– Придёт мама с базара – будем обедать! – строго отвечала ему бабка.
– Ты бы, Каля, яичко ему сварила, – сказал владыка.
– Нельзя, владычко, пост, – назидательно отозвалась Каля.
Митрополит улыбнулся, ласково потрепав по голове подошедшего мальчика:
– Полно, Каля, ведь яичко-то от чёрной курицы, и грех для младенца невелик. Уж я-то ему прощение вымолю!
– Эх-эх, владычко, так-то вы в детях благовоспитанность воспитываете? – покачала головой сестра, вспомнив давнюю статью владыки «Как воспитывают неблаговоспитанность в детях». Что ж, дети всегда были его слабостью. И ещё молодым монахом, будучи в гостях, он норовил угостить их конфетами или чем-то другим и от одной маленькой девочки получил памятный урок. Малышка не взяла конфету, сказав, что мама не велит ей есть много сладкого. На заговорщицкое же предложение сокрыть «проступок» от родительницы заметила, что врать дурно. Тогда-то и задумался иеромонах Иосиф, что таким баловством и поощрением скрывания проступков невольно оказывает детям скверную услугу, воспитывая в них неблаговоспитанность.
– Что ж, Мишутка, придётся потерпеть, коли бабушка не велит, – развёл руками владыка. – Ничего, – ободрил, заметив огорчение ребёнка, – зато понуждая себя к воздержанию, ты стяжаешь себе праведную жизнь. Ты ведь хочешь, чтобы жизнь твоя была богоугодной и истинно благочестивой, как жизнь святых мужей, о которых вы с бабушкой читали в Житиях?
– Хочу, – кивнул мальчик, примостившись на топчане рядом с митрополитом, и спросил серьёзно, словно взрослый: – А как стяжать праведную жизнь?
– Трудно и просто одновременно, – ответил владыка. – Ко всему доброму понуждай себя, а тому, что велит тебе злость, обида, слабость, леность, поступай наперекор. Не хочется молиться – молись нарочно! Хочется чего-нибудь поесть сладкого, вкусного – не ешь: рядом поставь с собою, и все-таки не ешь! Хочется сократить молитву, ускорить ее – нарочно затяни, удлини! Хочется соснуть лишний часок, сверх самого необходимого – нарочно спеши встать. Не хочется рыться в кармане, чтобы подать просящему – нарочно поройся, даже сходи домой, и принеси оттуда, и подай больше, чем хотел вначале. Воспитывая себя так, ты и угодное Богу сделаешь, и свою душу воспитаешь так, что она сделается крепкой и мужественной, и тогда тебе много легче будет сносить невзгоды и лишения.
– Несмышлёныш он ещё, владычко. Мудрёны для него ваши слова.
– Это ничего. Они в его душе останутся и дадут плод в своё время, – ответил митрополит.
– Дай-то Бог, владычко! В тяжкие времена ему возрастать приходится – не помутилась бы душа…
«Владычко» – этим ласковым обращением лишь одна Каля величала его, самая близкая душа ему ещё сызмальства. В эти знойные дни, когда так нежданно нагрянула она, особенно часто вспоминались далёкие годы, светлые и безмятежные. А, впрочем, должно быть это удел всех стариков: видеть прошедшее в куда более радужных тонах, нежели было оно на деле.
«Владычко»… Думал ли он, Иван Петровых, сын простого мещанина, что Промысел поставит его на такую высоту, одновременно низринув телом в сплошные скорби и лишения? Нет, видит Бог, ни о чём подобном не думал, ища лишь одного – угодной Господу жизни. Такое стремление воспитывалось в семье, отличавшейся набожностью и трудолюбием. Никогда не видел владыка праздными ни родителей, ни восьмерых братьев и сестёр. Отец, простой булочник, работал, не покладая рук – его хлеб и булки, сдобный аромат которых окутывал в памяти всё детство, любили во всей Устюжне. Мать вела хозяйство и воспитывала детей. Все церковные праздники в семье отмечались, на именины непременно собирались за общим столом.
С ранних лет Ваня обнаружил влечение к церкви и по рекомендации священника поступил в Устюженское Духовное училище, а, окончив его с отличием – в Новгородскую Духовную семинарию. Тяготея к монашеству, он всё же не сразу решился стать на этот путь, пережив период мучительных сомнений и колебаний. Несколько высоконравственных, благородных, прекрасных и непорочных девиц имели желание и жизненную надежду разделить с ним счастье супружества, и сам юноша едва не соблазнился устроить это счастье. Человек такое удивительное изменчивое существо, он может до неузнаваемости изменять самые пылкие заветные свои желания. Так, некогда пылко желавший девственной жизни Иван вдруг загорелся не менее пылкими желаниями семейного счастья. Долгое время оба эти желания до такой степени уживались и заявляли свои права, что он совершенно не знал, чему отдать предпочтение… Изменчивы желания человеческие! Подчас сам не ведает человек, чего ему надо, что ему лучше – и всё-таки желает. Иногда желает и одновременно того и другого, до резкости противоположного и трудно совместимого: к примеру, и жениться, и оставаться в то же время девственником. Пожелай Господь вполне угодить человеку и оказался бы в затруднении перед сумятицей его желаний19.
Как страстно было желание Ивана идти в монахи! Но, вот, проснулась страсть, и явилось желание ничуть не менее жгучее – семейного счастья. О нем, о невесте были все думы и чувства. Но потом опять возвратилось и заговорило в душе другое, высшее благо. Тяжко было выбрать между двумя этими желаниями! Но волею Божией, со страшными мучениями сердца, жалостью, скорбью, среди которых едва душа не готова была разрешиться от тела, оный был сделан. Иван подал прошение о сочислении лику иночествующих.
Постриг был совершён в Гефсиманском скиту при Свято-Троицкой Сергиевой Лавре епископом Волоколамским Арсением (Стадницким). 26 августа 1901 года Господь Человеколюбивый, в таинстве иноческого пострижения, отверз молодому монаху свои Отеческие пресладкие объятья. Вовеки не забыть те святые минуты, а также предшествующие им дни. Сколько передумалось, перечувствовалось тогда! Сколько выстрадала душа, умирая для мира и рождаясь для жизни новой! Сколькими слезами облилась она, исповедав смиренно и с сокрушением сердца свои мерзости, падения и раны от самых ранних впечатлений детства до последней минуты! Слёзы неудержимо, как никогда ни прежде, ни после, лились из глаз. Читая собственную исповедь по записке, в которой постриженик постарался ничего не забыть и не утаить, как это ни больно было бы окаянному самолюбию, он вынужден был несколько раз прерываться, потому что рыдания не давали возможности читать. Так сподобил Господь покаяться… Говоря о своём выборе, Иван признался:
– Это было положение, в котором люди маловерующие и отчаявшиеся избирают самоубийство, как единственный выход из затруднения. Но я увидел здесь новое средство привлечь меня в Свои Отеческие объятия, устремиться в которые я так неразумно и преступно медлил… Я решился, наконец, сделать то, что давно надо было сделать… Вы видите теперь, как я беден, нищ, наг, жалок, убог… Я не мог терпеть долее сам себя, я бросил все, и… вот я у ваших ног… Достоин ли я того, чего ищу?.. Но «не здоровые требуют врача, а болящие». Тот, кто пришел не праведные, а грешные призвати на покаяние, не оттолкнет и меня и поможет мне, ибо не на свои силы уповаю!..
Когда же духовник изорвал покаянную записку и прочёл разрешительную молитву, душа исполнилась восторгом, небывалой легкостью, рождённой сладостной уверенностью, что все грехи прощены, смыты, изглажены и не воспомянутся более вовеки Премилосердым Господом!
– Вот теперь мне легко, отче! – воскликнул постриженик.
После пострига последовали блаженные незабвенные пять первых дней иночествования, которые проводятся в безотлучном пребывании в церкви в строжайшем безмолвии, в посте, молитве, Богомыслии, чтении Слова Божия и других душеспасительных книг, ежедневном сообщении с Господом в Святых Тайнах. Воистину светлые, безмятежные, блаженные, неземные минуты!.. «Смотри, брате, запасайся, – ласково приговаривал Старец, – на всю жизнь теперь запасайся: того не будет уже больше, что теперь переживешь!.. Вот пойдут скорби, тогда и вспоминай эти минуты, и так на всю жизнь их хватит тебе!..»
Дивная правда. В последние годы, исполненные скорбей, часто-часто вспоминались те дни, озаряя душу немеркнущим светом.
Приняв постриг, иеромонах Иосиф всецело посвятил себя служению Богу, беспощадно борясь с земными слабостями, строго обличая свои немощи и придерживаясь аскетизма в быту. Чтобы твёрдо стать на верный путь, необходимо сперва хорошо «познать себя», узнать себе настоящую цену, установить верное суждение о себе, и главным образом, ничуть не обманывая себя, изобличать все свои недостатки, промахи, дела неразумия, порчи воли, скудости и нечистоты сердца! Постигнуть и ощутить сердцем свое крайнее несовершенство и испорченность – значит наполовину достигнуть цели жизни, и притом на бoльшую и важнейшую половину. Самолюбие и незнание себя – главный тормоз обновлению духовных сил. Как, потеряв сознание, нельзя действовать разумно, так, перестав «знать себя», нельзя надеяться, что идешь, а не стоишь на пути ко спасению.
Отец Иосиф полагал, что для монашествующих совсем неуместны многословие, легкомыслие, веселость и смех, которыми убивается молитвенное настроение, ревность, пламенность, умилённость и сосредоточенность служения Господу, и только сосредоточенность, серьезность и даже строгость дает возможность для воспитания высшего благоговения, высшей серьезности и умилённого отношения к жизни, как дару Божию и Его откровению.
Его совесть страдала от комфорта монастырской жизни, чрезмерного для монаха. С болью душевной он чувствовал, что более всех других не должен бы – жить лучше, чем живет самый последний нищий. Не должен услаждать гортань свою и наполнять чрево такими брашнами, которых не знает этот нищий. Не должен сидеть в тепле, сытости и довольстве, в то время как другие мерзнут и гибнут от холода, голода и нищеты… Конечно, можно милостынею приходить на помощь бедным, но – сколько ни помогай, всё равно не достигнешь того, чтобы не лучше их жить, есть, пить, одеваться… Как примирить с монашеским званием всякое хотя бы самое малое и невинное пристрастие к земному и временному? Как примирить то, что останется какое бы то ни было имение после смерти, в то время как монаху приличествует осуществление заповеди не иметь сокровищ на земли, а лишь на небе? Воистину прав был некий игумен, повелевший бросить яко пса без погребения тело монаха, после которого нашли в келье златницу!