были расчетливыми биржевыми игроками; пожалуй, порой даже слишком расчетливыми. Тот самый случай, когда алчность пересилила осторожность, и заставил Леона пересечься с орбитой их интересов.
– Дядя Роос, – продолжала девушка, – был вовсе не так плох, как вы о нем думаете. Разумеется, он отличался невероятной скупостью в том, что касалось не только денег, но даже продуктов, которые съедались на ферме; и жить с ним было нелегко. Но иногда он бывал сама доброта, поэтому я чувствую себя свиньей, претендуя на его несчастные деньги.
– На его счет можешь не беспокоиться, – нетерпеливо начал было Джонс.
– Вы обнаружили, что этих несчастных денег попросту нет? – перебил его Леон, вновь просмотрев письмо, которое она прислала ему.
Девушка кивнула.
– Ничего не понимаю, – сказала она.
– Покажи ему завещание, – коротко распорядился Джонс.
Она вновь приоткрыла сумочку и вынула оттуда сложенный лист бумаги.
– Это копия.
Леон, взяв листок, развернул его. Это был короткий документ, написанный от руки по-голландски. Под ним стоял перевод на английский. В нескольких строках покойный Роос Малан завещал все имущество, коим владел, своей племяннице Леоноре Мэри Малан.
– До последнего пенни, – с удовлетворением, которое он даже не пытался скрыть, заметил Джонс. – Мы с Леонорой собирались открыть деловое предприятие в Лондоне. Ее деньги, мои мозги. Понимаете, что я имею в виду?
Леон понимал это даже слишком хорошо.
– Когда он умер? – спросил Гонсалес.
– Шесть месяцев назад. – Неприятные воспоминания заставили Леонору нахмуриться. – Не сочтите меня бессердечной, но я никогда не любила его по-настоящему, хотя временами испытывала к нему привязанность.
– А имущество? – продолжал расспросы Леон.
Девушка сморщила лоб.
– Похоже, после него остались только ферма да мебель. Оценщики говорят, их стоимость – пять тысяч фунтов, однако при этом под них был взят залог на четыре тысячи. Кредитором по закладной является дядя Корнелий. Но ведь дядя Роос должен был быть очень богат; он получал отчисления за пользование своей собственностью в Южной Африке, да и я своими глазами видела деньги в доме; они приходили каждый квартал и всегда выплачивались в банкнотах.
– Я могу объяснить насчет закладной, – вмешался Джонс. – Эти два старых ублюдка обменялись закладными, чтобы защитить друг друга на тот случай, если власти когда-либо решат прижать их! Между тем деньги пропали, мистер, – я обыскал весь дом сверху донизу. В углу подвала обнаружился встроенный сейф – мы открыли дверь, однако там не оказалось ни пенни. Они были большие мастаки по сейфам, эти Маланы. Мне известно, где находится сейф и у Корнелия. Он об этом не знает, но, клянусь богом, если хотя бы вздумает обмануть эту девочку…
Подобное покровительство, похоже, изрядно смущало леди. Какая-то у них односторонняя дружба, подумал Леон, и у него сложилось отчетливое впечатление, что бойкие планы насчет «открытия делового предприятия» принадлежат исключительно мистеру Джонсу, а вовсе не им двоим.
Джонс сообщил ему и еще кое-что. Ни у одного из братьев не было счетов в банке. Хотя оба играли на Южно-Африканской бирже, причем в больших масштабах и весьма благоразумно, дивиденды выплачивались им на руки, акции же приобретались исключительно за наличные, да и все кассовые операции проводились аналогичным образом.
– Оба старых скупердяя резко возражали против того, чтобы платить налоги, и потому прибегали ко всякого рода грязным трюкам. Они с подозрением относились к любым банкам, ведь считали, что те докладывают правительству обо всех деловых операциях своих клиентов.
Леонора вновь сокрушенно покачала головой.
– Не думаю, будто вы в состоянии предпринять что-либо, мистер Гонсалес, и я уже почти сожалею, что написала вам. Денег здесь нет; отсутствуют даже записи о том, что они когда-либо существовали. Собственно, я не очень огорчаюсь из-за этого, поскольку могу работать. К счастью, я брала уроки машинописи, а на ферме даже увеличила скорость печатания: мне доводилось вести почти всю переписку дяди.
– А Корнелий был на ферме во время последней болезни брата?
Девушка кивнула.
– Постоянно?
Она снова кивнула.
– И уехал он…
– Сразу же после смерти бедного Рооса. Больше я его не видела. Он связался со мной один-единственный раз, когда прислал письмо, в котором сообщил, что отныне я должна сама зарабатывать себе на жизнь и не могу рассчитывать на него. Ну, и что мне теперь делать?
Леон надолго задумался.
– Я буду с вами абсолютно откровенна, мистер Гонсалес, – продолжала девушка. – Уверена, что перед своим отъездом дядя Корнелий забрал все деньги из дома, где бы они ни находились. Мистер Джонс придерживается того же мнения.
– Придерживается мнения… Да я знаю это наверняка! – воскликнул человек с продолговатым лицом, напоминающим старую иззубренную секиру. – Я своими глазами видел, как он вылезал из погреба с большим кожаным портфелем. У старого Рооса была привычка держать ключ от сейфа под подушкой; а после смерти старика ключа там не оказалось – и я нашел его на кухне, на полке над очагом!
Когда девушка со своим спутником уже собрались уходить, Леон постарался устроить так, чтобы она покинула комнату последней.
– Кто такой этот Джонс? – спросил он, понизив голос.
Она явно смутилась.
– Он был управляющим дядиной фермы. Он очень мил… даже слишком.
Леон кивнул и, услышав, что Джонс возвращается, поинтересовался ее ближайшими планами. По словам леди, эту неделю она собиралась провести в Лондоне, чтобы подготовиться к самостоятельной жизни и найти работу. Записав ее адрес и проводив гостей до двери, Леон в глубокой задумчивости вернулся в общую комнату, где его двое компаньонов играли в шахматы – совершенно аморальное занятие для одиннадцати часов утра.