В то время отец Валентин ещё служил близ Сухаревки в храме священномученика Панкратия, и Миша стал его постоянным прихожанином. Каждую среду батюшка проводил беседы о преподобном Серафиме. Постскриптумом к ним стало паломничество батюшки со своими духовными чадами в Саров. На протяжении всего пути в вагоне поезда, в котором катили от Москвы до Арзамаса, шесть десятков паломников пели псалмы и молитвы. Отец Валентин служил в пути. От Арзамаса шестьдесят километров преодолели на подводах. Зной в те летние дни был столь силён, что некоторые обгорели до волдырей. Но никто не жаловался. Старый батюшка в облачении мерно шёл впереди, словно не замечая палящего жара. Двигались от деревни к деревне, у входа в каждую, а также на пригорках среди полей останавливались и служили. Вокруг собирались окрестные крестьяне, выносившие хлеб-соль, угощавшие молоком и всем, что послал Бог, зазывавшие к себе. На глазах оживала та настоящая Россия, Святая Русь, образ которой померк, забылся под железной пятой совдепа. Когда солнце уже клонилось к закату, впереди показался окрашенный багрянцем вековой Предсаровский сосновый лес. Прочли очередной акафист, и вот уже показалась колокольня и белые стены обители… Как сказочный сон была та поездка. Не только Преподобному это был поклон, но и всему святому, что сохранилось на Русской земле. Поклон прощальный…
В Дивеево блаженная Мария Федина предсказала отцу Валентину скорый переход в другой храм, что вскоре и исполнилось. Батюшка стал настоятелем церкви Никола Большой Крест. А Миша, последовавший за ним, сделался алтарником в этом храме, снова возвращаясь к мысли о принятии сана. На новом месте отец Валентин снова занялся устроением «монастыря в миру», повёл бескомпромиссную борьбу с проникновением мирского в Божий храм. Никакого сбора пожертвований с тарелочкой, никакой платы за требы, свечи за всенощной – бесплатны для всех.
– Молитва – это одно. Деньги – это другое, – говорил батюшка. – Деньги необходимы для пропитания. Но надо решительно разрушить ту безобразную форму, «оплату» молитвы, которая вошла в наш церковный быт.
На Рождество он на извозчике объезжал всех, кто загодя записался, прося не отказать в посещении, и ни с кого ничего не брал за это.
Церковь должна очиститься от всего наносного, лишнего, дурного, что пристало к ней за века, но вернуться к идеалу первых веков христианства, – такова была главная идея отца Валентина.
Большое впечатление произвели на Мишу печальные события Двадцать седьмого года. Что-то трагическое и одновременно величественное было в том мгновении, когда в Глинищах после прочтения с амвона отцом Романом Медведем Декларации несколько человек молча, не сговариваясь, выбежали из храма, чтобы более не вернуться в него. Таких сцен был немало по России.
На собрании клира и мирян в церкви Большой Крест было принято решение об отложении от митрополита Сергия и переходе под управление епископа Димитрия Гдовского, почитаемого отцом Валентином одним из немногих истинно православных епископов Русской Церкви. Следом за церковью на Ильинке об отделении заявили настоятели Крестовоздвиженского храма на Воздвиженке и Троицкого в Никитниках.
Настоятель Троицкого храма, иначе именуемого храмом Грузинской Божьей Матери, отец Сергий Голощапов стал заместителем отца Валентина в руководстве московской паствой. Вскоре после этого в Никитники прибыл служить провинциальный епископ. Во время службы он, согласно предписанию, помянул в качестве главы Церкви митрополита Сергия. Тотчас один из молящихся на спине у другого написал краткую и решительную записку, которая по рукам была передана в алтарь архиерею. Через несколько минут епископ вышел из алтаря и, быстро пройдя между расступившимся народом, покинул храм.
Ответные действия в отношении не подчинившихся не заставили себя ждать. Об угрозах прещения отец Александр Сидоров с Воздвиженки, столь же ревностно хранивший дом молитвы от мирского духа, что и отец Валентин, известил епископа Димитрия. Ответ владыки был оглашён пастве. В нём епископ Гдовский объявлял распоряжения митрополита Сергия недействительными и наставлял: «Доколе останется хоть один твёрдо православный епископ, имейте общение с таковым. Если же Господь попустит и Вы останетесь одни, без епископата, – да будет Дух Истины, Дух Святый со всеми Вами, Который научит Вас решать все вопросы, могущие встретиться на Вашем пути, в духе Истинного Православия».
В мае духовных чад отца Валентина постигла глубокая скорбь: батюшка был арестован и выслан в Тракт-Ужет. Его место в храме занял срочно рукоположенный в священники владыкой Димитрием иеромонах Никодим (Меркулов), дотоле бывший диаконом в церкви Большой Крест.
В то же самое время Мишу постигло ещё одно горе. Надежде Петровне было предписано покинуть занимаемую ею жилплощадь и саму Москву в связи с лишением избирательного права. Дворянке, внучке богатого домовладельца и мецената, дочери царского и белого офицера – ей и её сыну не было места в столице. Напрасны были хлопоты её соседей: добрейшего доктора Григорьева и инженера Замётова – слишком страшен был список «вин» Надежды Петровны, чтобы власти могли простить её.
– В сущности, – сказал Замётов при общем прощании, – вы ещё счастливо отделались. С такими родственниками вас могли бы, как минимум, услать в какую-нибудь Тмутаракань.
– Хорошая логика! – вспылил Миша. – Тебя гонят из дома, а ты благодари, что не сослали на Северный полюс? Сошлют на полюс, поклонись, что не поставили к стенке? А тем, кого поставят, тоже возблагодарить за что-нибудь?
– Но! Но! – нахмурился Александр Порфирьевич. – Не устраивайте митинг, мой юный друг. Вы не у себя в храме. Да и там не советую. Среди вас непременно отыщется гнилой человек, который составит список всех ораторов вроде вас и передаст, куда следует. И отправитесь вы в Среднюю Азию или на Соловки.
– Спасибо на добром слове, – раздражённо бросил Миша. Ему был глубоко антипатичен этот похожий на высохший гриб человек, по-видимому, не ведавший ни единого доброго слова и сочившийся желчью. Однако, приходилось смиряться перед ним. Только благодаря Замётову он имел работу чертёжника, дававшую ему кусок хлеба.
Все хлопоты по устройству Надежды Петровны на новом месте Миша взял на себя. Место определилось почти случайно. По поручению отца Валентина ему случилось побывать в Серпухове. Этот старинный русский городок не пожелал подчиняться митрополиту Сергию и ещё зимой объявил о своём отходе. Текст заявления, оглашённого местным духовенством, был составлен «таганским старцем», главным врачом Таганской тюрьмы Михаилом Александровичем Жижиленко, духовным чадом отца Валентина, одновременно с отцом Никодимом рукоположенным во священники владыкой Димитрием.
Будучи в Серпухове и уже зная о несчастье Надежды Петровны, Миша обратил внимание на двухэтажный дом на Рождественской улице, расположенный в окружении сразу трёх действующих церквей: Троицкой, Крестовоздвиженской и Печорской Иконы Божией Матери. В доме сдавалась уютная, светлая комнатка…
Надежда Петровна согласилась перебраться в Серпухов и к назначенному дню уложила весь свой невеликий скарб. Больше всех огорчалась её с сыном отъезду дочь Аглаи Аня, горько плакавшая из-за разлуки с лучшим другом. Мальчик, как настоящий мужчина, держался стойко и старался утешить её. Утешала и Аглая, обещая, что они будут непременно ездить в гости к тёте Наде и Петруше. Но девочка не хотела успокаиваться.
– Почему они должны уезжать? – непонимающе всхлипывала она.
И никто не отвечал на горький вопрос блестящих слезами васильковых глаз.
В самом деле, трудно объяснить ребёнку, что правила жизни, в которую он только вступает, задают негодяи и дураки, а ведь по ним придётся жить!
Слёз не могла сдержать и Аглая, подарившая изгнаннице свою шубу к заметному, но не высказанному недовольству мужа. Обнимая напоследок подругу, она обещала помогать всем, чем сможет, и непременно навещать, наказала писать. Надежда Петровна благодарной улыбкой благодарила всех и была единственной, кто никого не винил и не жаловался, смиренно принимая данный крест. Миша восхищался ею.
Подводы тронулись. Аглая с Аней шли за ними до конца улицы, утирая слёзы и маша руками. Миша, провожавший изгнанников до нового места жительства, сперва молча шёл рядом с подводой, а затем, когда миновали заставу, поместился рядом с Надеждой Петровной. Изгибы московских улиц сменила загородная ширь, палимая солнцем. Живо вспомнилась поездка в Саров. Тогда было также жарко, также гудели осы и слепни, слетающиеся на лошадиный пот, также скрипели медленно ползущие подводы, и что-то бормотали себе под нос возницы… И травяная гладь, украшенная россыпью благоухающих полевых цветов, шла волнами при дуновениях ветра…
Миша соскочил с подводы, проворно нарвал охапку цветов и вручил букет Надежде Петровне:
– Не грустите, Надежда Петровна! Всё наладится, вот увидите! Серпухов – чудесный город с чудесными людьми! И я буду помогать вам!
– Спасибо вам, Мишенька, – мягкие, правильно очерченные губы тронула ласковая улыбкой. – И без того уж мы перед вами в неоплатном долгу. Столько у вас забот с нами!
Петруша убежал вперёд, детски радуясь открывшимся просторам и тёплому дню. Надежда Петровна поправила широкополую шляпу, защищавшую от солнца лицо, вдохнула аромат цветов. Миша любовался ею до стеснения в груди. По одному её слову он бы расстался с мыслями о священничестве, забыл бы обо всём, а она молчала, смотрела ласково, но видела лишь… мальчишку. Знала бы она, что сделалась главным грехом его исповедей! Благоговея перед ней, он не мог не питать к ней самого земного, плотского влечения. Ни один мужчина не смог бы! И это влечение рождало в воображении куда как далёкие от целомудрия фантазии. Мысленно он уже не раз был с этой женщиной и, вспоминая об этом рядом с нею, каждый раз стыдился себя, чувствовал себя грязным перед нею.
– Столько у вас забот с нами! – словно острой иглой в грудь кольнула.
Миша не выдержал, тронул горячими губами кончики её пальцев, сказал негромко: