– Вам никогда не позабыть меня,
И мне вас позабыть, как видно, не придётся.
Мы спаяны, как два стальных кольца,
И эта сталь не разойдётся.
У Сергея ком подкатил к горлу. Он понимал, что Лара не может видеть его, но казалось, словно к нему обращается она своим негромким, несильным, по совести, мало годящимся для певицы голосом:
– Вы слишком хороши, чтоб вас легко забыть.
Я слишком вас люблю, чтоб разлюбить так скоро.
И снова жажду я страданий и позора,
И знойные уста хочу с устами слить.
Пускай нас жизнь сама разъединяла,
Но всё-таки вы мой и ваша я всегда,
Нас слишком страсть в одно связала:
Мы спаяны, как два стальных кольца.
Романс ещё звучал, но Сергей не смог дольше выдержать нервного напряжения этого вечера, и поспешно вышел из зала, решив дождаться Лару на улице, у служебного входа. Апрельская ночь дышала прохладой и сыростью недавно прошедшего дождя. Сергей чувствовал сильный озноб и беспокойно переминался с ноги на ногу.
Прошло не меньше часа, прежде чем она появилась и, пройдя несколько шагов, остановилась на углу, словно ожидая кого-то. Сергей вышел из темноты и окликнул:
– Лара!
«Загадочная Лоренца» вздрогнула и обернулась. Белое от толстого слоя пудры лицо, яркие губы, обведённые углём глаза – и не разберёшь порядочно, сильно ли изменилась она.
– Не ждала вас встретить здесь, Сергей Игнатьевич, – холодно сказала Лара, кутаясь в модное манто. – Что вам угодно?
– Ничего… – смутился Сергей. – Я лишь хотел поговорить…
– Простите, но я не расположена к разговорам. И лучше бы вы немедленно ушли.
– Постойте, Лариса Евгеньевна! – Сергей подошёл к ней. – Нам, в самом деле, нужно поговорить! Я…
В этот момент прямо перед Ларой остановился извозчик, и дородный господин распахнул дверцу, театрально сняв шляпу:
– Прошу вас, моя несравненная!
– Прощайте, Сергей Игнатьевич! – холодно бросила Лара, подавая своему кавалеру руку и садясь в экипаж.
– Нет, Лара, постойте! – воскликнул Сергей, забывшись от волнения и схватив её за локоть. – Вы не должны ехать! Вы не должны… так!
– А ну, пошёл прочь! – рыкнул господин и с такой силой оттолкнул Сергея от коляски, что тот не удержался на ногах и упал на мостовую.
– Трогай!
Извозчик помчал вперёд, но Сергей заметил, что Лара взволнованно обернулась и смотрела на него…
Рассудок настоятельно рекомендовал возвращаться домой, но в такие моменты он так и не научился слушаться его, руководствуясь одним лишь чувством. И теперь это чувство, растравившее душу, требовало отправиться на Рождественку, где жила Лара…
Московские улицы давно перестали быть безопасными даже днём, а ночью редкий прохожий решался путешествовать по ним в одиночестве без крайней надобности. Сергей вздрагивал при каждом шорохе, жалел, что отправился на поиски Лары один, ничего не сказав Степану, клял себя за неумение следовать здравому смыслу.
– Дяденька, подари часики! – этот писк шестилетнего оборвыша показался ему чем-то несравненно жутким, от чего душа ушла в пятки, и противно засосало в животе. Он пролепетал что-то извиняющееся и хотел уйти, но дитя захныкало, и тотчас словно из-под земли появился и его «защитник» – рослый молодчик с недвусмысленным выражением лица:
– Дядя, нехорошо над дитём измываться. Часиков, что ли, жаль для сиротинки?
– Нет-нет, что вы… – еле выговорил Сергей, дрожащими руками снимая часы и подавая их грабителю. – Возьмите на здоровье…
– Смотри-ка, вежливый. Небось, антиллигенция, – усмехнулся молодчик, задумчиво щупая его плащ. – Москвашвея… Неплохой пиджачишко… Жаль не на мои плечи…
– Послушайте, я ведь вам не сделал ничего дурного, и у меня ничего нет, поверьте…
– Ну что, Сёма, отпустим, что ли, гражданина? – спросил грабитель своего малолетнего подельника.
– Пусть катится, – милостиво разрешил тот.
– Эх, дядя, придал бы я тебе ускорения, да зашибить боюсь – и так, того гляди, повалишься. Катись уж сам без нашей помощи.
От всех обид и унижений этой злополучной ночи наворачивались слёзы. Но он всё-таки дошёл до искомого дома и, постучав в дверь, спросил Лару. Открывшая ему старуха раздражённо ответила, что та ещё не возвращалась, но милостиво предложила обождать в её комнате.
Комнаты «загадочной Лоренцы» была совсем крохотной. В ней была лишь кровать, стул, тумбочка и сундук. Сергей измождено опустился на кое-как застеленную кровать, прислонился ноющей после падения спиной к стене и стал ждать. Он не заметил, как задремал, и очнулся, лишь услышав громкий хлопок двери.
Вскочив на ноги, Сергей оказался лицом к лицу с вошедшей Ларой. Это было уже не то загримированное лицо, что ночью. Помада и тушь смазались, некогда безупречный овал оплыл… Время не пощадило красоты этой несчастной женщины. Она выглядела много старше своих лет: дряблая шея, обвисшие щёки, глубокие морщины – всё это беспощадно обнажило утро. Помятая одежда и причёска и явный дух спиртного, смешанный с дешёвыми духами, дополняли печальный портрет.
– Что ты здесь делаешь?! – грубо спросила Лара. – Я, кажется, просила оставить меня в покое!
– Я ждал тебя… – тихо ответил Сергей.
– Уходи сейчас же! Я не хочу тебя видеть! Я устала и хочу спать!
Сергей шагнул к двери, но Лара остановила его:
– Нет, подожди… Ты дрожишь весь, у тебя озноб… Сядь, я принесу сейчас чай. А пока, вот, – она вынула из тумбочки небольшую флягу. – Выпей.
– Я не хочу…
– А я не хочу, чтобы ты умер от воспаления лёгких по моей вине. Не хватало мне только этого… Господи! – она сплеснула руками. – Ну, зачем? Зачем ты пришёл?! Неужели ты не понимаешь, как мне невыносимо тебя видеть?! Невыносимо, чтобы ты меня видел? Пей же! – Лара всучила Сергею флягу, а сама вышла.
Он заставил себя сделать ровно три глотка, и сразу почувствовал, как спиртное ударило в голову. Подумалось, что теперь точно не достанет сил, чтобы добраться до дома. Лара вернулась с обещанным чаем, к которому не притронулась сама. Она немного успокоилась и успела смыть с лица остатки грима. Сев спиной к окну, спросила:
– Так зачем ты пришёл? Помучить меня?
– Я пришёл, чтобы помочь…
– Это после всего-то, что было? Неужто ты мои обиды тебе забыл?
– Нет, не забыл… Потому что никто не причинил мне большей боли, чем ты. Но я лучше помню другое. Помню, что любил тебя. И что ты меня любила.
– Какая… сентиментальная чушь… Тебе твой Стёпа сказал, где меня искать?
– Так ты его узнала?
– У меня пока ещё хорошая память, к несчастью. А не сказал он тебе, как друзья его чуть из-за меня драку не устроили? Сколько за ночь мне платят, не сказал?
– Я не хочу этого знать, Лара.
– А я хочу, чтобы ты знал! Я могла бы, конечно, сказать тебе, что не виновата в том, что по жёлтому билету пошла. Что не сама на улицу пошла, а жизнь меня вытолкнула. Мне легко было бы оправдаться… Ты знаешь, у меня ведь никого не осталось. Отца и мать расстреляли в Крыму ещё в восемнадцатом. Братьев тоже нет… Боря умер от тифа, а Ники пропал на юге… Всё, что осталось мне от покойника-мужа было экспроприировано, и я оказалась без средств к существованию. Печальная история, неправда ли? Только я не потому такой стала, Серёжа. Я уже тогда такой была… Потому и тебя так мучила. Любила и мучила…
– Ты мучила себя. И продолжаешь мучить… То, как ты живёшь…
– Я живу, как умею. В сущности, все эти салоны и кабаки отчасти даже напоминают мне мою прежнюю жизнь… Особенно, если вина выпито достаточно для забвения.
– А что станет с тобой через несколько лет?
– Сначала – Цветной бульвар или Домниковка30, затем, когда я окончательно превращусь в отвратительного вида жабу – богадельня или что-то там у них теперь… – Лара провела руками по лицу. – Ты доволен? Всё узнал, что хотел? Тогда уходи и забудь меня. И дай мне, наконец, отдохнуть!
– Нет, не всё.
– Это невыносимо! – вскрикнула Лара, встав. – Что ты изводишь меня? Я уже сполна получила за тогдашнее, можешь не усердствовать! Да, я ненавижу свою жизнь, если ты это желал услышать! И если бы я не была столь труслива, то давно бы покончила с нею, как это пристало порядочным женщинам в таком положении! Но я свыклась, убедила в себя, что и так тоже можно жить. И ничто не тревожило меня, не терзало… Но, вот, пришёл ты и напомнил мне о том, что есть иная жизнь, что у меня, даже у меня в моей загубленной жизни было что-то настоящее! Зачем? Неужели ты не понимаешь, как это больно? Вспоминать то, ослепительное, находясь в этом кромешном мраке? Ведь это хуже средневековой пытки! Что ты хочешь знать?
– Я хочу знать, что происходило с тобой в эти годы. Хочу понять…
Она неожиданно успокоилась, снова устало опустилась на стул, такая же безукоризненно прямая, как когда-то в мастерской Степана, махнула рукой:
– Ладно. К священнику на исповедь я не пойду, потому что не верю… Так, может, хоть ты мне грехи отпустишь. Ты же для меня всегда живой совестью был. За это я тебя любила, за это же и ненавидела. Когда-то я мечтала увидеть весь мир, казавшийся мне необъятным… Мой муж частично постарался осуществить мою мечту. Мы объехали с ним всю Европу, Америку, даже Японию… Только мне почему-то везде было до безумия скучно. Я бежала из страны в страну, но нигде не могла найти искомого, потому что не знала, чего ищу. Не хочу, чтобы ты считал меня подлее, чем я есть. Моему старцу я была верна, как самая образцовая жена. Изменять мужу мне казалось нечестным, а я при всех своих пороках старалась никогда никого не обманывать. Больше всех я обманывала саму себя… Муж оставил мне солидное наследство, которым я не сумела и не успела хорошо распорядиться. Когда я узнала, что у нас произошла революция, я бросила всё и примчалась в Россию в надежде, что, наконец, окажусь в вихре некой совершенно новой жизни, которая развеет мою скуку. В каком-то смысле моя надежда оправдалась, скучать с той поры мне не приходилось… Разве возможно было скучать в Москве в восемнадцатом году? Или в девятнадцатом? Когда все мысли были направлены на одно – найти хоть какую-нибудь крошку, чтобы не умереть с голоду, хоть какую-нибудь доску, чтобы обогреться в стужу…