ю шерсть… Волчью? А глаза маленькие, бегают под стёклами очков. И во всех движениях его, в том, как идёт мелкими шагами, чуть подавшись вперед, щурясь – насторожённость сквозит. Словно он воздух обоняет, прежде чем шаг сделать. Странно знакомая повадка… И не волчья никак. Шаг… Бегают подозрительно бусинки глаз под пегими бровями… Выдвинулось лицо вперёд… Точно носом повёл… И выжидает, анализирует возможные угрозы.
Крыса! – как молния блеснула мысль в голове. Как есть крыса! Сколько раз видел их… Как осторожно выползали они из своего логова и также насторожённо обоняли окружающую атмосферу, вслушивались, всматривались, бегая бусинками глаз. И при виде их охватывало брезгливое чувство, и хотелось запустить чем-то в хитрое серое существо.
Даже в пот бросило. Осел отец Вениамин на свою трость, опустил глаза, не желая дольше смотреть на митрополита и не сомневаясь более в итоге встречи с ним.
Сергий, меж тем, внимательно читал поданные ему письма, то и дело бросая замечания. Когда он закончил, семидесятилетний старец епископ Димитрий упал перед ним на колени и со слезами воскликнул:
– Владыка! Выслушайте нас Христа ради!
Митрополит Сергий тотчас поднял его под руку с колен, усадил в кресло и сказал твердым и несколько раздраженным голосом:
– О чем слушать? Ведь уже все, что вами написано, написано и другими раньше, и на все это мною уже много раз отвечено ясно и определенно. Что вам не ясно?
– Владыка! – дрожащим голосом с обильно текущими слезами, начал говорить епископ Димитрий, – во время моей хиротонии вы сказали мне, чтобы я был верен Православной Церкви и, в случае необходимости, готов был и жизнь свою отдать за Христа. Вот и настало такое время исповедничества, и я хочу пострадать за Христа, а вы вашей декларацией вместо пути Голгофы предлагаете встать на путь сотрудничества с богоборческой властью, гонящей и хулящей Христа, предлагаете радоваться ее радостями и печалиться ее печалям… Властители наши стремятся уничтожить и Церковь и радуются разрушению храмов, радуются успехам своей антирелигиозной пропаганды. Эта радость их – источник нашей печали. Вы предлагаете благодарить советское правительство за внимание к нуждам православного населения. В чем же это внимание выразилось? В убийстве сотен епископов, тысяч священников и миллионов верующих! В осквернении святынь, издевательстве над мощами, в разрушении огромного количества храмов и уничтожения всех монастырей!.. Уж лучше бы этого внимания не было!
– Правительство наше, – перебил епископа Димитрия Страгородский, – преследовало духовенство только за политические преступления.
– Это – клевета! – горячо воскликнул владыка Димитрий.
– Мы хотим добиться примирения Православной Церкви с правительственной властью, – раздраженно продолжал митрополит Сергий, – а вы стремитесь подчеркнуть контрреволюционный характер Церкви… следовательно вы контрреволюционеры, а мы вполне лояльны к советской власти!
– Я лично, – ответил епископ Гдовский, – человек совершенно аполитичный и если бы понадобилось мне самому о себе донести в ГПУ, я не мог бы ничего придумать, в чем я виновен перед советской властью. Я только скорблю и печалюсь, видя гонение на религию и Церковь. Нам, пастырям, запрещено говорить об этом, и мы молчим. Но на вопрос, имеется ли в СССР гонение на религию и Церковь, я не мог бы ответить иначе, чем утвердительно. Когда Вам, владыка, предлагали написать вашу Декларацию, почему вы не ответили, подобно митрополиту Петру, что молчать вы можете, но говорить неправду не можете?
– В чем же неправда? – воскликнул Заместитель.
– А в том, – ответил епископ Димитрий, – что гонения на религию, этот «опиум для народа», по марксистскому догмату, у нас не только имеются, но по жестокости, цинизму и кощунству превзошли все пределы!
– Так мы с этим боремся, – заметил митрополит Сергий, – но боремся легально, а не как контрреволюционеры… А когда мы покажем нашу совершенно лояльную позицию по отношению к советской власти, тогда результаты будут еще более ощутительны. Нам, по-видимому, удастся в противовес «Безбожнику» издавать собственный религиозный журнальчик…
– Вы забыли, владыка, – заметил протоиерей Добронравов, – что «Церковь есть тело Христово», а не консистория с «журнальчиком» под цензурой атеистической власти!
– Так вы хотите раскола? – грозно спросил Страгородский. – Не забывайте, что грех раскола не смывается мученической кровью! Со мной согласно большинство!
– Истина ведь не всегда там, где большинство, – заметил протоиерей Добронравов – иначе не говорил бы Спаситель о «малом стаде». И не всегда глава Церкви оказывается на стороне Истины. Достаточно вспомнить время Максима Исповедника.
Митрополит Сергий смягчил тон:
– Я говорю о том, что, когда вы протестуете, многие другие группы меня признают и выражают свое одобрение. Помилуйте, не могу же я считаться со всеми и угодить всем, каждой группе! Вы каждый со своей колокольни, а я действую для блага всей Русской Церкви.
– Мы, владыка, тоже для блага всей Церкви хотим трудиться, – ответил Иван Михайлович Андреевский. – А затем мы не одна из многочисленных маленьких групп, а являемся выразителями церковно-общественного мнения Ленинградской епархии из восьми епископов – лучшей части духовенства; я являюсь выразителем сотни моих друзей и знакомых и, надеюсь, тысячи единомышленников – научных работников Ленинградской епархии. А профессор Алексеев – представитель широких народных кругов.
Андреевский имел немалый вес в церковных кругах Петрограда. Человек весьма разносторонний: филолог, преподаватель литературы, врач, историк – он ещё в начале двадцатых организовал братство во имя преподобного Серафима Саровского. Сперва Иван Михайлович хотел дать ему имя задушенного Малютой митрополита Филиппа, но под влиянием Алексеева передумал. Братство собиралось на квартире Андреевского, где читались доклады на философские, богословские и общецерковные темы, служились молебны, распространялась православная литература. Участвовала в собраниях в основном молодежь до двадцати пяти лет. Входила в братство и дочь отца Сергия Тихомирова, чьим духовным чадом был Иван Михайлович. Члены братства стояли на консервативных позициях. Свою цель они видели в том, чтобы путем духовного подвижничества спасти Россию.
– Вам мешает принять мое воззвание политическая контрреволюционная идеология, которую осудил Святейший патриарх Тихон, – заявил митрополит Сергий, чётко следуя большевистской фразеологии и показывая одну из бумаг, подписанную Святейшим.
– Нет, владыка, нам не политические убеждения, а религиозная совесть не позволяет принять то, что вам ваша совесть принять позволяет. Мы вместе со Святейшим патриархом Тихоном вполне согласны, мы тоже осуждаем контрреволюционные выступления. Мы стоим на точке зрения соловецкого осуждения вашей Декларации. Вам известно послание из Соловков?
– Это воззвание написал один человек – Зеленцов – а другие меня одобряют. Вам известно, что меня принял и одобрил сам митрополит Петр?
– Простите, владыка, это не совсем так, не сам митрополит, а вам известно это через епископа Василия, – парировал Андреевский, из всех присутствующих бывший наиболее искусным полемистом.
– Да, а вы почему это знаете? – недовольно прищурился Заместитель.
– Мы знаем это со слов епископа Василия. Митрополит Петр сказал, что «понимает», а не принимает вас. А сам митрополит Петр ничего вам не писал?
– Так ведь с ним у нас сообщения нет! – чересчур поспешно развёл руками Сергий и тотчас был уловлен во лжи:
– Так зачем вы, владыка, говорите, что сам митрополит Петр признал вас?
– Ну, а чего же тут особенного, что мы поминаем власть? – сменил тему Страгородский, ускользая, подобно змее, которой наступили на хвост. – Раз мы ее признали, мы за нее и молимся. Молились же за царя, за Нерона и других?
– А за антихриста можно молиться?
– Нет, нельзя.
– А вы ручаетесь, что это не антихристова власть?
– Ручаюсь. Антихрист должен быть три с половиной года, а тут уже десять лет прошло.
– А дух-то ведь антихристов, не исповедующий Христа, во плоти пришедшего?
– Этот дух всегда был со времени Христа до наших дней. Какой же это антихрист, я его не узнаю!
– Простите, владыка, вы его не узнаёте – так может сказать только старец. А так как есть возможность, то есть, что это антихрист, то мы и не молимся. Кроме того, с религиозной точки зрения наши правители – не власть.
– Как так не власть?
– Властью называется иерархия, когда не только мне кто-то подчинен, а я и сам подчиняюсь выше меня стоящему и т.д., и все это восходит к Богу, как источнику всякой власти!
– Ну, это тонкая философия!
– Чистые сердцем это просто чувствуют; если же рассуждать, то рассуждать тонко, так как вопрос новый, глубокий, сложный, подлежащий соборному обсуждению, а не такому упрощенному пониманию, какое даете вы.
– А почему вы, владыка, распорядились ввести в Литургию молитву за власть и одновременно запретили молиться за «в тюрьмах и в изгнании сущих»? – спросил профессор Алексеев.
– Неужели вам надо напомнить известный текст о властях апостола Павла? – иронически спросил митрополит Сергий. – А что касается молитвы за «в изгнании сущих», то из этого прошения многие диаконы делают демонстрацию.
– А когда вы, владыка, отмените девятую заповедь блаженства? – снова возразил Андреевский. – Ведь из неё тоже можно сделать демонстрацию.
– Она не будет отменена, это часть литургии!
– Так и молитва за ссыльных тоже часть литургии!
– А кому нужна молитва за власть? – с живостью подхватил Алексеев. – Ведь советской безбожной власти эта молитва не нужна. Верующие же могли бы молиться только в смысле мольбы «о смягчении жестоких сердец правителей наших» или «о вразумлении заблудших»… Но чем вызвана молитва? Вас заставили ввести это прошение?
– Ну, я и сам нашел это необходимым.
– Нет, владыка, ответьте, как перед Богом, из глубины вашей архипастырской совести, заставили вас это сделать, как и многое в вашей новой церковной политике, или нет?