Девица также узнала Никиту и, неприятно ухмыльнувшись, положила руки ему на плечи:
– Ба! Куда это вы так спешите? Мы ведь, кажется, не договорили в нашу прошлую встречу? О старухином кольце?
Никита отбросил с плеч её руки, но пути к отступлению были уже отрезаны – у дверей возникли две фигуры не вызывающей сомнений наружности и таких же намерений. Они надвинулись на незваного гостя, оттесняя его вглубь чайной. Бывший капитан осторожно нащупал в кармане наган, отступил на шаг, краем глаза оценивая поле предстоящей схватки. В спину ему упёрлось что-то острое:
– Шагай, куда скажут!
– Приказам подонков никогда не подчинялся, – ответил Никита и, мгновенно развернувшись, отшвырнул угрожавшего бандита прочь. На него немедленно навалилось ещё несколько, но и их он разбросал, как котят, не без удовольствия ощутив прежнюю уверенную силу в могучих руках. Однако, нападавших оказалось многовато, и несколько увесистых ударов Никита всё-таки получил, не оставшись, впрочем, в долгу.
В разгар драки у дверей раздались крики, и в волчатник ворвались милиционеры. Публика бросилась врассыпную. Многие надеялись спастись, выпрыгивая в окна, но там их уже ждали. Среди визга и шума грянули первые выстрелы. Всё перемешалось в глазах Никиты: остервенелые лица бандитов, вывороченная рука с ножом, опрокинутый стол, разбитый о чью-то голову стул. Из рассечённой брови правый глаз заливала кровь. Внезапно он услышал рядом с собой возглас:
– Никита Романыч, осторожно!
Дальнейшее произошло в долю секунды: Никита резко обернулся, успел увидеть нацеленный на себя пистолет, и тотчас его заслонил знакомый клетчатый пиджак. Грянул выстрел, и Илья, вздрогнув, повалился на пол. Стрелявший в следующее мгновение был схвачен работниками милиции…
Никита склонился к смертельно раненому «Валету», крепко пожал его холодеющую руку:
– Простите меня, Трифонов…
– Шрам… – прошептал Илья. – Он не должен уйти.
– Он не уйдёт, – сказал Никита. – Здесь всё оцеплено.
Мимо протащили отбивавшуюся воровку, в злобе плюнувшую в сторону бывшего капитана.
– Хорошо… – едва шевеля губами, произнёс Илья. – Эх, господин капитан, господин капитан… Где теперь наша ярославская сотня…
Никита закрыл остановившиеся глаза бывшего лицеиста и, подняв взгляд, увидел уводимого милицией бандита с изуродованной щекой, бросившего на него полный ненависти взгляд.
– Это Шрам? – спросил Никита у подошедшего Скорнякова.
– Собственной персоной, – довольно кивнул Тимофей Лукьянович. – А это?..
– Брат моего покойного друга…
– Тот самый добровольный помощник, которого вы так и не пожелали назвать? Что ж, земля пухом. А вам, я похлопочу, чтобы выдали премиальные. Жене-то хоть теперь расскажете, чем занимались эти месяцы?
– Не знаю…
Непринуждённый вид и довольный тон сыщика коробили Никиту, чьи мысли в этот момент были обращены к убитому Илье и своей вине перед этим юношей. Он поднялся и протянул Скорнякову руку:
– Спасибо, Тимофей Лукьянович. Я пойду…
– Э, нет, – сыщик качнул головой. – До дома мы вас подбросим. И не спорьте!
Спорить с начальником милиции – дело бессмысленное. К тому же добираться в ночной час до дома было делом нелёгким. Автомобиль же промчался по безлюдным улицам с изумительной быстротой.
– Вид у вас, конечно… – заметил Скорняков, пожимая Никите на прощанье руку. – Лучше бы ваша супруга спала, а не то всполошится.
Но Варя, как и следовало ожидать, не спала. Увидев растерзанное состояние мужа, она побледнела и сказала со слезами:
– Теперь ты объяснишь мне всё!
– Да, – кивнул Никита, – теперь я, действительно, всё объясню тебе. Только сначала позволь мне умыться…
Но Варя не позволила, а сама промыла и перевязала его раны в то время, как он рассказывал ей захватывающую повесть о том, как ему привелось побывать в роли милицейского агента. Жена слушала, то всхлипывая, то ругая его за безрассудство, а под конец сказала:
– Ты безумный человек, Громушкин! Но я… горжусь тобой! Потому что твоё безумие рыцарское… – и, заплакав, поцеловала.
Глава 11. Аксиос!
– Приводится боголюбезнейший, избранный и утвержденный хиротонисатися во епископа богоспасаемаго града Серпухова! – густым басом возгласил отец протодьякон, и владыка задал следующий по чину вопрос:
– Чесо ради пришел еси и от Нашея Мерности чесого просиши?
– Хиротонию архиерейския благодати, Преосвященнейший!
– И како веруеши?
Отец Максим стал громко читать Символ Веры. Год назад он принял рукоположение сперва во диакона, а на другой день – во священника. На той хиротонии было людно. Присутствовал на ней и Михаил Александрович Новосёлов, с которым впервые познакомились тогда. В Москве двум москвичам не случилось встретиться, а в сердце Церкви-исповедницы сошлись пути. Та хиротония проходила во Храме Воскресения на Крови, нынешняя – в небольшой пригородной церкви Св. Александра Ошевенского, что подле платформы Пискарёвка, подальше от людских глаз. Издревле епископы поставлялись гласно и при стечении народа, но епископу тайному надлежит до времени скрывать своё епископство, пока не настанет черёд…
Вот, уж не думал отец Максим, что ему суждено облечься в архиерейские одежды. Когда в октябре владыка Димитрий срочно вызвал его в Ленинград и сделал такое предложение, он всячески отказывался, указывая на своё недостоинство и отсутствие опыта. Но епископ Гдовский счёл иначе, и отец Максим подчинился. Но, подчинившись, доселе робел, не считая себя достойным столь высокого сана.
Его отец прочил обоим своим сыновьям юридическую стезю. Сам он, воспитывавшийся в гатчинском сиротском институте, окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Отдав пять лет преподаванию русского языка в родном институте, твёрдо обратился к юриспруденции, став сперва судебным следователем при Белозерском окружном суде, затем – товарищем прокурора в Санкт-Петербурге, и, наконец, прокурором в Калише. В этом польском городе и появился на свет Михаил.
Отцовским стопам последовал только старший сын, Александр, которым юный Миша всегда гордился. Закончив тот же факультет, что и отец, брат за большие успехи был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию, для изучения проблем уголовного права командирован в Германию, где занимался у знаменитого профессора Франца фон Листа.
К сорока двум годам Александр был уже доктором права, экстраординарным профессором Санкт-Петербургского университета и профессором Высших женских курсов, товарищем председателя и председателем уголовного отделения Юридического общества при Санкт-Петербургском университете, членом комитета Русской группы Международного союза криминалистов, членом комитета Литературного фонда, членом редколлегий «Журнала уголовного права и процесса» и газеты «Право» – всего и не перечислить!
Профессор Жижиленко считался одним из основателей отечественной криминологии. После февральской революции Временное правительство назначило его, как человека прогрессивных взглядов, начальником Главного тюремного управления. Александр выступал за гуманизацию порядков в подведомственных ему учреждениях и уважение личного достоинства заключённых.
Советская власть отнеслась к брату благосклонно, несмотря на то, что в двадцать втором году он выступал общественным защитником сразу шестерых обвиняемых по «делу митрополита Вениамина»: епископа Венедикта (Плотникова), архимандрита Сергия (Шеина), адвоката Ковшарова, профессора права Огнева, священников Чельцова и Зенкевича. Александр продолжал оставаться профессором – теперь уже Института советского права, в который преобразовали юридический факультет, одновременно преподавал в Институте народного хозяйства, был членом президиума Ленинградской секции воздушного права, участвовал в деятельности организованного при Ленинградском губернском суде криминалистического кабинета, работал в Главархиве и в Публичной библиотеке, где занимался систематизацией книг по судебному праву…
Судьба брата походила на чёткую, выверенную линию, всё в ней было систематизировано, словно то была одна из его диссертаций. Жизнь же Михаила складывалась много сложнее.
Не испытывая тяги к юриспруденции, он поступил на медицинский факультет Московского Университета и вскоре женился на юной слушательнице женских курсов. В отличие от многих курсисток, чьё поведение сделало это слово нарицательным для обозначения молодых революционно настроенных особ, избранница Михаила отличалась глубокой верой и чистейшим сердцем. Господь, однако, послал их общей вере тяжелейшее испытание. О том, что жене нельзя иметь детей, Михаил узнал, когда она уже была в положении. Врачи настаивали на принятии мер в связи с невозможностью перенести беременность. Михаил был в отчаянии. Мысль о том, что любимая жена, юная и цветущая, с которой прожили они считанные месяцы, скоро покинет его навсегда, была невыносима. Принесение в жертву ребёнка могло её спасти… Чувства любящего мужа мучительно боролись с долгом христианина. Может быть, они одержали бы верх, если бы жена не оказалась более высокой христианкой, нежели он. А она оказалась праведницей… Вдвоём они решили положиться на Божию волю и принять её, что бы ни было.
Прожив в браке ровно полгода, Михаил остался вдовцом. Ребёнка спасти не удалось также. С той поры жизнь утратила для него всякую привлекательность. Душа его тяготела к уединению, к удалению от мира. Он мечтал о монашестве, но, видя разруху в монастырской жизни, не принимал постриг, понимая, что обители в их нынешнем состоянии – совсем не то, о чём томится его душа. Не раз думал Михаил оставить всё и уехать на Афон, а до тех пор работал врачом министерства путей сообщения сперва в Благовещенске, а затем – в Москве.
Война подала скорбящей душе доктора Жижиленко надежду. С первых дней её и вплоть до января восемнадцатого он участвовал в боевых действиях в Галиции врачом Кубанского пластунского батальона. Михаил нарочно отправлялся на самые опасные участки, надеясь, что шальная пуля или осколок, наконец, положит конец его муке. Но гибли другие, а он оставался невредим, подобно отрокам в пещи…