Нора опустилась на стул. У нее подгибались ноги, ее била дрожь, и стоять она не могла. Он, взяв ее руки в свои, крепко сжал их, словно рассчитывая вырвать правду физическим прикосновением.
– Нора! – Теперь его голос преисполнился спокойствием и отчаянием. – Она вышла замуж во второй раз?
Нора печально кивнула. Ладони его медленно разжались. Он лишился чувств.
В комнате нашлось бренди. Нора влила несколько капель в рот мистеру Франку, стала растирать ему руки и – когда он начал приходить в себя, прежде чем рассудок его затопили воспоминания и чувства, – приподняла мужчину и уложила его голову себе на колени. Затем взяла со стола, накрытого к ужину, несколько крошек хлеба, смочила их бренди и сунула ему в рот. Внезапно он вскочил на ноги.
– Где она? Отвечай немедленно!
Он выглядел возбужденным и обезумевшим, и Нора подумала, что ей грозит опасность; но время страхов уже миновало. Она побоялась сказать ему правду, поэтому поступила, как жалкая трусиха. И хотя теперь, при виде того отчаяния, в котором он пребывал, ей было его очень жаль, она решила, что успеет пожалеть его потом; а сейчас надо заставить мужчину повиноваться; он должен покинуть дом до того, как вернется ее госпожа. Служанка понимала это совершенно ясно.
– Ее здесь нет; это все, что вам нужно знать. Не могу я сказать вам и того, где именно она находится. – Нора говорила правду, пусть даже только в буквальном смысле. – Уходите, но прежде скажите, где я могу разыскать вас завтра, и тогда я открою вам все. Мои хозяин и хозяйка могут вернуться в любую минуту, и что тогда они подумают обо мне, застав в доме незнакомого мужчину?
Этот довод показался для его возбужденного рассудка слишком мелким и ничтожным.
– Мне нет дела до твоих хозяев. Если твой хозяин – настоящий мужчина, он сжалится надо мной, бедным моряком, потерпевшим кораблекрушение. Я много лет провел в плену у дикарей, все время, постоянно думая о своей жене и доме. Она снилась мне по ночам, а днем я разговаривал с ней, хоть она и не могла меня услышать. Я любил ее больше жизни. Отвечай мне, где она, и отвечай немедленно, презренная женщина, хитростью сумевшая втереться в доверие сначала к ней, а теперь и ко мне!
Часы пробили десять. Отчаянное положение требовало отчаянных мер.
– Если вы немедленно уйдете, завтра я встречусь с вами и расскажу вам все. Более того, сейчас вы увидите свою дочь. Она спит наверху. Ох, сэр, у вас есть ребенок, чего вы еще наверняка не знаете, – маленькая больная девочка, но сердце и душа у нее не по годам взрослые. Мы ведь воспитывали ее с такой любовью и заботой: не спускали с крошки глаз, ведь на протяжении многих лет опасались, что она может умереть в любой день, и ухаживали за ней, оберегали от всех напастей и недобрых слов. А теперь явились вы, чтобы взять ее жизнь в свои руки и раздавить. Чужие люди были добры к ней; но ее собственный отец… Мистер Франк, я ее нянечка, и люблю ее, и забочусь о ней, и сделаю для нее все, что смогу. Сердце ее матери бьется в унисон с ее собственным: если ей бывает больно, мать тоже страдает от боли; когда же ей становится лучше, то и мать чувствует себя здоровой; если же малышке нездоровится, то рядом слабеет и чахнет ее мать. Коль она умрет… что ж, не знаю: не все могут лечь и умереть по собственному желанию. Пойдемте со мной наверх, мистер Франк, вы увидите свою дочь. От одного ее вида ваше бедное сердце успокоится. А потом уходите, ради всего святого, просто уходите сегодня. Завтра, если пожелаете, можете поступить, как вам угодно – убейте нас или объявитесь большим и важным человеком, которого на веки вечные благословит Господь. Идемте же, мистер Франк, вид спящего ребенка успокоит и смягчит вашу душу.
Она повела его наверх, поначалу едва ли не поддерживая под руку, пока они не подошли к дверям детской. А вот о существовании маленького Эдвина женщина чуть не забыла и опомнилась, только когда свет упал на вторую кроватку; но она намеренно оставила тот угол комнаты в темноте, осветив лампой лишь спящую Элси. Девочка во сне сбросила покрывало, и ее увечье, поскольку она лежала, повернувшись к ним спиной, явственно проступало сквозь тонкую ткань ночной сорочки. Ее маленькое личико, лишенное живительного сияния больших глаз, выглядело болезненным и исхудалым, и даже во сне на нем была печать страдания. Несчастный отец вглядывался в нее жадными, голодными глазами, которые медленно начали наполняться слезами, теперь скатывающимися по щекам, пока он стоял, дрожа всем телом, и смотрел на нее. Нора даже рассердилась на себя за то, что этот долгий взгляд заставил ее потерять терпение. Ей показалось, она ждала добрых полчаса, пока Франк наконец вышел из оцепенения. А потом, вместо того чтобы уйти, он опустился на колени перед кроваткой и уткнулся лицом в покрывало. Маленькая Элси беспокойно пошевелилась. Нора в ужасе вцепилась в него, заставляя встать на ноги. Ее обуял такой страх, что она больше не могла дать ему ни мгновения даже на молитву, будучи уверенной, что в следующую минуту непременно вернется домой ее хозяйка. Она с силой схватила его за руку и потащила прочь; но, когда он уже уходил, взгляд его упал на вторую кроватку: мужчина замер на месте. Лицо его осветилось пониманием. Он стиснул кулаки.
– Его ребенок? – только и спросил он.
– Это ее ребенок, – ответила Нора. – Да хранит его Господь, – невольно вырвалось у женщины, потому что выражение лица Франка напугало ее, и ей пришлось напомнить себе о Защитнике всех беспомощных.
– Меня Господь не уберег, – в отчаянии заявил он, мысленно возвращаясь к собственной одинокой и ужасной судьбе.
Но у Норы уже не было времени для жалости. Завтра она даст волю состраданию, что переполнит ее сердце. В конце концов она заставила его спуститься вниз, выпроводила вон, закрыла за ним дверь и заперла ее на засов, словно отгораживаясь от гнетущей реальности.
Затем женщина вернулась в столовую и постаралась как можно тщательнее удалить все следы его присутствия. Поднявшись наверх, в детскую, она села и уронила голову на руки, со страхом думая о развязке этой истории. Ей показалось, что прошло очень много времени, прежде чем хозяева вернулись, хотя на самом деле еще не было и одиннадцати. До ее слуха с лестницы донеслись громкие голоса с ланкаширским акцентом; и впервые она осознала всю глубину отчаяния одинокого бедолаги, который совсем недавно растворился в ночи.
Нора едва не сорвалась при виде миссис Опеншоу, когда та вошла в комнату со спокойной улыбкой на губах, нарядно одетая, счастливая и уверенная в себе, дабы справиться о здоровье детей.
– Элси заснула спокойно? – спросила она шепотом у Норы.
– Да.
Мать склонилась, глядя на спящую дочку с лаской и любовью во взоре. Она и представить себе не могла, кто только что смотрел на нее! Затем повернулась к Эдвину, и тревога на ее лице сменилась гордостью. Она начала переодеваться, чтобы сойти к ужину. В ту ночь Нора больше ее не видела.
Помимо двери, выходящей в коридор, в детской спальне была еще одна, ведущая в комнату мистера и миссис Опеншоу, на тот случай, чтобы они могли первыми прийти на помощь. И вот, ранним утром следующего летнего дня, миссис Опеншоу разбудил испуганный крик Элси: «Мама! Мама!» Она вскочила с кровати, набросила на себя халат и поспешила к своему ребенку. Элси еще не до конца проснулась, и кошмары явно не отпустили ее окончательно, что случалось нередко.
– Кто это был, мама? Скажи мне!
– Кто, родная? Здесь никого нет. Тебе приснился дурной сон, хорошая моя. Просыпайся. Видишь, за окном уже светит солнышко.
– Да, – сказала Элси, оглядываясь по сторонам; но тут же, прильнув к матери, добавила: – Ночью здесь был какой-то мужчина, мама.
– Глупости, мой маленький цыпленок. К тебе никто не мог подойти!
– Нет, подходил. Он стоял тут. Рядом с Норой. Какой-то мужчина с усами и бородой. А потом опустился на колени и стал молиться. Нора знает, что он был здесь, мама! – последние слова прозвучали с обидой, поскольку миссис Опеншоу, улыбаясь, покачала головой, отказываясь верить дочери.
– Хорошо, мы спросим у Норы, когда она придет, – успокаивающим тоном сказала миссис Опеншоу. – Но сейчас давай больше не будем говорить о нем. Еще нет и пяти часов утра; тебе пока рано вставать. Хочешь, я возьму книгу и немного почитаю тебе?
– Не уходи, мама, – взмолилась девочка, по-прежнему не разжимая объятий.
Миссис Опеншоу присела на край кровати и стала рассказывать Элси о том, что они делали вчера вечером в Ричмонде, пока глазки дочери медленно не закрылись и она вновь не заснула.
– Что случилось? – спросил мистер Опеншоу, когда супруга вернулась в спальню.
– Элси проснулась в страхе; ей показалось, будто ночью в ее комнате молился какой-то мужчина. Дурной сон, полагаю.
Больше в тот момент они не обменялись ни словом об этом происшествии.
Проснувшись в семь часов, миссис Опеншоу и думать забыла об этой истории. Но вскоре до ее слуха донеслась громкая перебранка, разгоревшаяся в детской. Нора сердито отчитывала Элси, что было крайне необычно. Мистер и миссис Опеншоу изумленно переглянулись.
– Придержи язык, Элси; довольно болтать всякий вздор о своих ночных кошмарах; и не смей больше даже заикаться об этом!
Девочка расплакалась.
Прежде чем супруга успела вымолвить хоть слово, мистер Опеншоу распахнул дверь в соседнюю комнату.
– Нора, идите сюда!
Служанка с вызовом встала на пороге. Она поняла, что ее услышали, но была доведена до отчаяния.
– Чтобы я больше не слышал, что вы разговариваете с Элси в таком тоне, – строго заявил он и захлопнул дверь.
Нора испытала неимоверное облегчение – она боялась, что ее начнут расспрашивать. Упреки же за резкие слова в адрес своей подопечной она вполне была готова стерпеть, если только дело не дойдет до перекрестного допроса.
Они сошли вниз; мистер Опеншоу нес Элси на руках; Эдвин бодро перебирался со ступеньки на ступеньку, делая очередной шажок правой ножкой и крепко держась за руку матери. Обоих детей посадили на свои места за столом, накрытым к завтраку, после чего м