людям, хотя бы и облеченным иерархическими полномочиями, а в том, чтобы верить в Церковь и ее предание и проверять и просветлять свою совесть и разум совестью и разумом соборными, церковными, но не упраздняя свою совесть и разум.
– Всё это так… Но не слишком ли мы торопимся? – задумчиво вымолвил протоиерей Василий. – Раскол, если до него дойдёт, будет лишь на руку ГПУ. С церковью разделённой расправиться легче…
– Митрополит Сергий не пожелал услышать нас, разве не так?
– Я отказался от поминания Сергия в числе первых. Но отложение? Имеем ли мы каноническое право на это? Ведь, как бы то ни было, а Сергий не еретик и не подпадает под пятнадцатое Правило Двукратного Собора.
– Он хуже еретика, – хмуро заметил владыка Димитрий.
– Действительно, – живо подтвердил отец Феодор. – Оставим пятнадцатое Правило. Есть Правило первое Василия Великого. В нём святитель указывает, что еретиками именуются совершенно отторгшиеся, отчуждившиеся в самой вере. А разве не в этом и заключается сергианство? Догматы в нём видимо целы, правда. И снаружи – это церковь, но внутренне-то что? Легализованная организация, мистически пустая. А так как под верою следует разуметь не только словесное исповедание, но и соответствие догматам веры всего, что объемлется Именем Церкви и истинной церковности, то, когда вместо того встречаешь одни пустые обозначения, без действительного содержания, тогда казавшееся дотоле живым телом вдруг рассыпается могильным прахом. Сергий сам выразился о существе легализации – придание Церкви вида «всякого публичного собрания». А ведь это и значит лишить её подлинной мистической сущности, и благодати, и веры, и совершенно отторгнуться и отчуждиться от неё. То есть подпасть Правилу первому и второй половине Правила пятнадцатого. В сергианстве бессмысленно искать каких-нибудь ересей. Тут больше – тут самая душа всех ересей: отторжение от истинной Церкви и отчуждение от подлинной веры в её таинственную природу, здесь грех против мистического тела Церкви, здесь замена его тенью и голой схемой, костным остовом дисциплины. Здесь Ересь с большой буквы, потому что всякая ересь искажает учение Церкви, а здесь перед нами искажение самой Церкви со всем её учением.
– История даёт нам достаточно примеров, сродных нашему нынешнему положению, – снова заговорил Новосёлов. – Вспомнить хотя бы Феодора Студита! Во имя Христовой истины он отделился от самого патриарха и целого собора епископов, говоря при этом, что не он, а они отделяются от Церкви Христовой. Его «Письмо к Афанасию сыну» как будто к нам обращено! Послушайте! – Михаил Александрович поправил небольшие очки и зачитал, по-видимому, нарочно принесённый с собой документ: – «Не указывай мне на большинство… Послушай, что говорит божественный Василий к тем, которые судят об истине по большинству. «Кто не осмеливается, – говорит он, – дать основательный ответ на предложенный вопрос и не может предоставить доказательства, и поэтому прибегает к большинству, тот сознается в своем поражении, как не имеющий никакой опоры для смелой речи». И далее: «Пусть хотя один покажет мне красоту истины, и убеждение тотчас будет готово. А большинство, присвояющее себе власть без доказательств, устрашить может, но убедить – никогда. Какие тысячи убедят меня считать день ночью, или медную монету признавать золотою и за таковую брать ее, или принимать явный яд вместо годной пищи? Так и в земных вещах мы не станем бояться большинства лгущих; как же в небесных истинах я буду следовать доказательным внушениям, отступив от того, что предано издревле и весьма издревле, с великим согласием и свидетельством святых писаний. Разве мы не слышали слов Господа: «Мнози звани, мало же избранных» (Мф. XX, 16), и еще: «Узкая врата и тесный путь вводяй в живот, и мало их есть, иже обретают его» (Мф. VII, 14). Кто же из здравомыслящих не желает быть лучше в числе немногих, тесным путем достигших спасения, нежели в числе многих, широким путем несущихся к погибели? Кто не пожелал бы, если бы ему случилось жить во время подвигов блаженного Стефана, быть лучше на стороне его одного, побиваемого камнями и бывшего предметом всеобщих насмешек, нежели на стороне многих, которые, по несправедливому самовластию, считали дело свое правым? Один благоугождающий Богу достойней уважения, нежели тысячи самовольно превозносящихся. Так и в Ветхом Завете мы находим: когда тысячи народа падали от ниспосланного Богом наказания, один «Финеес ста, и умилостиви и преста сечь» (Числ. XXV, 7). А если бы он сказал: как я осмелюсь пойти против того, что согласно делается столь многими, как я подам голос против рассудивших жить таким образом? – то и он не сделал бы доблестного подвига, не остановил бы зла, и прочие не были бы спасены, и Бог не сказал бы своего благоволения. Итак, прекрасно, прекрасно и одному быть по правде дерзновенным и разрушить неправое согласие многих. Ты предпочитай, если угодно, спасающемуся Ною утопающее большинство, а мне позволь с немногими войти в ковчег. Также присоединяйся, если угодно, к числу многих в Содоме, а я пойду вместе с Лотом, хотя он один спасительно отделяется от толпы. Впрочем, для меня почтенно и большинство, не избегающее исследования, но представляющее доказательства, не отмщающее тяжко, но поступающее отечески, не радующееся нововведению, но соблюдающее отеческое наследие. О каком же большинстве ты мне говоришь? О том ли, которое подкуплено лестью и дарами, обманывается по невежеству и неопытности, предано страху и трепету, предпочитает временное греховное наслаждение вечной жизни? Это многие выразили явно. Не ложь ли ты поддерживаешь большинством? Этим ты показал чрезмерность зла. Ибо чем большее число людей находится во зле, тем большее несчастие».
– Пусть так! – отец Василий поднялся и прошёл по комнате, заложив за спину руки. – Но я считаю, что окончательное решение принимать ещё рано. Владыка Иосиф придерживается того же мнения.
– В таком случае остаётся одно, – произнёс епископ Гдовский. – Нужно написать новое обращение к митрополиту Сергию, но не отправлять, а вручить лично. Нужно встретиться с ним, попытаться ещё раз достучаться до него, воззвать к его христианской совести…
– Полагаете, из этого выйдет толк? – усомнился Новосёлов.
– На всё Божия воля. Во всяком случае, это наш долг.
– А аще увещевания не возымеют силы?
– Тогда… – владыка Димитрий развёл руками, по его тонкому, морщинистому лицу пробежала тень.
На мгновение в комнате повисла тишина, которую нарушил сам же епископ Гдовский:
– Необходимо в ближайшие дни написать обращение и определить состав нашей делегации. Отец Феодор, Михаил Александрович, обращением я прошу озаботиться вас.
Протоиерей Андреев и его московский гость взялись за дело незамедлительно. Уже через несколько дней они зачитали составленный документ на очередном собрании у владыки Димитрия. Несмотря на ранее оговоренные акценты, авторы всё же придали обращению форму фактического заявления о формальном отходе, в необходимости которого были убеждены. В письме говорилось следующее:
«Мы, Ваше Высокопреосвященство, как, вероятно, и большинство православных людей, не находим, чтобы дела Ваши последние были совершенны пред Богом нашим (Апок. 3,2).
…Вы, Ваше Высокопреосвященство, захотели как бы помочь Церкви и исходатайствовать для нее у гражданской власти некоторые права. Но какою ценою Вы этого добились? Тою, которая для многих православных людей станет и уже становится «ценою крови» (Мф. 27, 6).
Правда, Вы действовали не единолично, а как бы от лица Церкви, блюстителем патриаршего престола которой Вы являлись, но Вы вышли далеко за границы своих полномочий. В самом деле, ведь Ваши полномочия восходят к патриаршим и ими определяются, патриарх зависит от поместного собора, а собор является выразителем голоса всей Русской Церкви. Эти три ступени церковного священноначалия были перед Вашими глазами, когда Вы составляли свое послание. Как же совершили восхождение по ним к первоисточнику своих прав?
Вы начали с патриарха. Здесь, на пути к нему, пред Вами стал его местоблюститель. Он был уже лишен места своего служения и отправлен в ссылку тою самою властью, у которой Вы искали для Церкви новых прав, и молча свидетельствовал пред лицом всей Русской Церкви, что его (ее) горести не суть горести этой власти, как утверждает Ваше послание, а есть все та же наша общая, православная скорбь. Вы поняли, что Вам невозможно оправдать Ваш образ действий именем того, кого Вы ближайшим образом замещали: и вот, минуя местоблюстителя, даже не вспомнив о нем в своем послании, Вы через его ссыльную голову как бы протянули руку к самому патриарху. На основании некоторых неясных, не засвидетельствованных еще прижизненных и устных слов почившего о каких-то «годочках трех», в течение которых покойный патриарх будто бы предполагал осуществить дело, тождественно с Вашим, если бы ему не помешала смерть. Вы установили эту призрачную связь свою с патриархом в то время, как его ближайший заместитель, вероятно, лучше Вашего посвященный в намерения почившего патриарха, предпочел эти три роковые года провести в ссылках, вместо того, чтобы в течение их поработать в якобы завещанном ему патриархом направлении.
Установив таким образом искусственную связь с патриархом, Вы обратились к следующей ступени – поместному собору. Но здесь, не найдя в деяниях собора ближайшего, последнего ничего, что бы уполномочивало Вас на те отношения с Гражданскими властями, которые установлены в Вашем послании, и даже, напротив, в постановлении от 2/15 августа 1918 г. встретив решение, противное Вашему, Вы, конечно, не стали искать подтверждений в деяниях соборов более древних и потому предпочли обратиться к собору еще только грядущему. Он, утверждаете Вы в послании, разрешит и вопрос о высшем церковном управлении, и о «раздирающих ризу Христову», т. е., очевидно, о новейших раскольниках или еретиках, и совершит ряд других деяний, но о котором Вы не сказали, что он подвергнет рассмотрению и самое послание, и все, что будет совершено именем последнего еще до собора. Следовательно, то не будет совершенный поместный собор, а лишь какое-то новое исполнительное при Вашей особе учреждение. Более того, призванный установить новый вид высшего церковного управления, он, очевидно, отменит и то самое патриаршество, связью с которым Вы только что попытались обосновать свое послание. Ужели Вы не видите, в какой Вы попали заколдованный круг?