больше и не меньше – дать и взять.
С этими словами она вперила жадный взгляд своих хитрых глазок в область жилетного кармашка Троттла и начала посмеиваться, совсем как ее сын, после чего протянула к нему костлявую руку и принялась жизнерадостно постукивать по ладони костяшками другой. Надоедливый Бенджамин, заметив действия старухи, несколько оживился, захихикал и начал подражать ее движениям. Но тут в его одурманенную голову пришла одна мысль, которую он, на счастье Троттла, тут же и выложил.
– Послушайте! – сказал Бенджамин, вновь приваливаясь к стене и яростно тряся головой в сторону матери. – Послушайте меня! Будьте осторожны. Иначе она обдерет вас как липку.
С помощью столь недвусмысленных жестов и предупреждений Троттл без труда сообразил: маленькое дельце, о котором идет речь, заключается в передаче и получении денег, причем давать их должен именно он. Ситуация начала развиваться таким образом, что он впервые ощутил некоторый дискомфорт, отчаянно желая вновь оказаться по другую сторону двери, на улице.
Он все еще ломал голову над тем, под каким предлогом избежать кровопускания, на которое, судя по всему, был обречен его кошелек, но тут неожиданно тишину нарушил странный звук, донесшийся с верхнего этажа. Он был совсем негромким – тихим и скребущим – и прозвучал настолько слабо, что даже самый тонкий слух не уловил бы его, если бы в ту минуту в пустом доме не воцарилась тишина.
– Слышишь, Бенджамин? – сказала старуха. – Он вновь принялся за старое, даже в темноте, верно? Быть может, вы желаете взглянуть на него, сэр? – спросила она, поворачиваясь к Троттлу и приближая к нему свое ухмыляющееся лицо. – Одно ваше слово; только скажите, что желаете взглянуть на него, прежде чем мы покончим с нашим маленьким дельцем, и я провожу доброго друга мистера Форли наверх, как если бы он сам был славным мистером Форли. Ноги меня еще носят, что бы вы там ни думали насчет Бенджамина. Я становлюсь все моложе и моложе, крепче и сильнее, веселее и веселее с каждым днем – можете мне поверить! Так что не беспокойтесь насчет того, что мне будет трудно подняться по лестнице, сэр, коль желаете взглянуть на него.
– Его? – спросил Троттл, подумав про себя, а что означает это «его» – мужчину, мальчика или домашнее животное мужского рода? Но, кем бы оно ни было, у него появился шанс на некоторое время отсрочить столь неловкое дельце «дать и взять», да еще, пожалуй, и раскрыть одну из тайн этого загадочного Дома.
Троттл вновь воспрянул духом и с уверенностью человека, который знает, что делает, ответил:
– Да!
Мать Бенджамина тут же вооружилась свечой и проворно повела Троттла к лестнице; Бенджамин, по своему обыкновению, попытался последовать за ней. Но в его состоянии преодолеть несколько лестничных пролетов, даже снабженных перилами, оказалось ему не под силу. Он упрямо уселся на нижнюю ступеньку, уперся затылком в стену, и полы его огромного пальто раскинулись на ступенях вокруг него, словно грязное подобие шлейфа дамского придворного платья.
– Не сиди там, дорогой, – сказала его любящая мать, остановившись на первой же лестничной площадке, чтобы снять нагар со свечи.
– Я буду сидеть здесь, – ответил несносный Бенджамин, – пока утром не доставят молоко.
Жизнерадостная старуха проворно поднялась по ступенькам на второй этаж, и Троттл постарался не отставать от нее ни на шаг, глядя в оба и держа ухо востро. Пока что ни в прихожей, ни на лестнице он не заметил ничего необычного. Дом выглядел грязным, заброшенным и вонючим – но в нем не было решительно ничего, способного возбудить любопытство, если не считать слабого скребущего звука, который теперь чуточку усилился – хотя по-прежнему оставался негромким, – пока Троттл восходил вслед за своей провожатой на третий этаж.
На лестничной площадке Троттл увидел только паутину да куски штукатурки, отвалившейся с потолка. Мать Бенджамина ничуточки не запыхалась и выглядела готовой подняться хоть на самую крышу, если в том будет надобность. Слабый скрежет стал еще отчетливее, однако Троттл, в сравнении с тем, как впервые услышал его в прихожей внизу, по-прежнему ни на йоту не приблизился к разгадке того, что бы это могло быть.
На четвертом – и последнем – этаже обнаружились две двери; одна, запертая, вела на чердак в передней части дома; за второй, приоткрытой, виднелся вход на чердак в задней его части. Над лестничной площадкой в потолке был проделан лаз; но обвивавшая его паутина со всей очевидностью свидетельствовала, что им не пользуются уже долгое время. Скребущий звук теперь вполне отчетливо доносился из-за двери, ведущей на задний чердак; к величайшему облегчению Троттла, именно ее и распахнула жизнерадостная старуха.
Троттл последовал за ней, переступив порог, и впервые в жизни лишился дара речи от изумления при виде того зрелища, что поджидало его внутри комнаты.
На чердаке совершенно отсутствовала мебель. Должно быть, одно время его использовал тот, кому по роду деятельности требовался свет, причем в больших количествах, поскольку единственное окно, выходившее на задний двор, размерами в три или четыре раза превосходило те, что обычно прорубаются в таких помещениях. И под самым окном, на голых досках пола, лицом к двери стояло на коленях создание, увидеть которое в подобном месте и в такое время можно было ожидать меньше всего, – крошечный малыш, одинокий, худенький до невозможности, странно одетый, на вид ему было никак не больше пяти лет от роду. Грудь его крест-накрест перехватывала старая грязная голубая шаль, завязанная узлом на спине. Из-под нее выглядывали остатки того, что прежде, видимо, было женской нижней юбкой из фланели, а еще ниже ноги и его босые ступни обтягивали когда-то черные, а теперь порыжевшие чулки, которые были ему велики. Пара старых неудобных шерстяных манжет, покрывавших его худенькие ручонки до самого локтя, и большой хлопчатобумажный ночной колпак, сползший ему едва не на нос, довершали странный наряд, который был достаточно велик даже для того, чтобы в нем поместились двое таких же тщедушных мальчуганов, но недостаточно прочен, чтобы в нем можно было ходить или гулять.
Но здесь было и еще кое-что, поражавшее даже сильнее, нежели те лохмотья, в которые был закутан малыш, – игра, которой он забавлялся в полном одиночестве; именно это его занятие и производило, пусть и самым неожиданным образом, те самые скребущие звуки, долетавшие вниз через полуоткрытую дверь и раздававшиеся в тишине пустого дома.
Мы уже говорили, что ребенок, когда Троттл впервые увидел его, стоял на чердаке на коленях. Он не молился и не сжался в комочек от ужаса, оставшись один в темноте. Каким бы странным и необъяснимым это ни казалось, но малыш занимался тем, что, взяв на себя обязанности уборщицы или служанки, отскребал пол. Обеими своими маленькими ручонками мальчик сжимал старую обтрепанную щетку, в которой почти не осталось щетины и коей он елозил взад-вперед по доскам с такой серьезностью и сосредоточенностью, как если бы проделывал это долгие годы, чтобы заработать на пропитание себе и своей большой семье. Появление Троттла и старухи ничуть не напугало и не отвлекло его. По одну сторону от него стояла ободранная кастрюля объемом в пинту с отломанной ручкой, заменявшая ему ведро; а по другую валялась тряпка синевато-серого цвета, которой он, очевидно, мыл пол. Еще минуту-другую малыш сосредоточенно скреб доски, после чего взял в руки тряпку и стал протирать ею пол, а затем выжал воображаемую воду из своего импровизированного ведра с серьезностью судьи, выносящего смертный приговор. Решив, что вытер пол насухо, он выпрямился, стоя на коленях, шумно выдохнул и, уперев в поясницу свои маленькие красные ручонки, кивнул Троттлу.
– Готово! – сказал малыш, сведя тоненькие ниточки бровей на переносице в нахмуренную гримаску. – Черт бы побрал эту грязь! Еле управился. Где мое пиво?
Мать Бенджамина закудахтала от смеха так, что Троттл даже испугался, как бы она не подавилась.
– Да смилуется над нами Господь! – прошамкала она. – Вы только послушайте этого постреленка. Никогда бы не подумали, что ему всего-то пять лет от роду, верно, сэр? Пожалуйста, передайте славному мистеру Форли, что с мальчиком все в порядке, что он по-прежнему изображает меня, скребущую пол в гостиной и требующую потом пива. Это его обычная игра утром, днем и вечером, она никогда ему не надоедает. Нет, вы только посмотрите, как мы расстарались и приодели его. Моя шаль согревает его драгоценное тельце, ночной колпак Бенджамина не дает замерзнуть его маленькой ненаглядной головке, а чулки Бенджамина, надетые поверх штанишек, держат в тепле его маленькие бесценные ножки. Он доволен, одет и счастлив – что еще нужно постреленку? «Где мое пиво?» – умоляю тебя, малыш, скажи это еще раз, пожалуйста!
Если бы Троттл увидел этого ребенка в ярко освещенной комнате, в которой горел бы камин, одетого, как подобает детям, и забавляющегося с юлой, оловянными солдатиками или большим каучуковым мячом, то, наверное, явил бы тогда столько же веселья и жизнерадостности, как и мать Бенджамина. Но, узрев малыша, лишенного (как он сразу же заподозрил) нормальных игрушек и общества других детей, подражающего старухе, скребущей пол, что, по идее, должно было заменить ему детские игры, Троттл, хотя и не был человеком семейным, не мог отделаться от ощущения, будто глазам его предстало самое печальное и достойное жалости зрелище, какое он только видел в своей жизни.
– Ну, малыш, – сказал он, – ты самый храбрый мальчуган во всей Англии. Похоже, нисколько не боишься оставаться тут один, в полной темноте.
– Большое окно, – ответил мальчик, тыча в него пальцем, – видит в темноте; а я вижу с его помощью. – Он умолк, затем поднялся на ноги и в упор уставился на мать Бенджамина. – Я хороший, – сказал он, – правда? Я экономлю свечи.
Троттл подумал про себя, а без чего еще приучено обходиться это маленькое несчастное создание, помимо свечей; и даже рискнул вслух задать вопрос о том, а бегает ли он когда-либо на свежем воздухе ради забавы? О да, он бегает время от времени, причем снаружи (не говоря уже о беготне по дому), маленький шустрый сверчок, – в полном соответствии с указаниями славного мистера Форли, которые выполняются неукоснительно, вплоть до последней буковки, что будет наверняка рад услышать добрый друг мистера Форли.