Хороший психолог, Варс быстро сообразил, что такую крепость не взять нахрапом. От чрезмерного внимания к себе Анна смущалась, дичилась молодого командира. Это ещё больше раззадорило Варсонофия. Такую кралю покорить – это тебе не с комсомолкой ядрёной сговориться, и не девку тамбовскую прижать где-нибудь. Тут подход нужен, галантность.
И Варс серьёзно принялся осваивать роль образцового кавалера для кисейной барышни. Проходили недели, месяцы, но успехи в осаде были незначительны. Правда, Анна перестала дичиться его и даже как будто рада была его обществу, и в доме её он был принимаем уже без церемоний, особенно сойдясь с её полупараличным отчимом, но всё же для столь внушительного срока это было явно недостаточно. Варс уже удивлялся самому себе, тому, как может быть терпелив. И в то же время осознавалось – от этой девушки ему не просто мужская победа нужна, у него таких «побед» не один десяток, а сколько ещё впереди! Видали мы баб со всех сторон, чтобы для одного только этого утруждаться. В Анне он видел достойную для себя партию. Красива, образована, жилплощадь в Москве, которую при определённых усилиях легче лёгкого расширить… А уж если совсем откровенным с собою быть, так всё это вторично было. А главное, что ещё ни одна женщина не будоражила так его воображения, не горячила кровь, ни одну не желал он так жадно. И тем больше выдержки требовалось, чтобы не позволить страсти прорваться раньше срока. Эта птичка должна была прилететь в его сети сама, безо всякого насилия над ней – вот, тогда будет победа.
Варсонофий недолго решал, куда пригласить свою неприступную красавицу. Зная её любовь к музыке, он выбрал оперу. Большой театр – предел мечтаний всех меломанов. Наудачу пела Барсова, которой Анна восхищалась, как ни одной другой певицей. Опера «Мадам Баттерфляй»… Кроме Барсовой занят Нэлепп… Это тоже хорошо. Нэлеппа Анна тоже жалует. Узнать бы ещё толком, что это за мадам, чтобы не ударить в грязь лицом. Ну да ничего, не в таких вопросах удавалось докой прослыть, ни йоты в них не понимая. Главное – ловкость языка.
Два билета в Большой и пышный букет свежих, ярких цветов – какое девичье сердце не дрогнет перед таким знаком внимания? И Анна дрогнула, просияла по-детски, сплеснула руками:
– Ой, Варс, как я вам благодарна! Барсова в роли Чио-чио-сан! Я так давно мечтала послушать!
Чио-чио-сан… Китайцы, что ли? Надо запомнить.
– Счастлив услужить вам, милая Анечка, – и чуть поклонился, и даже сапогом шаркнул, довольный произведённым эффектом. – Позвольте ещё одно предложение. Поскольку до спектакля ещё довольно времени, не отобедаете ли со мной? Я, признаться, сегодня ещё не обедал.
Она, конечно, согласилась. И даже недолго копалась, наряжаясь – редкое достоинство для женщины. Хотя долго возиться со своей внешностью приходится уродихам, а красавица красива и так.
Поистине удачным выдался день у товарища Викулова! Он единолично раскрыл очередной заговор против вождя, изобличив двух предателей, получил за это заслуженную награду, отобедал в дорогом ресторане, заказав для себя и своей спутницы деликатесы, о которых абсолютное большинство страны не могло и помыслить, и отличное вино, и, вот, сидел вместе с нею в зале Большого театра… Конечно, сам бы он лучше остался в ресторане или в очередной раз посмотрел «Цирк» с Любовью Орловой. Мэри любит чудеса! – вот, это – да, это – искусство. Смотришь и душа радуется, а тут… Тоскливые завывания доносившиеся со сцены навевали на него сон. Но что ни сделаешь ради любимой женщины! А женщина сидела рядом, и на ту сцену, где ломала руки её обожаемая Барсова, смотрела неотрывно в немом восторге, делавшим её личико ещё краше. А женщина всё больше привыкала, доверяла ему. И уже нисколько не противилась тому, чтобы он взял в свои её руку.
Две цели имел Варсонофий: карьеру и женщину. И в направлении обеих сделал он в этот день по очередному шагу. Вот так-то ходить надо, товарищи! И тогда дойдём, непременно дойдём до всех побед – и на личном фронте, и на общемировом. И социализм отгрохаем назло недобитым буржуям, и все бабы, какие глянутся нам, нашими будут. Только срок дайте!
Варс подавил зевок и, не выпуская руку Анны, чинно вперил взгляд в сцену, ни бельмеса не понимая из происходящего на ней.
Глава 3. Последний забег
Ощущение петли, затянутой на шее, появилось у него не вчера, когда плохо скрываемое торжество на лощёной физиономии недавно присланного в генштаб недоноска сказало ему больше, чем могли бы сказать любые слова. С этим ощущением он жил уже многие годы, а теперь петля всего лишь затянулась туже.
Когда явилось оно в первый раз? Тогда ли, когда он, офицер Русской Императорской армии, военный герой, пресмыкался перед солдатнёй и комиссаришками, боясь не столько смерти, сколько позора, надругательства, унижения. А ведь мог бы вспомнить, как сказал однажды старый командир:
– Смерть за правду не может быть позорной, а жизнь в подлости позорна всегда. Христос позорный крест освятил собой, какого же нам ещё примера нужно?
Может, и в самом деле лучше было дать растерзать себя тогда? Или вкатить себе в пулю в лоб? Пожалуй, так. По крайней мере, умер бы человеком, а не червём…
Это точно вчера Витька Василенко про червя сказал. Червь, в смертном ужасе, извивающийся под каблуком… Знал бы он, как не в бровь, а в глаз попал! Витька, Витька… Он всегда наивен был, сколько помнил его Жорж. Когда монархия пала, он плакал, Керенского ненавидел до колик, а за большевиками пошёл, уверовав, что они смогут воссоздать государство, так как только они имеют силу удержать власть. Это всё он, конечно, не враз вывел, а сперва очень сокрушался, когда мобилизовали его в Красную армию – горевал, что против своих идти приходится. А потом, по мере укрепления большевиков, куда как резво пошёл. До того, что сам из штаба в действующую армию запросился и чин по чину рубил башибузуков. И ведь, кто бы мог подумать, верил, что воюет не за дело Ленина-Троцкого, а за Россию.
Что ж, и Жорж верил некогда, верил, горячо убеждал сам себя в том, что, как бы ни называлась Россия, она всё равно остаётся Родиной, и Родине нужны границы, армия, вооружение. А, значит, ничего зазорного нет в том, чтобы служить установившейся власти – ибо это для блага Родины.
Но однажды Жоржа арестовали. Белым днём, безо всякого шума… Жене, как он позже узнал, от его имени дали телеграмму, будто бы он уехал в командировку. Неужто так уверены были, чем всё кончится, ценили так низко?
Следователь Альтшуллер с первых минут огорошил его, загремев внушительно:
– Что же это же это вы, гражданин Кулагин, вздумали с белопогонными недобитками контрреволюцию плести?!
– Какие белопогонные недобитки? – искренне опешил Жорж.
– Сами знаете! Говорите сейчас же, как поддерживаете связь с племянником?
– С каким племянником? О чём вы? У меня был только один племянник, Родион… Но я о нём ничего не слышал с восемнадцатого года! Я был уверен, что он погиб…
– А он не погиб, – объявил следователь. – И так крепко не погиб, что стал в эмиграции нашим активнейшим врагом, порочащим нашу страну. Ваш племянник активно работает в РОВС, издал враждебную нам книгу. Он один из тех, кто наиболее рьяно поднимает знамя борьбы с нами на Западе. Будете утверждать, что не знали об этом?
– Ни сном, ни духом! – выдохнул Жорж.
Альтшуллер протянул ему карточку:
– Узнаёте?
На фотографии рядом с долговязым одноруким генералом стоял живой и невредимый Родион.
– Да… Это Родя, мой племянник. Но, клянусь, я понятия не имел, что он жив!
– Клясться не надо, – следователь убрал карточку в папку. – Словам мы не верим.
– Что же вам нужно?
– Дела, Юрий Алексеевич, дела, – неприятная ухмылка тронула губы Альтшуллера. – Вы должны доказать свою честность и верность нашему молодому государству. Тогда может статься, что Родина простит вам преступное родство с её врагом.
Жоржа затошнило. Он понял, чего хочет от него следователь, ради чего, вообще, было затеяно это представление.
– Чем же я могу доказать? – спросил глухо.
– Вы должны подписать кое-какие обязательства и в точности исполнять их. Всего-навсего.
– А если я подпишу и не стану исполнять?
– Такой возможности мы вам не дадим, – прозвучал ледяной ответ.
– А если я не подпишу? Вы же не можете меня заставить!
– Мы – можем.
В этих двух словах было столько неколебимой уверенности, что Жоржу стало страшно. Подленькое, мелкое чувство вновь проникло в его душу, как некогда в Семнадцатом, и, подобно спруту, сковало её скользкими, ледяными щупальцами.
– И как же? – он ещё пытался сохранить лицо, держаться достойно.
– Вы же неглупый человек и понимаете, что с древних времён человечество изобрело довольно способов, чтобы заставить человека сделать и сказать всё, что угодно.
– Бить будете?
Альтшуллер посмотрел на свои небольшие, как у женщины, руки, ухмыльнулся:
– Я, Юрий Алексеевич, с детства питаю некоторое, знаете ли, отвращение к подобного рода упражнениям. Не люблю марать рук. Хотите, я покажу вам одно очень простенькое приспособление, которое мы как раз собираемся опробовать?
– Уже специальную машину изобрели? Или дыбу восстановили?
Ухмылка следователя стала ещё противнее:
– Не угадали, Юрий Алексеевич. Видите ли, я убеждён, что подобного рода устройства должны быть максимально просты, чтобы их можно было использовать всегда и везде. Идёмте же! Вам оно понравится!
«Устройство» находилось в соседнем помещении и представляло собой приделанный к трубе стульчак с довольно глубоким чаном, под которым располагалась жаровня.
– Поясняю технологию данного устройства, – с видимым удовольствием начал Альтшуллер. – Берётся большая, жадная крыса и сажается в чан. Затем берётся враг и сажается также – но уже на стульчак и, как подобает, без порток. Враг привязывается к трубе так, чтобы не мог дёрнуться. Затем мы разводим огонь в жаровне, и тогда обезумевшая крыса…