Аглае даже показалось, что их приезд нарушил почти семейную атмосферу этого дома. Впрочем, с Надеждой Петровной они быстро поладили, перешли на «ты», будучи одних лет, хотя до откровенности было далеко. Впрочем, откровенность, давно сделалась отмирающим качеством в СССР…
По приезде в Москву Аля навестила брата, но он был занят чем-то важным, погружён в свои мысли и обещал сам наведаться к ней, когда они обустроятся.
Жизнь как будто налаживалась, и тем тревожнее стало от привидевшегося кошмара. Но и его рассеяло утро, с первыми лучами которого Нюточка разбудила уснувшую рядом с нею мать.
Мужчины, как всегда, разошлись по своим делам, едва позавтракав. А приболевшая Надя, работавшая в больнице, осталась дома по предписанию доктора. Аглая занялась приборкой, разговаривая с соседкой и покрикивая на играющих детей.
– Тебе, наверное, трудно привыкнуть к столичной суете? – спросила Надя, чистя картофель для супа.
– Думаю, что скоро привыкну… А ты сама давно в Москве?
– Как тебе сказать… Моя бабушка жила здесь, и я часто у неё гостила. Это ведь был её дом в прошлой жизни… А родилась я в Петербурге. Там я жила с родителями и другой бабушкой, – Надя печально вздохнула. – Мне казалось, что так будет всегда. Наши тихие вечера, наш дом, мамины работы, бабушкины иконы… И ничего не осталось, кроме памяти. Я даже не знаю, где они похоронены, Аля. Ни мама, ни бабушка… Они умерли от голода, и некому было им помочь.
– А твой отец?
– Он, слава Богу, жив. Живёт за границей. И бабушка Ольга тоже…
– Почему ты не соединишься с ними?
– Я думала об этом. Но уехать не так-то просто. Нужно разрешение на выезд… К тому же мне тяжело уехать из России. Мне, может тебе покажется это сумасшествием, всё кажется, что мой Алёша, мой муж где-то жив. Может быть, он попал в один из этих концентрационных лагерей… Может быть, он ищет меня… И если я буду здесь, в России, то он непременно меня найдёт. Это очень глупо, да?
– Нет, отчего же. Я очень хорошо понимаю.
– В самом деле? – Надя была обрадована. – Спасибо! Мне очень дорого твоё понимание.
Аглая почувствовала большую симпатию к ней. Пожалуй, получится сблизиться. Хорошая, открытая она, эта барышня, внучка владетельницы дома, в котором вынуждена теперь квартировать. А Аля так соскучилась по открытости, по простой задушевной беседе. Все эти чёрные годы даже подруг не было у неё, чтобы отвести душу.
В это время в дверь позвонили, и Надя пошла открывать.
– Это к тебе, – сказала она удивлённо, вернувшись и пропуская вперёд себя гостью. – Я пойду к себе, не буду вам мешать.
Так и замерла Аглая неподвижно с мокрой тряпкой в руках: перед ней стояла Марья Евграфовна. Стояла и смотрела не на неё, а на Нюточку, как раз перед тем забежавшую на кухню за мочёными яблоками, которые очень любила.
– Здравствуйте! – приветствовала она гостью и скользнула мимо неё, спеша к своему новому другу.
Марья Евграфовна проводила её взглядом и притворила дверь:
– Здравствуй, Аглая.
Аля медленно поднялась, вытерла о передник руки:
– Здравствуйте, барышня, – откликнулась глухо. – Присядете, может? Чаю прикажете?
– Мы не в Глинском, чтобы мне тебе приказы отдавать, – заметила Марья Евграфовна, но придвинула стул и села.
Она не изменилась почти, словно не живой человек, а восковая фигура была. Та же «монашка»… Тёмный убрус обрамляет бледное, худощавое лицо, долгая, тёмная юбка краем касается земли, отчего край этот истрепан, как и рукава её жакета, на руке маленькие чётки, которые она не устаёт перебирать.
– Скажи… – Марья Евграфовна не без труда подбирала слова, – зачем ты это сделала?..
– Той ночью мы спаслись чудом, я думала, вы погибли… – прошептала Аля.
– Лжёшь, – тихо, но твёрдо сказала «монашка». – Тогда ты могла так думать, но не позже. Ты ведь поддерживала связь с братом. Разве он ничего не писал тебе о нас?
Аглая опустила голову, не имея мочи врать.
– Писал, – ответила за неё Марья Евграфовна. – И как же ты могла всё это время скрывать от нас девочку? Всё это время мы молились о ней, как об усопшей…
– Вы могли бы узнать её судьбу, если б захотели!
– Я писала тебе однажды, спрашивая, что стало с Аней. Разве нет? Но ты мне не ответила. Я подумала, что тебе больно вспоминать, и не стала тревожить…
– Не стали тревожить? А не важно ли вам было узнать, где погребена девочка, если вы молились за упокой её души? Но вы ограничились одним письмом! Потому что вам не было дела до Нюточки… У вас у всех были более важные заботы, чем она, – Аглая всхлипнула, всё больше поддаваясь раздражению и привычно переходя в нападение. – А я растила её! Я отдавала ей всю себя! Меня она считает родной матерью!
– Я благодарна тебе, Аля, что ты спасла Аню, что заботилась о ней, но зачем было скрывать? – спросила Марья Евграфовна. – Ты, возможно, права, упрекая меня… Нужно было проявить больше настойчивости, а я была занята иным…
– Вы просто не любили Нюту так, как я! Поэтому и не искали и легко примирились, что её нет…
– Не говори о том, чего не можешь знать, – сухо оборвала «монашка». – Я ведь не осуждаю тебя, а лишь хочу понять причину твоего поступка. Зачем ты лишила Аню её семьи? Семьи Роди?
– Я боялась, что вы заберёте её у меня, – призналась Аля. – А у меня больше ничего не осталось на свете, кроме неё.
– Мне кажется, я никогда не была к тебе жестока, не делала тебе зла… Наоборот, старалась помогать. Почему ты решила, что я буду столь недобра, что разлучу тебя с Аней? Что не смогу понять твоих чувств? – Марья Евграфовна сплеснула руками. – Твой брат, ты – вы были для нас родными людьми! Почему ты просто не пришла ко мне и не объяснила всего? Неужели девочке было бы плохо, если бы кроме тебя у неё были ещё и все мы?..
Аглая готова была провалиться сквозь землю от этих вопросов. Она упала на колени и, рыдая, стала целовать руки «монашки»:
– Барышня, голубушка моя, простите меня! Я дрянь, я подол ваш целовать не достойна… Затмение нашло! Запуталась я! Простите! Не забирайте Нюточку!
– Бог с тобой! – в точности как когда-то Серёжа испугалась Марья Евграфовна. Встала резко и подняла за собой Аглаю: – Я не святая, чтобы мне руки целовать и на колени предо мной становиться… И не бойся, никто не заберёт у тебя девочку. Алексея Васильевича отправили в ссылку. Я с младшими детьми еду следом. Так что можешь успокоиться…
Аля подняла заплаканное лицо, отрезвляясь:
– Алексей Васильевич арестован?.. – спросила с испугом. – Но за что? Как?
– За что в наше время арестовывают? – пожала плечами Марья Евграфовна. – Слава Богу, нам повезло. Всего лишь высылка в Пермь… Пермь – неплохой город. Там вполне можно жить.
– Когда вы уезжаете?
– Через три дня. Послушай же… Я ведь именно поэтому пришла к тебе. Серёжа дал твой адрес… Мы все уезжаем в Пермь, а Миша остаётся в Москве. Его уже арестовывали, но отпустили. А теперь хотят выгнать из института из-за отца… И, наверное, выгонят. Он способный мальчик. Прекрасно разбирается в физике, математике, геометрии. Ему нужно хоть какое-то место, понимаешь? Чтобы он мог прожить без нашей помощи. Вот, я к тебе просительницей пришла, Аля. За крестника своего… Может быть, твой муж поможет ему где-нибудь устроиться?
– Марья Евграфовна, да я для вас с Алексеем Васильевичем что угодно сделаю! – горячо воскликнула Аглая. – Я сегодня же с Замётовым поговорю… Он поможет! Не сомневайтесь! Но, может, нужно что-то ещё? Для Алексея Васильевича? Вещи? Деньги?
– Спасибо, Аля, ничего не нужно. Об одном тебя прошу: береги Аню. Хотя об этом, я думаю, просить и не нужно… И ещё. Будь добра, хотя бы иногда писать мне о ней. И пришли её карточку… Я отпишу тебе, когда приеду в Пермь. Девочка взрослеет, ей нужно воспитание. Может быть, наши с Алексеем Васильевичем советы иногда будут тебе полезны.
– Я обязательно буду писать вам, – пообещала Аглая. – И подробно. Простите меня за мою глупость… Я очень виновата, я знаю…
– Бог простит. И ты прости меня, если что не так…
– От Родиона Николаевича не слышно ли что? – отважилась спросить Аля уже на пороге.
Марья Евграфовна отрицательно качнула головой:
– Ты не забыла его?
– И никогда не забуду, – ответила Аглая. – По-настоящему, кроме него у меня никого не было, нет и не будет… Он единственный.
«Монашка» чуть заметно улыбнулась этим словам, крепко пожала алину руку и, наклонясь, троекратно расцеловала:
– Прощай, Аля. Позаботься, если сможешь, о Мише. Береги Нюточку и себя. Господь да сохранит вас!
В окно Аглая видела, как уходила Марья Евграфовна. Своей обычной стремительной походкой, сильно отталкиваясь отмерившими много вёрст ногами от мостовой, она шла, не обращая внимания на извозчиков, экономя на них. Ветер трепал подол её тёмной юбки, пронизывал ветхое пальто, но не мог заставить даже пригнуться, как остальных прохожих. Прошедшей две войны милосердной сестре было не привыкать к трудностям. И в Пермь она уезжала с тою же решимостью, с какой шла теперь по улице, с какой жила…
– Кто это? – спросила вернувшаяся на кухню Надя.
– Святая… – сквозь слёзы проронила Аля, чувствуя себя виноватой во всех грехах перед только что ушедшей праведницей, во второй раз отпустившей ей грехи.
Глава 9. Примирение
Стёпа Пряшников всё-таки написал её портрет. Не тот, какой желал много лет назад, совсем другой. С него смотрела не юная, роскошно одетая красавица, а побитая жизнью, много испытавшая и выстрадавшая женщина. Но этот образ оказался много глубже первого. Степану удалось уловить взгляд Лары – гордый и страдальческий, вызывающий и стыдящийся своего унижения одновременно. Такая гамма чувств была в этом лице, что оно казалось ещё прекраснее, чем было в свежести и красоте своей!
– Это твоя вершина, как портретиста, – сказал Сергей, разглядывая картину. – Выше не может быть… Это… Это…
– Женщина, которая страдала много, – словно угадав его мысль, произнёс Степан, посасывая не раскуренную трубку.