12, и с прочими… Стрелять бы, конечно, не стал, я не большевик. А вот хорошую порку на публике!..
– Погоди, Стёпа! Так что же Ляля?
– Я потом тебе расскажу, ладно? Вы поговорите пока, а я отдохну немного с дороги…
– Да-да, отдыхай, конечно!
Можно, в сущности, было уйти к себе, пользуясь тем, что гости – свои люди. Но так хорошо присиделась, пригрелась здесь, что и пошевелиться не было мочи. А мужчины продолжали прерванный разговор о вековечном… Отец, как обычно бывало, большей частью, молчал, словно арбитр слушая прения сторон, чтобы вынести свой вердикт. Остальные не жалели красноречия. Вот, Стёпа размахивал руками с риском сшибить тусклую люстру, доказывал Серёже:
– Ты не понимаешь! Не понимаешь ты! Наши сейчас просто копят силы! Чтобы ударить потом! Это план! Большевики расслабятся с одной стороны, полагая, что сопротивления не существует. С другой стороны, настроят против себя население, которое до сих пор выжидало и надеялось, что всё обойдётся! И вот тогда наши вдарят! Подполье поднимется! Сибирь! Дон!
– Чушь! – Серёжа отмахнулся. – Где ты видел подполье? Видел ты его или нет?
– Да что ж они там, дубы, по-твоему, чтоб мы их видели?! На то и подполье, чтоб никто не знал! Вот увидишь! Все поднимутся! Мужики! Казаки! И что смогут сделать эти? Да ничего! Потому что нет у них никакой силы! Свалят большевиков, брат! И скоро! И снова воссядет Император на престол российский!
– Какой, прости пожалуйста, Император? – нервное лицо Серёжи болезненно подёрнулось.
– Николай Александрович, конечно!
– Мёртвые из могилы встанут только в час Страшного Суда!
– Вранью о «казни» Государя я ни на йоту не верю! Ну, подумай сам! Откуда это известно? Из советских газет, в которых нет ни словца правды? Да я уважать себя не стану, если им хоть в чём поверю!
– Не очень-то веский аргумент, Степан Антоныч! – усмехнулся молодой врач и естествоиспытатель Бекетов.
– У тебя есть более веские, мой милый доктор?
– А я, Стёпа, не вижу ничего невозможного в расстреле Государя. Это логично и естественно для большевиков. Странно было бы, если б они этого не сделали!
– Я убеждён, что эта мерзкая клевета потребовалась, чтобы прикрыть факт побега Государя.
– Степан Антоныч, да у тебя, видать, везде разведка своя! Что, агентура донесла?
– Это здравый смысл и ничего больше!
– И где же теперь Государь? – прокашлял из угла Николка.
– С верными офицерами, разумеется!
– И не даёт о себе знать?
– Да Господи Боже! Я же объяснял! Они ждут нужного часа! Когда народ восстанет против ига, чтобы явить себя тогда и возглавить сопротивление! Выступить сейчас – загубить всё дело! Обнаружить себя – дать след большевикам и поставить под угрозу план!
– Тебе бы, Стёпа, романы писать, а не картины, – махнул рукой Серёжа.
– А я вообще сейчас ничего писать не хочу! Я на Дон поеду! За Россию сражаться!
– России больше пригодятся твои картины, нежели бессмысленная гибель, – заметил Бекетов.
– Гибель за Отечество бессмысленной не бывает! – громыхнул Степан. – И куда я попал, в самом деле! В компанию хороняк и нытиков! Ну, добро, добро! Вы здесь все к военному ремеслу не годны! Только в обозах вшей кормить! А я не могу в тылу сидеть! Мои прадеды с Ермаком Сибирь воевали! А я за холстами прятаться буду?!
– Уймись ты, Стёпа, ради Бога!
– А я, господа, тоже считаю, что Государь жив! – воскликнул Николка. – И Россия возродится! Только не так быстро, как Степан Антоныч полагает! Нужны годы… Страдания нужны… Искупление. Покаяние… И тогда жидовское иго…
– Потише, юноша! – нахмурился Бекетов.
– Зачем же тише? Вот! Здесь же всё сказано! – Саша схватил со шкафа книгу Нилуса «Близ есть при дверех», тираж которой, выпущенный в Лавре в самом конце Шестнадцатого года, был отправлен под нож ещё при Временном правительстве.
– Вы бы не размахивали таким раритетом, – посоветовал Бекетов. – А лучше бы вовсе зарыли где-нибудь в саду. За эту книжицу в Москве в комнату душ отправляют13!
– И миллионы платят за неё! – сказал Степан. – Если надумаете прятать эту улику, то я её сам куплю! Я большевиков не боюсь!
– Уймись, прошу тебя, – поморщился Серёжа. – И ты, Никол, в самом деле, спрячь подальше эту книгу. Это не тот повод, по которому стоит посещать подвалы ЧК.
– А у вас ничто не повод его посещать! – фыркнул Степан. – Но ничего, ничего! Скоро вы все поймёте, что я прав! Когда Государь во главе своего воинства войдёт в столицу…
– …и зазвонят все сорок сороков, возвещая благую весть…
– И зазвонят! Увидишь! Услышишь! И будешь посрамлён!
– Буду счастлив быть посрамлённым в этом случае. Я допускаю, что сопротивление большевикам ещё будет. Но Государь во главе полков… Это, Стёпа, прости, пустые грёзы.
– И как же тебе видится сопротивление, в таком случае?
– Как освободительная народная борьба.
– А дальше? Анархия?
– Скорее всего, период диктатуры.
– Ты что же предпочитаешь какого-то диктатора-генерала богопомазанному Государю?
– Не буду скрывать, я не могу назвать себя монархистом. Потому что для меня монархия не является каким-то абсолютом, – голос Серёжи зазвучал уверенно и спокойно. Это значило, что он оседлал любимого конька. Лидия любила слушать, когда муж говорил так. – Был в третьем веке до нашей эры такой мудрый китайский философ Мэн-Цзы. Он сформулировал концепцию гуманного управления, систему ценностей, обеспечивающую стране многовековое спокойное существование. В её основу Цзы положил формулу ценностей: «Самое ценное в стране – народ, затем – следует власть, а наименьшая ценность – правитель». Под властью Мэн-Цзы понимал организацию жизни и порядка в стране, под правильным правлением – когда народу живётся хорошо. Я считаю, что Цзы прав. И думаю, что причина нынешних наших бедствий, во многом, в том как раз и заключается, что шкала эта у нас была перевёрнута. Главной силой Империи была бюрократия, которая подмяла под себя даже Царя. А народ оставался на последних ролях. Так, вот, мне всё равно, как будет именоваться власть в России. Как будет именоваться новый строй. Я вообще, считаю, что все эти «измы» лишь вносят сумятицу в головы. Потому что дело неизмеримо важней политических доктрин! И я признаю любую власть, если увижу, что она ведёт к процветанию и благоденствию наш народ. Легитимность власти, на мой взгляд, заключается в благосостоянии и позитивном развитии народа.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что царская власть была нелегитимна?..
– Нет, не хочу. Потому что, несмотря на неправильность расстановки приоритетов, она всё же вела народ к преумножению его благосостояния.
– А если большевики тоже поведут?
– Тогда Бог им в помощь. Только они не поведут, – Серёжа хрустнул пальцами. – Не смогут повести… Алчущие Свободы обретают в её лице самого жестокого и беспощадного тирана… Алчущие Равенства обретают его в могилах, равняющих всех… Так было во Франции. Все герои революции в свой час поднялись на свою последнюю трибуну на Гревской площади, все увидели сияющий нож гильотины над собой. Это непреложный закон.
– А как насчёт братства? – осведомился Бекетов.
– Братство? Братство возможно лишь во Христе. А они Его отвергли. Тогда какое же у них братство? Братство во Антихристе? Это не братство… Это сообщество ненавидящих друг друга гадов, жалящих и пожирающих друг друга.
– Всё это умно и глубокомысленно, мой дорогой философ, – произнёс Стёпа. – Только это… слова! Слова словами и остаются. А война требует не слов, а действия. Подвига. Крови… Я не верю, что сопротивление сломлено. И я буду искать связи с ними.
– А в четырнадцатом? Ты ведь не записывался добровольцем на фронт.
– Правда. Но тогда на фронте была армия. А сейчас… А сейчас нас, верных, мало, и потому каждый солдат нашей армии на счету.
– Армия верных? – подал голос отец. – Это вы, Степан Антоныч, хорошо сказали. Воинство верных… Только вы напрасно сужаете всё до обычных сражений. Те сражения, которые теперь идут в Сибири и на Дону, хоть и важны, но ими далеко не исчерпывается война. Это лишь её эпизоды… Внешние проявления борьбы куда более важной и грозной. России великой, могущественной, которая была удерживающей зло силой в мире, более не существует, и с этим бесполезно спорить. Тютчев ещё когда указал, что есть лишь две силы: Россия и Революция, и судьбы мира зависят от того, которая из них победит. Революция победила. Ящик Пандоры отверзнут. Отныне Ложь и Зло будут умножаться многократно и быстро. А противостоять этому в условиях гибели России и её Царя сможет лишь… воинство верных! Малое стадо, рассеянное по миру святорусским архипелагом… Пока это воинство будет твёрдо держать оборону своих бастионов, бастионов духовных, тьма не одержит победы. Вот, суть главной борьбы! Можно вести её в окопах или вне их. Но, главное, не забывать! Что толку, если сражающиеся теперь в окопах господа офицеры, станут видеть суть борьбы лишь в перемене власти и флагов? В свержении ненавистного ига? В мести, наконец? Не будет толку. Потому что сводить борьбу к этим второстепенным вещам есть духовная слепота. А для того, чтобы бороть сатанинскую силу, воплощением которой стал большевизм, необходима духовная зрячесть.
– Может быть, вы и правы, профессор, – сказал Степан. – Да только… Пока духовно зрячие разглагольствуют о Боге и Дьяволе, «слепцы» погибают в сражениях, пополняя небесное войско. И что ни говорите, а Жертва всегда будет выше любых слов.
– Так ведь и красные жертвуют, Стёпа, – заметил Бекетов. – Иные даже из лучших чувств, из искреннего самого желания установить справедливость и веры в возможность этой самой справедливости. Жертва и идолам может приноситься.
– Дурак! – гневно вспыхнул Стёпа.
Лидия хлопнула в ладоши и резко поднялась, стряхивая с себя остатки дремоты:
– Всё-всё, господа! У меня такое ощущение, что линия фронта сейчас пройдёт по этой гостиной! Второй час ночи, в самом деле!