С тропинки пришлось уйти в сторону, пробираться по бездорожью. Внезапно впереди показалась одинокая ферма. Проценко встрепенулся:
– Родион Николаевич, смотрите! Может, удастся добыть там что-нибудь съестное?
– Подождите, мичман. Откуда вы знаете, что там нет ГПУ?
– Разве вы видите здесь хоть какие-нибудь следы?
– Не вижу, – согласился Аскольдов. – Но на рожон лезть не хочу. Обождём, не выйдет ли кто оттуда.
– Обождём, – хмыкнул Глебов, со страдальческим видом дуя на израненные ноги. – Обождём, пока нас здесь застукают? Или пока сами окоченеем? И, чёрт возьми, я не могу больше идти по лесу без обуток!
– Посмотрите, – вновь стал уговаривать Проценко, – никаких следов, никаких признаков жизни! По-моему, эта ферма просто пуста! Но какие-нибудь вещи или еда там могут сыскаться. Наконец, нам необходимо, наконец, согреться! А там мы сможем развести огонь!
– Что ж, поступайте, как знаете, – махнул рукой Аскольдов. – Но я остаюсь при своём мнении, так что, если хотите, идите вперёд и разведайте обстановку. А я буду ждать здесь.
И они пошли… Почти побежали в надежде найти тепло и пищу. Но нашли совсем иное… Родион видел, как Проценко и Глебов осторожно подошли к ферме, как сперва постучали, а затем вошли в незапертую дверь. А после раздались выстрелы. Подозрения Аскольдова оправдались: в доме располагался штаб ГПУ…
На миг Родион вскочил с порывистым желанием броситься на выручку товарищам, но тотчас остановился. Чем он мог помочь им, даже не имея оружия? Проклиная себя за то, что не запретил двум отчаянным идти на ферму, Аскольдов поспешно устремился прочь, в лес. У ГПУ есть собаки, и их непременно пустят по следу, и тогда настигнут и его.
Неподалёку протекала небольшая речушка, и Родион, не задумываясь, бросился в неё, перебрался на другой берег, чтобы собаки потеряли след. Он едва дышал, но не смел остановиться. Ему чудилась погоня, которая вот-вот настигнет его.
Наконец, с наступлением темноты, окончательно выбившись из сил, Аскольдов спустился в небольшую ложбину и всё-таки отважился развести костёр. Свой коробок со спичками он старательно обернул в непромокаемый пакет, и они уцелели. Безумно хотелось есть. За весь день он съел лишь пару сырых грибов и ягод, попавшихся по дороге. Но еды не было, и Родион провалился в граничащий с бесчувствием сон, не ведая, суждено ли ему проснуться самому, или быть разбуженным лаем собак и грубым окриком чекиста…
Глава 8. Отпущение грехов
Он давно не приходил в её сны. Словно забыл, канув в неведомое, оборвав последнюю призрачную связь. И вдруг пришёл. И это был один из самых страшных снов в её жизни. Она видела лишь темноту и его, бегущего, преследуемого стаей волков. Вот, он падает, и они уже совсем-совсем близко, щерят клыки и готовы растерзать его. Он выкликает её имя, зовёт её, а она не может броситься ему на помощь, точно стальными тросами связана, точно придавлена гранитной плитой.
Аглая резко села, отбросив с себя одеяло, чувствуя, что сорочка, в которой она спала, стала мокрой от пота. Перед глазами всё ещё бредово метались обрывки увиденного кошмара. К чему бы такой сон? И что – с ним? Жив ли? В беде ли?
Аглая тихонько поднялась и прошла в детскую, бесшумно затеплила лампаду и, сев возле спящей Нюточки, задумалась. Она никак не могла привыкнуть к новому жилищу, к этой квартире, к Москве, куда изверга перевели на новую должность…
А ещё трудно было привыкнуть к тому, что этот человек теперь её законный и даже венчанный муж.
Много изменилось в их жизни за эти месяцы. Потеряв ребёнка, Аглая, обладавшая завидно крепким здоровьем, оправилась быстро. Правда, доктор сказал, что детей она больше иметь не сможет, что вызвало у неё лишь мысленный вздох облегчения. А, вот, Замётов слёг после «купания» в проруби надолго. Он был почти при смерти, и, вероятно, не выжил, если бы ни хороший уход.
– Вы обязаны жизнью вашей жене, – сказал извергу доктор, когда тот начал поправляться.
И это было правдой. Она не отходила от него ни на шаг всё это время, кормила с ложки, ходила, как за ребёнком. Когда доктор ушёл, он долго и пристально смотрел на неё, затем спросил:
– Зачем ты выхаживала меня? Разве не удобный случай выпал избавиться? Освободиться от меня навсегда?
– Мне приходила в голову эта мысль, – ответила Аглая.
– Всегда ценил твою честность… И отчего же ты ей не последовала?
– На мне много грехов, Замётов. Но ничьей души я не загубила и не хочу загубить.
– А я ведь грозил тебе, ты помнишь?..
– Я помню. Но Бога я боюсь больше, чем тебя… Я это поняла за последние недели. Я устала, Замётов. И поняла ещё, что зачем-то нас с тобой связала судьба мёртвым узлом. И не распутать его. Не разойтись нам по своим дорогам… Я буду тебе женой, Замётов. Законной. И я хочу, чтобы мы венчались… Между нами много зла, много грязи, но, если уж суждено нам вместе быть, то пусть хоть что-то будет по-людски, как порядочным людям пристало. Да и Нюта в разум входить начинает – не хочу, чтобы она росла, грязь и злобу видя.
– Что ж… – вымолвил изверг, – будь по-твоему. Я устал не менее твоего и не менее твоего хочу мира под своей крышей. Аню я не трону, не бойся. И не тронул бы никогда… Она единственное, может быть, существо на земле, которое во мне видит человека и даже искренне привязано ко мне. Неужели ты думаешь, что я бы причинил зло единственной в мире душе, которая меня любит?.. Я не такой людоед, каким ты меня считаешь. Я тоже человек, попытайся понять это…
Последние слова были сказаны с таким страданием, что тронули Аглаю. Так был заключён мир, который держался вот уже несколько месяцев.
Переезд в Москву лишь упрочил его, полагая начало новой жизни на новом месте. Аля никогда не видела столицы, а, увидев, немного испугалась. Слишком шумным показался ей город, слишком многолюдным. А главное – движение! Извозчики, машины, трамваи, сами люди – всё бежало, мчалось, неслось сломя голову, точно боясь опоздать на самое важное мероприятие в своей жизни. Это было так странно и непривычно для провинциального взгляда…
В один из первых дней пребывания в столице Замётов удивил Аглаю приглашением прогуляться по Петровке. Это, как выяснилось, была «модная улица» Москвы. В глазах пестрело от многочисленных витрин с платьями, обувью, шляпками, галантереей и косметикой. Женщины, измученные лишениями, жаждали теперь одеться красиво, снова быть привлекательными. Они – живые модели – прогуливались здесь же. Тонкие талии, подчёркнутые широкими поясами, туфли на тонких, высоких шпильках, большие лакированные сумки, аромат духов – как были прекрасны эти дамы! Как ни побита была Аля жизнью, а здесь дрогнуло женское сердце. Ни одна женщина, будь она даже измученной до последней стадии, будь она даже умна, как самый учёный муж, никогда не сможет равнодушно смотреть на изящную туфельку на чужой изящной ножке…
А Замётов заметил, как оживились глаза жены, по его похожему на сушёный урюк лицу пробежала довольная улыбка:
– Пора и тебе, моя дорогая, одеться по-московски и в соответствии с твоим положением.
– Но ведь здесь так всё дорого… – пробормотала Аля.
– А ты не смотри на цены. Просто выбирай, что тебе нравится. Я хочу, чтобы у тебя сегодня был праздник. А для женщины нет большего праздника, чем прогулка по модным магазинам и покупки…
С последним Аглая могла бы поспорить, но не стала. Почему бы и не позволить себе маленькую радость? Только непременно надо и для Нюточки подарки выбрать – тогда и совсем ладно будет.
После этого налёта на Петровку Аля долго изучала себя в зеркале. Клюквенного цвета кофта шёлковой пряжи, песочные фетровые туфли, аккуратно уложенные волосы… Нет, она уже давно не та девчонка-босоножка, какой когда-то была в Глинском. А что же она? Новый наряд, хоть и прост был, а всё-таки слишком вычурный, неловко было в нём Аглае. Но, что греха таить, на отражение своё в нём приятно смотреть.
– Замётов, а что я буду делать в Москве?
– Жить, – пожал плечами муж.
И то правда. Почему бы просто не жить?
Первое время Аглая с интересом осматривалась в столице. Она и представить себе не могла такого изобилия. Петровка, Кузнецкий Мост, Москвошвея, ГУМ – чего только ни было в их роскошных витринах! А в Филипповской булочной на Тверской – одних сухарей двадцать видов! А ещё не меньшее число – хлеба, булок, пирожных… А рынки! Сухаревский, Анановский, Зацепский… Вот, где есть простор развернуться душе любой хозяйки, не стеснённой в средствах. Только за торговцами глаз да глаз – не то всучат какую-нибудь тухлятину. С хозяйской основательностью изучала Аля столичную торговлю. Коли впредь жить здесь, так и надо осваиваться, обвыкать на новом месте, узнавать его нравы и повадки. Да и несложно это вовсе. Хороша Москва! Вот, только трамваи пугали Аглаю, и всякий раз внутренне напрягалась она, подходя к путям.
В Москве Замётову, как руководящему работнику, выделили две хорошие комнаты в коммунальной квартире на Малой Дмитровке. Дом, в котором она располагалась, был типичным старым особнячком, некогда принадлежавшим известному московскому меценату Тягаеву. В первые же дни Аглая познакомилась с соседями. Две лучшие комнаты занимал известный в столице врач Дмитрий Антонович Григорьев, лечивший как многих высокопоставленных членов партии, так и «бывших людей», которые могли позвать его даже среди ночи, не боясь встретить отказ. Одна из комнат была полностью отдана им под библиотеку, которую, как говорили, оставил ему бывший хозяин квартиры, выехавший за границу. Рядом квартировал сыщик Московского Уголовного Розыска Скорняков, тучный, но весьма быстрый человек, редко бывавший дома. В самой маленькой комнатке ютилась Надежда Петровна, приятная, заметно усталая женщина «из порядочных» с маленьким сынишкой Петрушей, с которым вмиг подружилась Нюта. Между жильцами, что бывает исключительно редко, царило полнейшее взаимопонимание, доходившее до того, что Надежда Петровна часто заходила в библиотеку доктора в его отсутствие, имея свой ключ.