– Почему ты не уехала обратно за границу?
– Сначала мне, несмотря на страх и лишения, было интересно досмотреть эту трагедию, пройти этот путь до конца. Потом я не могла покинуть жену Бори после его смерти. Она болела, и ей нужен был уход. Мы столько пережили вместе, что я не могла бежать, бросив её умирать. А потом… Знаешь, какой самый подлый поступок я совершила в ту пору? Был двадцатый год, зима. У нас не осталось ни дров, ни еды. Я не ела три дня… А на кухне матрос, живший в соседней с нами комнате, жарил яичницу с салом… Серёжа! Я думала, что сойду с ума от этого запаха. И от того, как тепло было в его комнате… Потому что у него всегда были дрова. Этот матрос не раз предлагал мне кусочек своей трапезы. Не даром, конечно. Но ты ошибёшься, если решишь, что в этом и есть моя подлость. Нет… Я никогда не переступила порога его комнаты. Я решила, что скорее умру от голода, чем дойду до такого. Но я поступила хуже, Серёжа. Я пошла к тебе…
– Ко мне?
– Да. Я подумала: «Ведь он же такой хороший, почти святой, и так любил меня… Он не позволит, чтобы я умерла с голоду». И я пошла к тебе. На Маросейку… Но тебя там уже не было. Когда я возвращалась, меня сбил извозчик, и я оказалась в больнице. За то время, что я находилась там, бедная Зизи умерла, а в нашу комнату заселили рабочего с семьёй. Тогда мне встретился один человек… Сейчас он, наверное, был бы нэпманом, а в ту пору таких называли спекулянтами. Он весёлый был, щедрый. Впервые за долгое время я была сыта, прилично одета и… любима. Вот, только это недолго продолжалось. Арестовали моего соколика, под белые ручки из дому увели. А следом и меня, как подельницу. Что стало с ним, я не знаю. А меня отправили в ссылку, откуда я, едва истёк срок, вернулась в Москву, потому что больше податься было некуда. Да и здесь куда идти? Ни денег, ни друзей, ни крыши над головой. Так я стала «Лоренцей». Вот, и вся история. Надеюсь, твоё любопытство удовлетворено?
– Если бы ты тогда меня нашла!.. – сокрушённо воскликнул Сергей.
– Слава Богу, что не нашла. Я простить себе не могла, что после всего ещё к тебе же за помощью посмела идти. На Цветной – честнее…
– Замолчи! – Сергей поднялся. – Ты не окажешься на Цветном. И больше не будешь жить в этом аду. Я выхлопочу тебе разрешение на выезд, а до той поры буду о тебе заботиться.
– Не надо, – голос Лары дрогнул. – Я за свои долги в этой позорной яме оказалась, но не тебе по моим векселям расплачиваться. Это уж слишком… Уйди, Серёжа. И не приходи больше!
Сергей покачал головой:
– Нет, Лара. Сейчас я, действительно, уйду. Но я вернусь. И сделаю так, как сказал. И не пытайся исчезнуть, пожалуйста. Потому что я тебя стану искать и найду. Ты уже однажды поступила по-своему, сделай же хоть теперь то, о чём я тебя прошу.
– Да неужели ты всё ещё любишь меня?
– Это не имеет значения… – тихо отозвался Сергей. – Дождись меня, пожалуйста. Я скоро приду…
Когда он покидал комнату Лары, им владела редкая решимость, придававшая сил, но чем ближе приближался он к своему дому, тем решимость эта слабела, подтачиваемая робостью перед предстоящим объяснением с женой. Сергей мучительно сочинял речь, которую скажет ей, но слова разбегались в разные стороны даже от воображаемого лица Лидии…
По счастью, к моменту его возвращения дома не было никого, кроме Таи, выбежавшей в прихожую, едва он переступил порог. Она, разумеется, ждала. И беспокоилась о нём. И теперь смотрела своими преданными блюдцами-глазами с тревогой, словно вопрошая, не случилось ли чего. И через мгновение кинулась снимать с него плащ:
– Да вы продрогли совсем, Сергей Игнатьич! Вы простудиться можете!
Да, что-что, а это после такой ночки вполне вероятно. Как будто даже уже…
– Идите в комнату скорее! Я сейчас горячей воды… Ноги согреть… И грелку, грелку!
– Не беспокойся так, Тая! Пустяки какие, мне бы чаю только…
Но она не слушала, с проворством маленького лесного зверька готовя всё необходимое для опережения надвигающейся простуды.
– Настойки вам надо лечебной, что Марья Евграфовна привозила… И пледом, пледом укройтесь!
Не успел и оглянуться Сергей, как уже сидел в кресле с погружёнными в горячую воду ногами, заботливо укутанный пледом, и пил поданный вслед за настойкой крепкий, сладкий чай с травами. Тая же устроилась рядом на ковре, подобрав под себя ноги, и смотрела неотрывно, словно ожидая каких-либо ещё пожеланий. И неловко было от чрезмерной заботы её, и приятно одновременно.
Тепло оказало живительное влияние, и Сергей почувствовал себя лучше. Когда бы теперь соснуть ещё часок-другой… Но нельзя. Нужно дождаться Лиду и переговорить, пока других домочадцев нет. Она, как Тая сказала, ушла ненадолго купить что-то к обеду.
– А что, Тая, в каком расположении духа сегодня Лида?
Девочка пожала плечами:
– В обычном… Только беспокоилась, что вас нет.
– А как Женя с Икой?
Тая охотно принялась рассказывать, что они ушли вместе с дедом «смотреть уходящую Москву», как выражался Аристарх Платонович, время от времени устраивавший для внуков такие экскурсии. Иногда и Тая ходила с ними, если не нужны были её бойкие руки в хозяйстве. Могла бы и нынче пойти, но ждала Сергея Игнатьевича.
Ни разу не пожалел Сергей, что взял в дом эту милую девочку. И даже Лидия, кажется, не жалела об этом. Умелые Таины руки и лёгкий характер делали её незаменимой частью их дома, их семьи. И уже не приживалкой была она, а родным человеком. Дети полюбили её, как старшую сестру, и даже тесть благоволил к ней, удостаивая своих бесед.
Ей уже шестнадцать было, а она всё ещё казалась совсем ребёнком из-за сильной худобы. Пережитый голод, по заключению докторов, что-то нарушил в её организме, и она физически не могла более поправиться. Это, впрочем, не мешало ей быть необычайно живой и подвижной.
Сергей слушал щебет Таи и радовался, что не сразу столкнулся с женой. Забота и ласковость Таи всегда успокаивали его, умиротворяли. И теперь помогли они привести в порядок чувства и мысли.
Наконец, возвратилась Лида и, отдав Тае кошёлку с продуктами, отправила её на кухню. Собравшись с духом, Сергей решил сразу перейти к делу:
– Лида, я должен тебе кое-что сказать…
Жена в этот момент пыталась растереть ноющую спину. Постоянные нагрузки всё-таки привели к возникновению грыжи, и бедная Лидия очень страдала от болей, которые ничем не удавалось смягчить.
– Судя по всему, что-то очень неприятное? – осведомилась она.
– Я сегодня видел Лару…
– Вот как? – жена чуть заметно поджала тонкие губы. – Поздравляю. Теперь я понимаю, почему в прихожей стоят мокрые ботинки, а ты выглядишь совершенно больным, несмотря на старания Таи.
– Я не заметил, что они мокрые…
– Ты, мой дорогой, много чего не замечаешь. Например, того, что с твоей руки исчезли часы…
– Часы… У меня их… Я их потерял, случайно.
– Слава Богу, что ты хотя бы не потерял плащ…
– Послушай! – Сергей поморщился, чувствуя, как начинает разбаливаться голова. – Это всё не то… Не про то! Я видел Лару! Она в ужасном, в страшном положении! Ты себе не можешь представить!
– Неужели? – голос Лиды звучал жёстко. – Ты знаешь, сейчас очень много людей живёт в страшном положении! Не думаю, что положение Ларисы Евгеньевны ужаснее их!
– Оно, действительно, ужасно!
– Она лежит в постели и не может передвигаться?
– Типун тебе на язык…
– Она воспитывает одна троих детей, которые умирают от голода?
– Лида!
– Что?
– Она потеряла всех родных! Была в тюрьме, в ссылке… А теперь, теперь… Ей пришлось ступить на дурной путь, чтобы не умереть с голоду…
– Прости, но она ступила на этот путь давно, когда голод ей угрожал менее всего!
– Не смей так говорить! – воскликнул Сергей. – Что с тобой происходит, Лида? Ты же никогда не была жестокой! Я не узнаю тебя! Я говорю тебе о человеческой трагедии, а ты, кажется, готова ещё и ударить эту несчастную, вместо того, чтобы пожалеть её!
– Пожалеть? – Лида закусила губу. – А меня хоть кто-нибудь пожалеет, наконец, в этом доме? Посмотри на меня хоть раз! Я скоро не смогу поднять не то, что сумки, но саму себя! Мне больно ходить, сидеть, лежать, я не нахожу себе места! Но тебе же нет дела до этого! Ты уходишь на целую ночь из дому встречаться с… с… девкой, а утром являешься и требуешь у меня сочувствия её судьбе! Нет у меня сочувствия к ней! Точно так же, как у тебя нет его ко мне! – на глазах её блеснули слёзы, и она быстро вышла.
Сергей потрясённо замер, не находя слов, не зная, что теперь предпринять. Он и подумать не мог, что жене кажется, будто он не сочувствует ей. Как мог он не сочувствовать женщине, бывшей единственным по-настоящему близким ему человеком в течение стольких лет, матери своих детей? Просто не умел выразить… А она, оказывается, страдала от этого. И, вот, прорвалось. Что же за несчастье такое… И как теперь говорить дальше? Ведь надо же что-то решить. Он обещал Ларе вернуться… А тут ещё голова разболелась так, что того гляди искры из глаз посыплются… И Степан, как на грех, в Посаде, не посоветоваться и с ним.
В комнату, по-кошачьи крадучась, вернулась Тая, снова присела на ковёр, положила ладонь на руку Сергея, спросила осторожно:
– Что-то случилось, да? Лидия Аристарховна плачет…
– Случилось то, милая Тая, что я, кажется, непроходимый дурак. Всем всегда хочу добра, а доставляю лишь неприятности…
– Неправда! – горячо возразил Тая. – Если бы не вы, я бы умерла.
Сергей тепло погладил её маленькую руку:
– Кажется, это единственное доброе дело, которое мне удалось сделать… Ах, Тая, если бы ты знала, в каком трудном положении я оказался. Сейчас меня ждёт женщина, которой я пообещал помощь, пообещал, не подумав, как отнесётся к этому Лида. Я был уверен, что она поймёт… Когда-то она всегда меня понимала. Я не подумал, что она может понять именно… как женщина… Видимо, она подумала, что я всё ещё люблю Лару… Но это не так. Я просто помню то прекрасное, что у нас было, и во имя этого не могу покинуть её в беде. Это было бы… низко! Бесчеловечно! Но я всё же должен был больше побеспокоиться о чувствах Лиды, подойти к делу как-то иначе… А в итоге вышел какой-то кошмар! И что теперь делать?