Алёша медленно поднялся, но не двинулся с места. Зато подбежал к Ане дворовый пёс Будька, отчего-то сразу признавший в ней свою, дружелюбно завилявший хвостом. Анюта присела на корточки, ласково потрепала пса, спросила сына, как его зовут. Этот вопрос рассеял напряжение, и Алёша, наконец, подошёл и, тоже погладив пса, потупившись, спросил:
– Вы моя мама, да?
– Да. Только, пожалуйста, говори мне «ты».
Мальчик кивнул, всё ещё не поднимая глаз.
– Ты совсем не помнишь меня, Алёша?
– Немного… Я помню, как ты подарила мне жар-птицу на счастье. Я сохранил её. Дядя Саня сказал, что когда-то её подарил тебе он.
Аня осторожно погладила сына по плечу, не решаясь поцеловать:
– А у вас здесь красиво. Может, покажешь мне окрестности? Вот, и Будька твой гулять хочет…
– А ты не устала с дороги?
– Ни капельки!
– Тогда пойдём, – согласился Алёша и, наконец, поднял голову.
Саня не стал преследовать мать и сына и вернулся в дом, где тётя Мари шёпотом сообщила:
– Сегодня приедет отец Серафим!
– Как? Когда?
– Должно быть, к вечеру. Матвей в город по делам поехал на машине, заодно его и привезёт. Мы с Таей и Натальей с утра готовимся. Жалко, Василисы нет… Наталья переживает: как институт девочка закончила, так в родной дом только по большим праздникам появляется.
– Так ведь работа у неё, ехать далеко, – пожал плечами Саня. – У Василисы голова светлая, она дров не наломает.
– Дай Бог, – вздохнула крёстная, беспокойно выглядывая в окно, не возвращаются ли Аня с Алёшей.
Они пришли лишь через час, общаясь друг с другом довольно непринуждённо, но не без скрытого напряжения. За обедом разговор клеился с трудом – тяжело было приноровиться друг к другу людям, не общавшимся столь долго. Алёшу заметно тяготило сосредоточенное внимание взрослых и, покончив с трапезой, он отпросился поиграть с соседскими ребятами. Это явно причинило Анюте боль, и тётя Мари сразу попыталась её утешить:
– Ты не сердись. Просто волнуется он, вот, и ведёт себя так. Время нужно, чтоб привык.
– Я всё понимаю, – кивнула Аня. – Другого и не ждала. Даже куда худшего ждала. Ехала сюда и думала: как увидит меня, так и убежит, испугается. А он – ничего. Погуляли с ним, поговорили…
– Что теперь делать думаешь? – осторожно спросила Тая.
Анюта понимающе посмотрела не неё своими большими, синими глазами, ответила успокаивающе:
– Погощу здесь немного и вернусь к себе.
– Оставишь сына? – удивился Сергей Игнатьевич.
– Моё присутствие будет только тяготить его. Он будет чувствовать себя неловко, будет стыдиться меня перед друзьями…
– Чушь! – возмутился Сергей Игнатьевич.
– Он должен сперва как-то усвоить нашу первую встречу. Привыкнуть к мысли, что мать – это не призрак, а живой человек, который любит его и всегда ждёт. Вы стали его семьёй, я вам очень благодарна за это. И я… не хочу ничего рушить. Я хочу, чтобы мой сын был счастлив. Поэтому пусть всё останется, как есть. Я, конечно, буду приезжать, писать. Надеюсь, и Алёша привыкнет писать мне. Если он не будет против, то я хотела бы, чтобы, если не этим, то следующим летом и он навестил меня. Места у нас живописные. Я отвезу его на Байкал, покажу ему это царь-озеро… Оно ведь удивительное! Уж если меня, столько пережившую, оно потрясло своей неземной красотой, то как же должно поразить впечатлительную душу ребёнка. Я думаю, это путешествие будет ему в удовольствие и на пользу. Заодно поможет ему привыкнуть ко мне.
– По-моему, прекрасная идея! – воскликнула тётя Мари. – Лучше и быть не может!
Саня, которому Анюта под большим секретом рассказала об отце, понимал, что есть и ещё одна причина, по которой она возвращается в тайгу и так хочет, чтобы туда приехал сын. Аня обещала отцу вернуться и хотела, чтобы он увидел внука. Остальные не знали этого. Анюта собиралась поделиться своей тайной ещё с тётей Мари, для которой Родион Николаевич даже передал письмо, но больше ни с кем. Лагерная выучка мешала ей доверять даже близким людям.
Вечером Аня сидела с сыном на скамейке возле дома и рассказывала ему о тайге и Байкале. Саня слышал её рассказ из дома и удивлялся красочности и метафоричности этого повествования, плавности и напевности речи – словно сказку или легенду рассказывала она. И мальчик слушал, как завороженный, уже рисуя в своём воображении волшебный край.
Загудела вдали машина и вскоре затормозила у дома. Из неё проворно выскочил коренастый Матвей и, обежав кругом, открыл дверцу своему пассажиру, помог ему спуститься на землю. Старец схиархимандрит был одет, как простой колхозник. Ноги, несмотря на летный зной, были обуты в валенки, голову с длинными, белоснежными волосами покрывал картуз. Старец опирался на массивную палку, тяжело волочил негнущуюся ногу. Саня выбежал ему навстречу и, пока Матвей отгонял машину, помог гостю подняться в дом.
Лишь когда дверь и окна были плотно закрыты, отец Серафим перекрестился на образ и по очереди благословил собравшихся.
– Сейчас, дети, вздохну часок, а после отслужим вечерю, – сказал он, удаляясь в смежную домовой церкви крохотную, как чулан, комнатушку без окон, служившую ему «кельей» в дни приездов и алтарём во время служб. Никто из сторонних не знал об этой комнате, так как маленькая дверь, ведущая в неё, вне службы была завешена большим гобеленом, вышитым умелыми руками Вали.
Ставни были плотно закрыты снаружи и занавешены изнутри, чтобы свет не привлёк внимание местных жителей. Во избежание духоты открыли печной затвор и погреб. Тётя Мари проворно затеплила лампадки и свечи перед образами, в обычное время частью завешанными вышитыми панно, а частью убранными от стороннего глаза. Саня, с некоторых пор исполнявший обязанности чтеца, разложил книги. Старец появился ровно через час в полном облачении и уже без палки. К этому времени подоспел и Матвей с женой, сестрой и ребятами, лишь в третий раз взятыми на службу, так как в малолетстве брать их опасались, чтобы не разболтали лишнего. Комната оказалась полным-полна. Служба началась…
Аня и Алёша стояли рядом, оба сосредоточенные, звучными голосами вторящие тропарям. Сергей Игнатьевич был, по обыкновению, рассеян, а жена его молилась горячо и истово. Светло смотрели лица детей, которым всё было внове. Тётя Мари изредка садилась на стул – давали себя знать больные ноги, натруженные за день.
– Дети, для меня большая радость видеть всех вас, – сказал отец Серафим по окончании службы. – Видеть твёрдыми в вере и любящими друг друга. Особенно радостно видеть молодые лица – будущее наше. К вам, отроки, хочу обратиться с отдельным словом.
Подтолкнутые старшими Алёша и мальчики Матвея приблизились к старцу.
– Ваш путь лишь начинается, – сказал он им. – На нём ждёт вас множество искушений и соблазнов, лукавых искусителей, обманчивых прельщений. Остерегайтесь их. Не идите ни за призрачными удовольствиями и утехами житейскими, ни за какими-либо идеями, пусть даже самыми правильными и прекрасными, ни за учителями, которые сами себя называют так, ни за Серафимами, ни за Сергиями, ни за Михаилами, а только лишь за Христом. «Я есмь Путь», – так сказал Господь. Канут все идеи и учения, канут имена проповедовавших их, но вовеки веков будут звучать слова Спасителя: «Я есмь Путь». Идите этим Путём, дети, идите за Христом, не оглядываясь на иных, и не оступитесь. Всякий свой поступок, всякое чужое слово, даже слово того, кто покажется вам пастырем истинным, проверяйте учением Господа, и не впадёте в соблазн. Будьте верны Христу сердцем и делом, и Он не оставит вас.
После этих слов он благословил детей, а затем всех остальных.
По окончании службы собрались для трапезы за общим столом. Отец Серафим вкушал мало – так, точно делал это лишь для того, чтобы не огорчать хозяек и не ставить в неловкое положение чад, которые смущались бы утолять голод, когда их пастырь ничего не ест.
– У нас под Иркутском тоже есть небольшая община, – сказала Анюта, также почти ничего не бравшая в рот. – По праздникам мы собирались у моей подруги Гали и служили. Правда, батюшки у нас не было, поэтому обходились мирским чином. Зато у нас чудесно поют. Таких песнопений я больше нигде не слышала. Они передаются из уст в уста, доходят до других краёв. Я и ещё кое-кто впервые услышали их от Гали в лагере. Так и понесли – кто куда…
– Может, споёшь их нам? – попросил Саня.
Анюта чуть улыбнулась застенчиво, привычно прикрывая ладонью рот – ей и самой явно хотелось этого. Она робко посмотрела на старца, сидевшего рядом. Тот ласково коснулся её ладони, кивнул ободряюще. Глубоко вздохнув, Аня негромко, чтобы не услышали с улицы, запела неожиданно чистым и сильным голосом:
– Воскресения день, в небе звёзды горят.
Где ты, смертная тень? Где низверженный ад?
Где ты, смертная тень? Где низверженный ад?
В торжествующий рай открывается дверь.
Верь, люби и прощай – все мы братья теперь!
Верь, люби и прощай – все мы братья теперь!
Белых ангелов два возле гроба сидят,
Чуть алеет заря, жены с миром спешат.
Чуть алеет заря, жены с миром спешат.
Магдалина в слезах – ищет тело она.
Смерти властвует страх над тобою, жена!
Смерти властвует страх над тобою, жена!
Но не надо уж слёз, в небе звёзда горит,
А воскресший Христос пред тобою стоит.
А воскресший Христос пред тобою стоит.
Песнь воскресшую мы с Магдалиной поём
И ко свету из тьмы мы спешим за Христом!
И ко свету из тьмы мы спешим за Христом!