– Некуда нам идти, – ответил Илюша. – У нас дом разрушило…
– Как так? – опешил Никита.
– Бомбой, – пояснил лицеист. – Полдома – как не бывало. У нас правда лишь стена обрушилась. Мамаша и остальные перебрались к друзьям. На окраины. Там спокойнее, не бомбят. А мы сбежали. Я Мишку искал, а никто не знает, где он. Вы не знаете?
– Нет, не знаю… – отозвался Громушкин. И солгал. Он прекрасно знал, что ещё накануне поручик Трифонов был смертельно ранен в бою. Но почему-то не повернулся язык сказать теперь об этом мальчугану. Повернулся к Варе:
– Варвара Николавна! Ну, его я ещё понимаю! Но вы! Взрослая девушка и…
– Простите, Никита Романыч, но я иначе не могла, – ответила Варя. – Не могла уехать на какую-то окраину, зная, что вы здесь… Не повидавшись… И потом я тоже имею право воевать!
– Только вас здесь не доставало! – вспылил Никита. – Война – это не игра! Неужели вы не понимаете?
– Хорошо! – вспыхнула Варя. – Я уйду, коли вы так!
Громушкин поспешно ухватил её за руку, ловя на себе любопытствующие взгляды проходящих и пробегавших мимо:
– Никуда вы не уйдёте. Кругом война. Кое-где на окраинах уже большевики. Идёмте со мной!
– Куда?
– В надёжное место. Поймите, я не могу допустить, чтобы вы сейчас были рядом со мной. Я должен думать о сражении, о подчинённых, а не о том, чтобы с вами не дай Бог что-нибудь не случилось! Если вы хотите помочь, то умоляю послушаться меня.
По поручению Перхурова Никита направлялся в расположенный за Волгой Толгский монастырь, ставший одной из ключевых баз восставших. Именно за его крепкими стенами решил он на время укрыть Варю. Конечно, давно минули те легендарные времена, когда монастыри были надёжной защитой для беглецов и беглянок, но и лучшей не найти, увы. По крайней мере, в отличие от Спасо-Преображенского, Казанского и иных монастырей, имеющих несчастье находиться в центре города, на него не падают бомбы.
Более шестисот лет возвышалась белокаменная обитель на левом берегу Волги, и стекались в неё паломники – поклониться явленной иконе Толгской Богородицы. А теперь ждали монахи разгрома. Провалится восстание, придут «товарищи» – и хуже татарского иго настанет.
В монастыре в роковые для города дни также не было тишины и покоя. Лишь вековые кедры и печальные лики икон сохраняли безмятежность, возвышаясь над суетою сего мира, над переменчивыми его волнами.
– Я вернусь за вами, Варвара Николавна. Что бы ни было, вернусь. Верьте мне!
– Я… верю! – блеснули слёзы в прежде весёлых, задорных глазах. И не удержалась Варя на сей раз. Всё-таки подалась рывком к нему и обхватила горячими руками за шею: – Я вас всегда-всегда ждать буду!
Оставив её на попечение монахов и исполнив поручение командира, Никита заспешил обратно. И внезапно обнаружил, что лицеист Илюша следует за ним по пятам.
– А вы, юноша, куда это собрались?
– А я не девчонка, чтобы вас слушаться, – гордо ответил мальчуган. – Я в добровольцы записаться хочу.
– Доброволец… А службу начинаешь с пререкания со старшими по званию, – усмехнулся Никита. – Идём уж. Будешь в моём распоряжении.
– Слушаюсь, господин капитан! – сразу просиял Илюша.
И что было делать с ним? Сражаться за Отечество, как брат – не святое ли желание? И мало ли таких как он мальчишек с первых часов наводнили гимназию, записываясь в армию? Это не обыватели окостеневшие и трясущиеся над своим добром. Чистые, звонкие мальчики, живущие идеалами. Но не мальчик ли Давид Голиафа сокрушил? Нельзя препятствовать проявлению лучшего в юных сердцах, иначе они оледенеют, до срока утратив идеалы.
Оставил мальчонку при себе. В военном деле ноль проку с него. Но шустёр, ловок. Да и всё спокойнее, чтобы под доглядом был. В последующие угарные дни доказал младший Трифонов, что к воинскому делу способен. Особенно, когда изловчался под ураганным обстрелом добираться до реки и приносить воду, которой город лишился после того, как большевики разбомбили водокачку. Теперь жадно пили мучимые жаждой люди добытую с риском для жизни волжскую воду, не смущаясь нефтяными разводами.
– Лицей горит! – Илюша расширившимися глазами смотрел на пугающее зарево.
Одно из старейших учебных заведений России… Демидовский лицей! Из стен которого вышло немало учёных, литераторов, государственных деятелей. Выпестовавший среди прочих философа Леонтьева и поэта Бальмонта. Лицей, обладающий знаменитой на всю Россию библиотекой… Да разве один лицей гиб теперь в бушевавшей в городе огненной стихии? Фабрики, заводы, сотни, если не тысячи домов, торговые ряды, церкви… На иных улицах вместо домов – дымящиеся каменные руины с печными трубами. Тушить пожары не было возможности. Ещё первыми ударами своими большевики уничтожили пожарную службу.
Никите припомнилось, как несколько недель тому назад, приставая на рассвете к городу, он восхищённо созерцал с палубы открывшуюся взору красоту. Белый город! Белые дома, белые башенки, белые церкви и высокие колокольни с сияющими куполами… Словно игрушка, выделанная искусным мастером из перламутрового фарфора. Или из сахара… Чудо русского зодчества. И вот так нещадно, так ненавистно истребляли его.
От бесконечного грохота заложило уши. Щипало в глазах от едкого дыма. А земля дрожала под ногами. Люди попрятались в подвалах, лишь изредка отваживаясь выбраться в поисках воды и пропитания. Крестьяне из тех, что всё-таки не остались охранять свои дворы, оставили фронт, открыв его противнику. Им нашептали, будто бы большевики жгут их деревни… Обратно было ринулись потом, обнаружив обман, а уже стали заслоном на пути – красные. Провалилось и Рыбинское восстание. И «союзники» так и не прислали помощи, верные своему лицемерию. Оружие подходило к концу. Силы таяли с каждым часом. Восстание обречённых шло к своему завершению. И можно было удивляться лишь тому, что так долго продолжается сопротивление в столь неравных условиях. Целых две недели длилась эта смертельная схватка, две недели выстаивал под огнём ставший цитаделью древний город. Но, увы, даже самое великое мужество не сможет одолеть такого арифметически безапелляционного понятия, как соотношение сил.
На четырнадцатый день боёв, понимая безнадёжность положение, Перхуров собрал совещание. Он настаивал на том, что во имя сохранения людей необходимо покинуть Ярославль, пока ещё не все пути отрезаны, и двигаться по Волге на соединение с Народной армией. Но коренные ярославцы уходить отказывались. Предводительствуемые генералом Карповым, они приняли решение сражаться до конца. Высок был подвиг остающихся на верную смерть, но какова и кому была польза в нём? Разве не лучше ли было для России, чтобы они остались живы и продолжили борьбу в ином краю?
Лишь пятьдесят человек последовали за Перхуровым. Его план был – выбраться из города и, ударив в тыл красным, освободить из их тисков Заволжскую бригаду полковника Гоппера, по соединении с которой развивать дальше совместные действия.
Прорыв решено было осуществлять по Волге на быстроходном пароходе. На него заранее погрузили запас продовольствия, медикаментов и оружия. Людей укрыли в трюме. Сам Александр Петрович остался на палубе, лёжа на ней, дабы не стать мишенью для пуль. Весь расчёт операции по выведению отряда из бутылки полковник построил на прикрытии ночной темнотой. Именно она помогла пароходу проскочить в самом опасном месте – в идеально пристрелянном красными фарватере, под мостом, на котором уже стояли большевистские караулы.
Поднявшись выше Толгского монастыря, судно причалило к берегу. Оставив на борту небольшую команду с пулемётом, Перхуров вместе с остальным отрядом направился в близлежащую деревню. Утро уже было в разгаре, и большинство крестьян работало в поле. Из-за этого сход удалось собрать лишь к полудню. Мужики мялись, объясняя, что не могут выделить большого числа людей в помощь без решения схода волостного, собрать который невозможно ранее, чем на другой день.
Что было делать? Всё то же. Обходиться наличными силами… И спешить, не мешкая, на выручку к Гопперу. Решили перевезти оружие с парохода в деревню, но мужики, опасаясь обысков, попросили спрятать его в лесу, откуда они по решении схода разберут его на следующий день. За подводами для перевозки пришлось ехать в монастырь. Вызвался Никита с мужиками съездить. Уже ясно понимал он, что в Ярославль назад дороги нет, а, значит, во что бы то ни стало, нужно было забрать из обители Варю.
А она – ждала. Бросилась навстречу, едва завидев. Всё то же мужское платье с кепкой были на ней – так и не переоделась в женское. И кстати же! Поднял Никита остерегающе руку, чтобы эмоциональный её порыв остановить, шепнул, приблизившись:
– Запомните, вы… Лицейский друг Илюши. Я оставил вас здесь в прошлый раз по слабости вашего здоровья. А теперь не смог отказать… Вы всё поняли?
– Слушаюсь, господин капитан, – Варя неумело приставила руку к кепке, едва сдерживая улыбку. Чистый ребёнок… В тартарары всё летит, того гляди последний бой принимать придётся, а она счастьем сияет – потому что он её не оставил. Потому что теперь она будет с ним.
– Варвара Николавна, мы ведь сами не знаем, куда идём. И что нас ждёт впереди…
– Мне всё равно, что… Лишь бы с вами…
Хотелось обнять её, расцеловать, но кругом были люди. Никак нельзя выдать себя. Лишь едва заметно пожал кончики её пальцев:
– Тогда едемте!
Вернувшись в отряд, Никита поручил Варю присмотру Илюши, уже неплохо освоившегося в военных буднях. К счастью, Варвара Николавна отличалась завидной крепостью и прытью, благодаря чему ей нетрудно было сойти за мальчика. Никаких подозрений её появление в отряде не вызвало. А раскройся всё, так уж не избежать выговоров! И от полковника – всех прежде. Только баб и не хватало, сказал бы. И ведь прав бы был. Самое время личными делами заниматься…
С перевозкой и прятаньем оружия провозились долго. А ведь Заволжскому участку всего сутки наказано было продержаться! Не успевали к сроку, как ни спешили. А ещё дорога лежала через лес и, плутая впотьмах, уклонились изрядно от курса. Утекали драгоценные часы, как вода сквозь сито. А совсем рядом ждала, отчаянно сопротивляясь, подмоги бригада Гоппера.