Матвеич поскрёб в затылке:
– Ну, если вы, ваше благородие, сможете составить толковый план, чтобы не наугад головы в пасть совать, то и мы не подведём. Дело-то у нас общее.
Варя с надеждой взглянула на Никиту Романыча. Тот потрепал по плечу Илюшу:
– Ну что, мой юный адъютант, составим план?
– Так точно, господин капитан! – сразу загоревшись, воскликнул мальчик.
– Тогда веди нас, Игнат, к мужикам. Будем думу думать!
Матвеич провёл их в лагерь, где, как оказалось, хоронилось и немало баб с детьми.
– А куда их денешь? – вздохнул Игнат. – Многие-то по соседним уездам разбежались, у кого родня там. Да только и туда разбойники нагрянут. А кому совсем некуда тикать, с нами пошли. Не на расправу же оставлять…
С удивлением Варя поняла, что находятся они совсем рядом с Глинским. В том самом нехоженом лесу с «чёрными омутами», которыми деревенские издавна стращали детей, и куда в детстве норовили добраться Родя с мальчишками. Колдовской лес, сказочный. А нестрашный совсем. Теперь не станут им детей стращать… Теперь куда страшнее явились страшилища.
Перво-наперво послали в Глинское лазутчиков – троих парней деревенских, мальчишек совсем. Юркие они, смышлёные. Там где взрослый втяпается, ускользнут, как угри. Хотел и Илюша с ними, да не дал Никита:
– Ты мест этих не знаешь, только другим мешать будешь.
Мальчишки вернулись к вечеру, принесли вести горькие: сожгли бандиты деревню в отместку за бунт. Всю дотла выжгли. И двинулись на окрестные – расправляться. А в доме барском штаб оборудовали. Засела в нём головка большевистская. Комиссар какой-то с карателями. Дознали разведчики, что бар не постреляли они, а держат их под замком на втором этаже. И Аглашу игнатову с ними.
Задумался Никита, стараясь припомнить как можно лучше расположение дома. Несколько раз подробно расспросил мальчишек, уточняя детали, заставляя вспомнить каждую мелочь.
А мужики – гудели. Хоть и понимали, что не пощадят «товарищи» их домов, а всё же тяжким ударом стало для них известие. Рвались многие немедленно в Глинское идти. И на выручку соседям (у кого-то же и семьи там).
Изнемогала и Варя в ожидании, но не смела Никиту торопить, он и сам спешил. Решено было баб с детьми, а с ними пару мужиков оставить в лагере. Остальным идти в Глинское. Потемну. Чтобы как можно ближе к цели подойти, не привлекая внимания. Первым делом взять в кольцо барский дом, но не шумя, чтобы не услышали красные. Затем Никите, Матвеичу и ещё двум отрядникам пробраться в дом. Оставшиеся снаружи отвечают за часовых – ни одного выстрела, ни одного вскрика не должно прозвучать. Вошедшие внутрь должны накрыть штаб и освободить заложников. Действовать необходимо быстро, чтобы не дать времени противнику сориентироваться. А, главное, не дать причинить вред заложникам.
Как ни протестовал Никита, а Варя настояла идти с отрядом. Все мысли её в родном Глинском были, с родными людьми. И неужели в лагере сидеть в ожидании? Ни за что на свете!
И в дневное время по лесам нелегки прогулки, а во мраке ночном – и подавно. А с какого-то места уже и спички запретил Никита Романыч зажигать – не дай Бог красные в темноте углядят. Так и шли вслепую, на ощупь. Лишь на проводников, лес этот знающих, как собственные сени, надежда была. Задевал кто-то сучья, спотыкался. Слышалась приглушённая ругань. В полный голос и не вскрикни – вдруг противник близко.
Внезапно что-то кроваво-красное полыхнуло вдалеке. Похолодело сердце у Вари. Ближе, ближе подходили. Уже и запах гари встречным ветром донесло. И ясно различились языки пламени, рвущиеся к небу. Как раз на поляну вышли, что перед божелесьем расстилалась. Прямо над ним багровое зарево нависало, валил клубами дым, и вырывался огонь к самому небу.
– Это же Глинское горит! – вскрикнула Варя, тотчас поняв страшное. И стремглав бросилась к роще – к самой короткой тропке до родного дома. Но Никита Романыч догнал её, ухватил, стиснул отбивающуюся стальными руками:
– Стойте, Варинька! Вам нельзя туда!
– Отпустите! Отпустите меня сейчас же! – рыдала Варя, вырываясь. – Это из-за вас! Из-за того, что вы так долго думали, когда надо было идти сразу! Вы, вы виноваты!.. Ненавижу вас! Уйдите от меня!
– Да, Варвара Николавна, я виноват! Мы не успели… Но я скорее умру, чем пущу вас туда!
– Пустите! Там же… Там же мама! И тётя Мари! И все! Я хочу быть с ними! Пустите меня! – она в последний раз рванулась, бессильно ударив его сжатыми кулачками в грудь, и лишилась чувств.
Глава 13. От судьбы не уйдёшь
В ложбине было сыро и холодно, но она не смела шевельнуться и лишь прижимала к себе малютку, боясь, как бы не заплакала та слишком громко. Она слышала крики и выстрелы, видела, как полыхнул факелом чудный терем, и до крови кусала губы, давясь рыданиями.
Ах, барыня, барыня, почему вы не послушали отца? Почему не уехали прочь, куда глаза глядят, когда было ещё можно? Вы говорили, что не покинете Дома и родных могил. Да, вы бы не пережили его. Вашего Дома… Но зачем же и всем?.. Всем?..
Барышня Ксения Александровна была больна. Марья Евграфовна не могла оставить сестру. А бедный Алексей Васильевич, который и без того днями должен был отбыть в Москву, где Лидия сумела устроить Софью в хорошую больницу, не мог оставить Марью Евграфовну. И всех… И уж, конечно, не могла оставить их Аглаша. И старый Ферапонт не мог…
Ферапонта убили сразу. Когда он, полуслепой старик, стал увещевать вторгшихся изуверов за творимый разбой. Над ним сначала насмехались, толкали, сыпали издёвками на его взывания:
– Бога побойтесь!
Он стоял перед ними в своей ливрее, седовласый, совсем древний. И сколько скорбного достоинства было в нём! Какого Аглаша и не подозревала. Он не отвечал на оскорбления. Сносил удары. И только сокрушённо качал головой:
– Что же вы делаете? Опомнитесь! Бога побойтесь!
– А вот тебе твой Бог, старая…! – ударил кто-то в спину ножом старика. Тот захрипел, оседая на пол. А они завились вокруг него, довершая расправу, пьянея от собственного злодеяния.
Ферапонт прожил в Глинском всю жизнь. На его глазах выросло несколько поколений хозяев усадьбы. Они, по существу, были его семьёй. А их дом – его Домом. Более, возможно, чем для многих из них. Он был частью этого Дома. Неотъемлемой. Такой же тёплый, но и с неизменным чувством собственного достоинства. И потому он так отчаянно пытался защитить Дом в свои последние минуты. Дом и его хозяев. И за то был замучен.
Женщин заточили на втором этаже в комнате Ксении. Снизу слышалась площадная брань, гогот, возня. Грабили добро… Ломали что-то. Били. А к вечеру хмельные голоса заревели революционные песни. Ксения мелко дрожала. Прошептала бледными губами:
– Сейчас они ворвутся сюда…
Марья Евграфовна сидела у окна и, перебирая чётки, безмолвно молилась. По её восковому лицу невозможно было прочесть её чувств. А бедная барыня лишь проронила:
– Если бы Николай был жив, такого бы не случилось…
Она слишком глубоко переживала смерть мужа. Слишком ушла в прошлое, в память. И ещё поэтому не достало ей воли сняться с места, уехать. Или хотя бы услать прочь невестку с малюткой…
– Сейчас они ворвутся сюда…
Да. Несомненно, ворвались бы. Пьяная оргия была в разгаре. Ксения вынула из ящичка трюмо бритву. Вскинулась было Марья Евграфовна, но барышня руку подняла:
– Если только дверь начнут ломать…
Дверь изнутри они задвинули тяжёлым комодом. И за жалкой преградой этой ждали теперь своей участи.
Внезапно кто-то едва слышно постучал в окно. Марья Евграфовна распахнула его, и через подоконник в комнату проник Алексей Васильевич. Когда пришли каратели, он был у себя дома, укладывал последние вещи к отъезду. Дети ещё раньше были увезены приезжавшей на несколько дней Ольгой. До приезда отца они должны были жить в Посаде у Лидии, а затем предстояло там же снять какой-нибудь домишко или угол для надёжинской семьи. Ещё день-другой, и Алексей Васильевич был бы далеко от Глинского. Но не случилось. Вовремя успев скрыться в огородах, он затаился до темноты, а затем пробрался к дому, почти не охранявшемуся с заднего двора.
Возле самого дома росла старая, раскидистая яблоня. По ней-то и вскарабкался Надёжин к окну второго этажа.
– Зачем вы здесь? – замахала руками Марья Евграфовна. – Вас же убьют!
– Вы что же, Марочка, предполагаете во мне такого негодяя, который может унести ноги, оставив на верную смерть четырёх женщин с ребёнком?
– Но ведь дом окружён!
– Не так плотно, если я смог вас навестить, – заметил Алексей Васильевич. Он проворно достал из-под куртки свёрнутую верёвочную лестницу и стал крепить её к подоконнику.
– Что вы задумали? – спросила Марья Евграфовна.
– Бежать. И незамедлительно.
– Но это безумие! Вокруг полно большевиков!
– А остаться здесь не безумие?
Снизу раздались выстрелы и звон стекла. «Товарищи» упражнялись в меткости.
– Если мы останемся, то погибель неминуема, – тихо сказал Надёжин. – Побег рискован, но даёт шанс. Что выбираем?
– Бежать, конечно! – воскликнула Аглая.
– Бежать… – прошептала Ксения.
– И я того же мнения, – кивнул Алексей Васильевич, излучавший в этот момент необычайную твёрдость и уверенность. – Аглая, Марочка, вы спускаетесь первыми. Затем вы, Ксения Александровна, и вы, Анна Евграфовна. Я – замыкающим. Спустившись, идём к разрушенной стене на расстоянии друг от друга. И как можно дальше от дома, от освещения…
Перекрестились наспех.
– С Богом! – проронила Марья Евграфовна и первой спустилась вниз. За ней проворно, несмотря на малютку, которого она примотала к себе простынью, последовала Аглая. Стали осторожно, перебежками отдаляться от дома, то и дело озираясь назад. Вот и Ксения на землю сползла, и барыня за нею. И почти спрыгнул следом Надёжин. Прибавили шагу, спеша к заветному пролому. И достигли его, и перебрались благополучно на другую сторону – до божелесья рукой подать осталось. И казалось уже, что всё гладко пройдёт, когда раздался выстрел, и полыхнули рядом огни…