— И чем тебя так заинтересовали его статьи?
Он с удовольствием ужинал. Ему нравилось не просто есть, а именно трапезничать. В рабочие будни приходилось хватать еду на лету. Иногда не мог вспомнить вечером, чем обедал. Поэтому такие вот редкие часы неторопливого приема пищи он превращал в церемонию. Важна была последовательность: сначала легкий салат, потом основное блюдо, следом десерт. И уж, конечно, никаких посторонних разговоров. Ему это категорически не нравилось. Поэтому он и не хотел погружаться в разговор о неизвестном ему краеведе. Спросил просто из вежливости. И едва не поперхнулся, когда Маша ответила.
— Он очень много писал о вашем поселке. Особенно о твоем прадеде и прапрадеде. Нехорошо писал, Игореша. Если бы они были теперь живы, то запросто могли бы подать на него в суд. За нанесение оскорблений.
Он резко двинул тарелку с недоеденным стейком по столу. Тяжело глянул на Машу.
— И за что же его следует судить? Твоего Пушкарева?
— Ну… Он пишет, что твои предки не вполне законно обогащались.
— Грабили? Убивали? — фыркнул он и снова пододвинул к себе тарелку. — Чушь это все, Маша. Оговор. Бабушка мне много рассказывала в моем детстве о том, кем были мой прадед и прапрадед. Прадед родился в тысяча девятьсот пятнадцатом году. Воспитывался в строгости комиссаром…
— НКВД? — вставила Маша, продолжая грызть дольку вяленой говядины.
— Кажется, да. А что?
— И твой прадед пошел по его стопам? Тоже служил в НКВД?
— Да, кажется. Но за ними нет кровавого шлейфа, если ты это имеешь в виду. У прадеда боевые награды с фронта. А прапрадед умер рано. Еще до войны.
— Я знаю. Пушкарев и об этом писал.
— А еще о чем он писал? — неприятным голосом поинтересовался Игорь.
Он домучил стейк, втайне сожалея, что так много сил потратил на приготовление. Аппетит пропал. Настроение было испорчено. С десертом он решил повременить. Может, Машка уймется?
— Он писал, что в годы революции твой прапрадед громил поместья.
— То есть? — Игорь округлил глаза. — Хочешь сказать, что он был мародером?!
— Экспроприатором, — осторожно поправила Маша. — Так это называется теперь. Как раньше — не знаю.
Игорь выскочил из-за стола с такой скоростью, что старинный дубовый стул чуть не опрокинулся. Первое, что захотелось ему сделать, это накричать на нее. Не лезла бы не в свое дело, а! Это дела их семьи, а не какого-то там Пушкарева и тем более не ее!
Но заглянув в Машкины глазищи, Игорь ничего там, кроме азарта, не увидел. И понял, что ей просто интересно. И интерес ее был безо всякой алчной или подлой подоплеки. Она девочка. И ей просто любопытно.
— А тебе вот это все зачем, Маша?
Игорь оперся кулаками в край стола и навис над своей девушкой, которая даже не смутилась. Моргала часто-часто и улыбалась. Открыто, как и прежде.
— Я хотела найти твою бабушку, Игореша. — Она протянула руки и погладила его по кулакам. — Зачем, спросишь? Не знаю. Хотела бы ей рассказать, какой ты хороший. И что не вор. И что она зря обидела тебя много лет назад. И еще…
— Что еще? — успокаиваясь, спросил Игорь.
— Мне как-то не верится, что она добровольно покинула этот дом. Любила вас с отцом, любила. Потом после скандала взяла и просто сбежала. Нелогично! И я подумала…
Машка привстала, дотянулась губами до его щеки, расцеловала. И прошептала:
— А вдруг твой дядя Валера увез ее силой?
— Зачем? Зачем она ему нужна? Он никогда не был близок со своей матерью, с моей бабушкой то есть. Зачем она ему нужна?
— Она ему не нужна, допустим. А вот семейные тайны. И драгоценности.
— Опять ты за свое! — всплеснул он руками и отошел от стола подальше, чтобы Машка своими нежностями его не отвлекала. И не усыпляла его бдительность. И не позволяла загнать на территорию запретных для него и нее тем.
— Я тут кое-что нашла в документах Пушкарева…
Маша встала из-за стола и прошла к подоконнику, на котором оставила ноутбук, когда вошла в кухню. Распахнула его, поерзала мышкой и позвала Игоря согнутым пальчиком.
— Взгляни, а, Игореша, — попросила она.
— На что?
— Это портрет одной помещицы, которая жила в этих местах. Пушкарев утверждает, что ее родословная брала свое начало от Рюриков. Дама была богата до неприличия. И не отличалась особой щепетильностью. Говаривали, что не гнушалась скупкой краденого. И вот эти вот серьги, что на ней, на портрете, будто бы тоже были крадеными.
— И что?
Игорь настырно не смотрел в монитор. Встал подальше.
— Пушкарев утверждает, что когда эту помещицу раскулачивал отряд красноармейцев, возглавляемых твоим прапрадедом, ей удалось сбежать. И не без помощи твоего прапрадеда. Его будто бы даже допрашивали потом в НКВД. Пушкарев клянется в своих статьях, что сам видел протоколы тех допросов.
— На предмет чего его допрашивали?
— Как это ей удалось сбежать? Не отпустил ли он ее намеренно? За вознаграждение? Она могла откупиться и сбежать. Но… Доказать ничего не смогли. Обыски в доме твоего прапрадеда не дали результата. Но потом… Несколько десятилетий спустя будто бы кто-то из давних соратников твоего прапрадеда видел на его невестке сережки, схожие с теми, что демонстрировала на этом вот портрете сбежавшая помещица, — Маша легонько ткнула пальчиком в монитор и взмолилась. — Ну, взгляни, Игореша!
Он подошел. Посмотрел на портрет незнакомки. Маша тут же увеличила изображение ее ушных раковин, в которых блестели серьги. И у него странным образом оборвалось что-то в желудке.
Нет! Нет, нет, нет! Так не бывает! Это просто мистика какая-то!
Игорь зажмурился и снова распахнул глаза.
Это были те самые сережки, которыми он игрался в детстве, доставая их из белоснежного фарфорового голубя. И если не те, то точная копия тех самых.
— Они?! Они, Игореша?
— Не знаю, — качнул он головой. — Вроде похожи. Но мало ли похожих?
— Таких вторых нет, утверждает Пушкарев, который провел тщательнейшее расследование. И еще он утверждает, что они невероятно дорогие. Стоят целого состояния, поскольку являются произведением искусства. И даже статью приложил какого-то искусствоведа, который описывает это ювелирное изделие.
— То есть этот Пушкарев намекает на то, что мой прапрадед спас помещицу от расстрела в обмен на серьги?
— Не только серьги были в той шкатулке, пишет Пушкарев. Да, и он не намекает, Игореша. — Маша виновато вздохнула. — Он в открытую нападает. Обвиняет. Но не это главное. Бог с ними, с серьгами. Меня заинтересовало другое совпадение.
— Какое?
— Его статья вышла как раз двадцать лет назад. В начале весны. Ее опубликовало только два малоизвестных издания. Дальше этого дела не пошло. Никто не захотел судебных тяжб с родственниками, чьих предков он клеймил. Одно издание находилось в районе по соседству. Второе где-то под Великим Новгородом. Если захочешь, я уточню, где именно.
— А мне это зачем?
Убей, он все еще не понимал, куда она клонит.
— А затем, мой хороший, что оттуда родом сам Пушкарев. И еще… В своей автобиографии он указал, что был женат и развелся по причине классовой непримиримости.
— Так и написал? — рассмеялся Игорь.
— Ага.
— Что еще написал?
— Что после развода с ним остался его сын, который не пожелал жить с матерью.
— Тоже по причине классовой непримиримости?
— Типа того, — Машка хихикнула в кулачок. И вдруг вскинулась: — Как звали твою бабушку?
— Нона Игнатьевна.
— Упс-с! — Его девушка обхватила свои щечки ладошками и глянула на него испуганными глазенками. — Еще одно совпадение!
— В смысле?
— Так звали бывшую жену Пушкарева, с которой он развелся. Нона Игнатьевна.
— А еще какое совпадение? Маша, — окликнул Игорь свою девушку, которая склонилась над компьютером и принялась быстро-быстро перелистывать страницы. — Ты сказала: еще одно совпадение. Еще какое?
— Его сына, который остался с ним при разводе, звали Валерий…
Глава 2
Второй день путешествия подходил к концу, когда они уперлись передними колесами машины в полное бездорожье.
— Упс-с! — пискнула Машка, высовываясь наружу. — Игореша, а дороги-то дальше нет.
— Вижу, — проворчал он.
Закинул руку за пассажирское сиденье, на котором волновалась Маша, нашарил резиновые сапоги, выдернул их оттуда.
— Какой ты предусмотрительный, — похвалила она и сжалась в комочек под его взглядом.
Потому что путешествие было только ее инициативой. Он долго отнекивался. Она настаивала.
— А вдруг твоя бабушка еще жива? И ждет тебя? — округляла она глаза, в которых плескались слезки. — Бедная, несчастная, одинокая.
Потом она принималась всхлипывать. И хотя не говорила ни слова, он ловил в ее взглядах упрек в бездушии.
— А что нас, собственно, останавливает, Маша? — сдался он на третий день.
Они как раз только пришли на пляж. И разлеглись на полотенцах.
— Ничего, — осторожно подхватила она.
— Мы же на отдыхе? На отдыхе. Никто нас к дому не приковал. Мы вольны приехать, уехать, — рассуждал он, прикрывая глаза солнцезащитными очками.
— Вольны, — уже чуть веселее и настойчивее вторила Маша.
— Может, просто съездить, посмотреть красоты тех мест. И вернуться.
— Ага, — она шмыгнула носиком.
— И не испытаем никакого разочарования, даже если ничего интересного не найдем, не увидим, и…
— И не встретимся с твоей бабушкой, — закончила за него Маша, перебивая. — Разочарованию — нет!
На что они вообще рассчитывали — пара дураков?
Что приедут в Великий Новгород, походят по музеям, быстренько отыщут следы Пушкарева, встретятся с ним, поговорят. И он, возможно, устроит им встречу со своей бывшей женой и своим сыном Валерием, который оболгал двадцать лет назад своего племянника.
Так, что ли?
Не вышло ничего. Никто ни про какого Пушкарева слыхом не слыхивал. Редакции, которая двадцать лет назад взялась публиковать скандальный материал, не было и в помине. О ней даже никто не вспомнил. А по указанному адресу обнаружился заросший дикой крапивой пустырь. В музеях тоже ничего им не сообщили.