И тут какая-то Маша со своими требованиями. Помеха? А то! Маша Стрельцова — это крест на его будущем! Жирный крест!
— Послушайте… Богдан. Иван Николаевич. Извините, что перебиваю… — прервал тихий диалог двух мужчин Волков, ему, как он ни напрягался, не удалось расслышать ни слова. — У меня к вам единственный вопрос.
Оба подняли головы, уставились на него.
Сячин выглядел разгневанным, жестким, готовым к карательным действиям.
Богдан Сизов был раздавлен. Толкни, казалось, упадет со стула и свернется в клубок.
— Вы с ней спали? — тихо спросил Волков.
Причем вопрос прозвучал с явным подвохом. Он в этот момент ни на кого из них не смотрел. Думайте, типа, думайте, у кого он спрашивает.
— С ума сойти! — ахнул Сячин со злостью. — Что вы себе позволяете?
— Нет, не спал, — произнес Богдан так тихо и неубедительно, что Волков тут же поверил в обратное.
— А в доме у нее бывали? — И снова вопрос непонятно кому.
И неожиданная пауза. И он ею воспользовался.
— Просто соседи утверждают, что Марию Стрельцову навещали мужчины. Не один и не два.
Именно так уверяла его ее соседка. Правда, лиц она никогда не видела. Не выходило у нее их подловить. Но им-то об этом неизвестно, не так ли?
— Мужчин у нее было несколько, — медленно произносил Волков слово за словом, будто по гвоздю вбивал. — Не могу знать, что их с ней связывало. Деловые отношения, интимные… Но один из них ей точно сделал ребенка. Доказать отцовство сейчас не составляет труда. ДНК можно с легкостью получить с погибшего плода. Вы люди грамотные, понимаете, так? Поэтому я повторяю вопросы: вы бывали у нее дома? Вы спали с ней? Давайте облегчим следствию работу, а…
Оба одновременно ответили — нет.
И Волков тут же понял их маневр.
Пусть мужиков у Стрельцовой было несколько, отцом-то является всего один. И не факт, что именно он — Богдан. Или он — Сячин. В том, что последний тоже, как и будущий зять, приложился к телу Марии Стрельцовой, Волков почти не сомневался. Другой вопрос: где именно географически он это делал? В дом к ней вряд ли ходил, мог же попасться кому-нибудь на глаза. В отеле, на другой съемной квартире? На работе, в уютном кабинете? Но тут сотрудники, секретарша опять же.
Вот, надо допросить секретаршу, ой как надо. Надо заставить ее ревновать и выболтать хоть что-нибудь.
А потом, уже имея на руках сведения, можно и настырному майору звонить. И пусть уже он локти растопыривает и получает санкции на досмотр личных вещей, квартир, на то, чтобы взять слюну на анализ ДНК.
Это его расследование и его уже суета. Волков и так достаточно помог. Остался разговор с секретаршей. И еще…
И еще не давал ему покоя вопрос: кто же курил в строящемся доме на этаже, смотревшем окна в окна на Машину квартиру? Кто это был? И главное — что он видел?
Глава 16
Мила полулежала в мягком кресле, завалившись на один бок. Сидеть ровно не могла. У нее болело все с правой стороны. Все, что было выше колен и ниже поясницы. Это Серега, вернувшись вчера поздним вечером, гонял ее по квартире пинками. И орал. Боже, как он орал! Она даже боли почти не чувствовала, так боялась его дикого гневного крика.
— Ты, глупая жирная корова! — надрывался он и раз-раз пинком по заду. — Я что сказал тебе?! Я сказал тебе забрать расписку! А ты что?!
— Сереженька… Сереженька… Ну перестань!
Мила крутилась по квартире, как пчелой ужаленная, пытаясь спрятаться за мебелью, но его кулак и носок его ботинка все равно ее настигали. Он хватал ее за волосы, бросал на диван и бил, бил по заду, бокам, спине. И ничего не объяснял. Ничего!
Мила тихо скулила, потому что громко было нельзя, соседи могли услышать, плакала от обиды, а еще больше от страха. Боли почти не чувствовала. Боль пришла потом, когда он угомонился и ушел куда-то, а она полезла в душ. Вот тогда, под теплыми струями воды, ее и скрутило. Да так, что она тихонько повизгивала, боясь дотронуться до себя.
Долго стояла, обсыхая. Полотенце к телу побоялась прислонять. Потом налила на ладонь ароматного тоника для тела и начала втирать в те места, куда могла дотянуться ее рука. После накинула на себя самый легкий халатик и пошла в комнату.
Сережи все не было. Подумав, Мила выпила обезболивающее. Корчиться и стонать от боли при нем будет нельзя. Может запросто схлопотать еще раз. Чем-то наскоро поужинала в одиночестве на кухне. Даже не помнила, что жевала! Ужин был очень поздним, не оглянешься — завтракать пора. Но укладываться в постель на тощий желудок она не любила.
А потом прошла в гостиную, приняла удобное положение и замерла.
В замке входной двери заворочался ключ, и муж вошел в квартиру. По его неверным, шаркающим шагам Мила поняла, что он выпил. Значит, наказывать больше не станет, она знала. Станет говорить много, долго, путано. А она должна будет его слушать и, если понадобится, утешать.
— Сидишь, корова глупая?! — Силуэт мужа возник в дверях гостиной.
Волосы растрепанные, взгляд мутный, рубашка расстегнута почти до пояса. Ремень на брюках вовсе не застегнут, болтается. Мила чуть не задохнулась от ревности.
Неужели опять? Опять ходил к шлюхам?
Она однажды вытаскивала его из притона, расположившегося так некстати по соседству, в одной из саун. Сереге это стоило расцарапанного уха, чтобы не шлялся где попало. Ей пинка под зад, чтобы не лезла в мужские дела. И не заходила на запретную территорию.
— Сидишь? — уже тише и без нажима повторил муж и шагнул в комнату. — Ну-ну… Ты это, Людка, прости, что ли…
Она тихонько, жалобно всхлипнула, хотя боль давно отступила, начало действовать обезболивающее. Но так было надо. Это всегда срабатывало. Он станет мучиться глубоким чувством вины, просить прощения. Она — молча глотать слезы. Потом он встанет перед ней на колени, примется целовать, шептать всякие милые слова. И следом потащит ее в постель. Там обычно примирение завершалось. Бурно, пылко, красиво.
Как в кино! Ее любимом кино!
Но Серега не пошел к ней. Он прошел к балконной двери, распахнул ее и с шумом втянул в себя прохладный воздух улицы. Ей тут же сделалось зябко. На ней, кроме тоненького халатика, ничего не было. В том был двойной расчет: белье причинило бы ей лишнее неудобство после побоев и могло сдержать пылкого мужа.
Мила потащила на себя покрывало со спинки дивана, неотрывно глядя на Сергея. Тот глотал широко открытым ртом холодный воздух и не ежился. На нее он вообще не смотрел.
Может, насытился в сауне по соседству, подкрались тут же ревнивые мысли. Или все же случилось что-то из ряда вон, что он после дикой сцены даже не пытается загладить свою вину.
— Сережа, — дребезжащим слабым голоском, способным растопить любое каменное сердце, позвала она. — Сережа, что случилось? Что-то случилось, да?
У нее не вышло. Его сердце к ее молящим интонациям осталось глухо. Резко пнув ногой балконную дверь, Серега неожиданно принялся застегивать рубашку, заправлять ее в штаны, застегивать ремень.
Значит, как в кино сегодня не будет, поняла Мила, и сердце ее упало. А что будет?!
— Случилось, девочка моя, — вымолвил он наконец, присаживаясь к ней на диван. — И еще как случилось!
Он положил руку на ее оттопыренный зад и слегка нажал, спросив:
— Болит?
— Немного. — Она сморщилась, на самом деле болело достаточно сильно.
— Извини, — пробормотал он рассеянно, глядя в пустоту. — Но ты сама виновата.
— Возможно, ты прав, — она кивнула. — Только в чем, Сережа?
— В том, что не забрала у Машки нашу расписку.
Тоже интересный! Что значит — забрать?! Забрать — это прийти к кому-то и попросить что-то вернуть, так? Расписку у Машки она так попросить не могла. Та бы и не вернула. Это долговая расписка! Это Машкин гарант, что они ее не кинут с возвратом долга. Разве она отдала бы?! Нет! И никто бы не отдал. И всегда им приходилось эти расписки забирать самим. Другими словами — воровать. А чтобы своровать, надо было тщательно подготовиться. Машку отвлечь, выманить из дома хотя бы на полчаса. Выманивать должна была она. А расписку забирать — Серега. А до этого он должен был пару дней за Машкой наблюдать. Так всегда бывало.
Чего он тогда выпендривается? Чего вину на нее перекладывает?
— Так я сегодня ее заберу, Сережа! — не стала она упрекать его в несправедливости. — Обязательно заберу.
— Интересно, как? — Он очень мерзко улыбнулся ей. И вдруг схватил за подбородок двумя пальцами и больно надавил на ямочку посередине. — Интересно, как ты это сделаешь, глупая корова, если расписка теперь наверняка у ментов?!
— У ментов?
Мила почувствовала, что летит в глубокую черную яму. Холодную и зловонную, как погреб в деревне у бабки. У той вечно там что-то гнило, и вонь стояла нестерпимая, стоило люк погреба приоткрыть.
Так вот ей в детстве всегда казалось, что нет худшего наказания, чем упасть в такой погреб — холодный, темный, вонючий. И всегда она оглядывалась, когда нависала над люком, не стоит ли кто сзади. Кто-то, кто хочет ее туда спихнуть.
Вот не подумала бы, что тем человеком, который ее туда столкнет, окажется ее бывшая подруга Машка! Значит, не простила ей пышной сдобы, не простила обмана. Прямиком бросилась в полицию и накатала заявление.
— Тварь! — прошипела Мила сдавленно.
Серега так и не выпустил ее подбородка, продолжая больно сжимать.
— Что делать станем? Сережа, пусти! — Она неожиданно осмелела и ударила мужа по руке, высвобождаясь. — Хватит уже истерик, понял! Давай, лучше думать, что в полиции говорить станем? Мы ведь, получается, ничего еще не совершили, так? И пускай наша расписка у них. И что? Мы взяли в долг, написали расписку. Долг вернем. А что прикинулись нищими, а сами таковыми не являемся, так это Машка может сколько угодно болтать. Мы все отрицать станем, так, Сережа? Она пускай говорит…
— Заткнись, — вяло отозвался он, спина его согнулась дугой, руки свесились между коленок, голова повисла. — Она уже ничего не скажет, Машка твоя.