ом, как эти обобранные до нитки старики наперекор всему хранили свой мир, не пренебрегая ни титулами, ни манерами, ни иными «мелочами».
Мария редко присоединялась к общей беседе, большую часть времени проводя с детьми. Она жалела, что Алексей Васильевич не мог принять в ней участия – как бы счастлив он был снова видеть Сергея Александровича! А тот уж вскорости собирался покинуть столицу. Он, наконец, получил соответствующее разрешение и теперь долечивал повреждённую при случайном падении руку и готовился к отъезду в Черниговскую губернию.
Несмотря на нередкие пока ещё снегопады, весна уже вовсю теснила зиму, и даже в городской суете и чаду явственно чувствовалось её лёгкое дыхание. Пройдя несколько кварталов пешком, Мария изрядно взопрела и чувствовала лёгкий озноб. «Не доставало только простудиться теперь», – подумалось досадливо. Осторожно поднявшись по скользкой лестнице без перил, она позвонила в дверь, и ей в тот же миг открыла сияющая Маша, выпалившая с порога:
– Мишка вернулся!
Мария наспех сняла калоши и прямо в пальто бросилась в столовую, где в окружении многочисленных домочадцев и приключившихся гостей сидел живой и здоровый Миша, уплетавший постные, но жирные щи, приготовленные Лидией. Само собой, мальчика засыпали вопросами о том, что пришлось ему пережить, и тот с охотой отвечал, бравируя собственной отвагой, чувствуя себя, по-видимому, ещё большим героем, чем две недели назад. Первая ступень школы мужества была им пройдена – он побывал в тюрьме…
Миша приехал домой совсем недавно. Его просто отпустили. И он просто сел на трамвай и приехал. Неужто Константин Кириллович похлопотал? Что за чудо чудесное! Хотя если второй раз самого непримиримого врага своего выпустили, то уж мальчика – почему бы нет?
Утолив голод, мальчик улёгся спать и проспал, не тревожимый никаким шумом, до глубокой ночи. Услышала Мария чутким слухом, как прокрался он по коридору на кухню, и, стряхнув сон, последовала за ним. Среди дневного многолюдья не было возможности и слова сказать, а поговорить было о чём.
Появлению крёстной Миша не удивился, словно ждал её. Он сидел верхом на стуле, длинный, немного смешной в своих тесных, коротких брюках и фуфайке, из которых вырос ещё года три назад, заросший щетиной и от того непривычно взрослый. А ведь вроде совсем недавно пытался вскарабкаться по ней розовощёкий карапуз… Как всё-таки стремительно бежит время.
– Что они сказали тебя? – чуть слышно спросила Мария крестника, плотнее запахнув старый капот.
– Они не предъявляли никаких обвинений. Всё спрашивали об отце, о его друзьях.
– А что ты?
– Сказал, что не имею понятия, о чём они говорили, так как до этих разговоров меня никогда не допускали. Правду сказал.
– Что ещё?
Миша молчал.
– Так что же?
– Они мне предложили подписать документ о моей лояльности Советской власти.
– О лояльности?
– Да, так он называется…
– И ты подписал?
– Я хотел… Но они объяснили… – Миша снова замялся. – Объяснили, что, если я подпишу, то стану их. Буду обязан выполнять их задания. И никогда не буду свободен.
– Тебе предложили стать доносчиком, – подытожила Мария.
– Получается, так.
– И ты?
– Я сказал, что слишком молод для такой работы, слишком плохо разбираюсь в людях и, вообще, по мнению отца, глуп, как полено, – неожиданно весело улыбнулся Миша.
– И они остались удовлетворены твоим ответом?
– Нет. Они сказали, что мы вернёмся к этому вопросу, когда я поумнею. Сказали, что глупым молодым людям ни к чему занимать места в советских институтах…
– Понятно, – Мария глубоко вздохнула, положила руку на плечо Миши. – Ты всё правильно сделал. И отец будет гордиться тобой. Они, должно быть, снова предложат тебе, но ты ничего и никогда не подписывай. Даже под страхом смерти своей или близких. Запомни, не в нашей власти изменить то, что предопределено Богом. Если твой или чей-то час придёт, то не потому, что так захотело ГПУ, и уж тем более не потому, что мы не отреклись от Истины, а потому что так судил Бог. Сроки нашей жизни от нас не зависят, но от нас зависит, будут ли нам вслед смотреть с уважением или с презрением, поклонятся ли в память о нас кресту на безымянной могиле или плюнут на роскошную гробницу… Постарайся жить так, чтобы плюнуть на твою могилу не мог никто. А всё остальное оставь на волю Божию.
– А если они скажут, что эта бумажка – цена жизни отца? – тихо спросил Миша.
Мария вздрогнула, на мгновение представив себя перед таким выбором, и тяжело ответила:
– Даже в этом случае. То же самое сказал бы тебе и отец.
Миша понурил голову и после паузы глухо спросил:
– А ты бы смогла?..
– Не спрашивай об этом, прошу тебя… – Марии стало душно, и она приоткрыла створку окна, вдохнула свежий весенний воздух. – Ничего нет тяжелее такого выбора, мой милый. Не дай Бог оказаться перед ним. Но помни всегда: ложью, отступничеством ничего и никого спасти нельзя. На какой-то краткий миг может возникнуть иллюзия, но она быстро развеется, и окажется, что мы не только ничего не спасли, но погубили и себя, и тех, кто нам верил. Спасает один Бог, а мы можем лишь помогать ему в этом, будучи проводниками Его воли. А нельзя помогать Божьему делу, вступая в сговор с лукавым…
Как можно твёрже высказала она крестнику неоспоримую истину, а сама содрогалась при этом. И жёг душу заданный им вопрос. А сама – смогла бы? Устояла бы перед соблазном спасти жизнь самого дорогого на свете человека ценой отступничества? Или во имя любви к человеку от Бога отступилась бы? Страсти земной принесла бы в жертву блаженство небесное? Господи всемогущий, избави когда-либо оказаться перед выбором таким! Не искушай слабой души! Не погуби!..
Глава 2. Полынья
Изверг уехал третьего дня, и с той поры вызревало в аглаиной душе столько раз лелеемое, но так и не дававшее всходов решение – порвать. Раз и навсегда покончить с изводящим положением. Сколько раз, вновь уступив ему, истерзанная, словно оплёванная, представляла она в рассветные часы, глотая слёзы, как собирает вещи, берёт Нюточку и уходит прочь из этого дома. Навсегда… И ничего невыносимее не было, как если эта счастливая грёза оказывалась прервана проснувшимся извергом.
Замётов хотел иметь детей. Это желание приняло навязчивый характер с той поры, как он узнал, чью дочь воспитывает. Свой ребёнок нужен ему был теперь не просто так, а чтобы сквитаться с соперником. Но Аглая решила твёрдо: никаких детей, кроме Нюточки, у неё не будет. Их от неё изверг не дождётся. Её скромных познаний в медицине было вполне достаточно для этого. Правда, однажды они всё-таки подвели, и пришлось тайком прибегнуть к помощи бабки-повитухи. Как узнал об этом Замётов, можно было лишь догадываться, но бешенству его не было предела. Он избивал её несколько дней подряд с такой безумной жестокостью, что Аглая была уверена: на этот раз он точно убьёт её. Но он не собирался убивать и бил, несмотря на бешенство, расчётливо, так, чтобы причинить как можно большую боль, но не искалечить и не изуродовать.
– Мне ты живая нужна, так что убивать я тебя не стану, хотя ты меня об этом станешь умолять! – пригрозил тогда изверг.
Но она не стала умолять. Ни о смерти, ни о снисхождении. Она терпела, и гнев Замётова сошёл на нет.
Теперь Аглая официально носила его фамилию. Он настоял на этом, чтобы утвердить её положение. Что ж, невелика беда была. Роспись в советском учреждении – что значит? Тот же самый грех и блуд, только заверенный властью. Лишь венчание имеет значение, но ему не бывать. Хотя именно того требовал от неё отец Николай… Требовал, кивая на Нюточку: одной рукой дитя в храм водишь, а другой – какой пример детской душе даёшь?
Кабы не Нюта, так Аглая бы и порога церковного не переступила. Постыдилась бы, не нашла сил. Но девочку нельзя было растить вне церкви, вне Бога. Родион Николаевич никогда бы не допустил, чтобы его дочь выросла безбожницей. Но как прививать ребёнку церковность, так далеко отпав от неё?.. Пришлось, перебарывая себя, идти к отцу Николаю, молить о совете и помощи. Батюшка уже очень стар был и повидал на своём веку довольно людских страстей и мытарств. Слушал он с пониманием, смотрел и говорил приветливо, ласково. Сперва Але легче становилось от беседы с ним. Вот, только не благословлял старец девочку от родных таить. И жить с мужем невенчанной тоже не благословлял. И всё тяжелее становились душеспасительные разговоры. Плакала Аля, каялась, зарекалась изменить свою жизнь, но оставляла всё, как есть.
Несколько раз в покаянном порыве она даже начинала писать письмо Марье Евграфовне, но затем рвала его парализованная мыслью, что «монашка» приедет и заберёт ребёнка. Несколько раз думала смириться и обвенчаться с извергом – он бы пошёл на это, чтобы вернее удержать её. Но стоило представить себя с ним перед алтарём, как понималось: никогда не повернётся язык перед Богом клятву давать…
А отец Николай всё твердил своё. Вспыхивала Аля гневно:
– Что вы знаете о моей душе?! Что понимаете?! Не смеете вы судить меня!
– Не смею, – смиренно отвечал старец. – Судить нас с тобой Господь будет.
Батюшка умер полгода назад. Умер, завещав покончить с ложью… А вскоре Аглая поняла, что медицина подвела её вновь. Но самое худшее было в том, что это понял и Замётов, пригрозивший ледяным тоном:
– Если ты посмеешь сделать то же, что в прошлый раз…
– До смерти забьёшь? – спросила Аля.
– Нет, – изверг нехорошо усмехнулся. – Просто ты больше никогда не увидишь своей девчонки. И никогда не узнаешь, что с ней стало. Кроме одного, что жизнь её превратилась в ад.
– Ты сможешь так поступить с ребёнком?
– Почему нет? Если ты сможешь ребёнка убить? Ты не оставила мне выбора. Поэтому запомни, что я сказал, и веди себя разумно. И тогда все будут здоровы и счастливы.
Всё это время Замётов следил за нею, как коршун, при этом став исключительно внимательным и предупредительным. Но, вот, он уехал в срочную командировку, и Аглая поняла – дольше ждать нельзя. Нужно бежать и немедленно. Пусть этому нежеланному и почти ненавистному ребёнку суждено появиться на свет и быть постоянным напоминанием о своём отце, но, по крайней мере, самого его больше не будет рядом. Пусть будет по слову отца Николая. По совету брата Серёжи. Она поедет в Москву и всё расскажет Марье Евграфовне. А та не разлучит её с Нюточкой. Хотя бы из жалости к девочке не разлучит, не отнимет у неё мать. А потом можно уехать ещё в какой-нибудь город подальше, где извергу не удастся их найти… Там жизнь, наконец, станет иной. Честной. Аля будет трудиться, не покладая рук, откажется от всех своих желаний, подобно Марье Евграфовне – может, тогда хоть что-то оживёт в её омертвевшей душе…