– Но ведь это память об отце…
– Память об отце – здесь, – Аня приложила руку к сердцу. – И фотография, и открытки… А что от отца – в этих гравюрах? К тому же мне кажется, что если мой отец таков, как о нём рассказывала Марья Евграфовна, то он одобрил бы моё решение.
Мать поднялась и, подойдя к Ане, крепко обняла её:
– Сейчас он гордился бы тобой, девочка! Он, как и ты, ни секунды бы не сомневался в выборе! А я… Я счастлива сегодня, потому что вижу, что вырастила его дочь такой, какой ей должно было стать – настоящей Аскольдовой. Спасибо тебе!
Глава 10. Ад
Великий Данте разделил ад на семь кругов. В аду земном кругов этих несравненно больше. Долгое время, благодаря Петру Дмитриевичу Барановскому, Сергей оставался в высшем кругу. Природная усидчивость помогла ему быстро овладеть малознакомым ремеслом, и совместно с Барановским он успешно занимался строительством лагерных объектов. Тем не менее, хрупкая и болезненная натура его стала быстро сдавать и при этом, щадящем режиме.
Однако, Сергею повезло ещё раз. У одного из лагерных начальников была дочь-старшеклассница, которой любящий родитель желал обеспечить лучшее будущее – желательно, в столице. Девочке был нужен хороший репетитор, и, узнав о наличии в лагере полиглота и учёного, полковник Бышковец немедленно пригласил его к себе.
Это были самые спокойные дни лагерной одиссеи Сергея. Наконец, он занимался тем, что было ему близко и понятно, находясь в тепле и получая в дополнение к пайку добавку с «барского стола». К тому же полковник Бышковец не был ни патологическим живодёром, ни заматерелым палачом, а служакой, немало развращённым вседозволенностью в отношении подвластных рабов, но ещё не утратившим ни хозяйственного рационализма, мешавшего без толку морить людей, ни некоторого чувства справедливости, не позволявшего переступать определённых границ.
Сергей оценил то, что полковник не норовил лишний раз указать ему его место, но в домашней обстановке обращался с ним корректно, подчас снисходя до равного по форме разговора. Бышковец был уже немолод, довольно начитан и неглуп, и его, по-видимому, в немалой степени тяготила окружающая среда, состоящая, по преимуществу, из холуёв и стукачей. Со временем Сергей случайно узнал и такую деталь, что жена полковника, женщина на удивление приятная, происходит из дворянской семьи. Видимо, этот факт отразился на общей культуре их семейного быта, что и отличало Бышковца в лучшую сторону от его коллег.
Занятия с его дочерью Дашей шли успешно. Девочка не блистала способностями, зато, скучая от вынужденного одиночества, не ленилась. Правда, в её поведении нередко проскальзывали ноты хозяйки, и Сергей вспоминал своих первых воспитанников, мало слушавшихся его, бывшего для них нищим студентом, из милости взятым на службу их родителями. Но это было сущими пустяками. Тем более, что благоволение полковника дало ему возможность на внеочередные свидания с Таей, ставшей для него маяком, благодаря которому он всё ещё находил в себе силы барахтаться в пучине.
Увы, всему хорошему свойственно быстро заканчиваться. Полковника Бышковца неожиданно перевели в другое место, и с этого момента началось быстрое схождение во глубину преисподней.
Привилегированное положение рождает зависть, а зависть – доносы. Так оказался Сергей во внутренней лагерной тюрьме. Тёмная, холодная, сырая камера, штрафной паёк, допросы относительно якобы проводимой им среди других заключённых антисоветской пропаганды, во время которых заставляли раздеваться донага, зная, что голый человек неизбежно теряет равновесие, становится более податлив… Сергеем быстро овладело безысходное отчаяние. Ведь ему казалось, что он почти выдержал испытание, большая часть срока была уже позади, и вдруг вместо освобождения ему бесстыдно накручивали второй срок. Бывалые сокамерники упредили:
– Или восьмерик или катушка, как рецидивисту.
Десять лет! От одной мысли этой всё внутри обрывалось, и оставалось единственное желание: умереть прямо сейчас и никогда больше не видеть, не знать этого безысходного ужаса, унижений, тупого равнодушия.
Но смерть не шла… И не шёл даже сон, иногда дающий передышку в мучениях. Сергей завидовал спокойствию своих товарищей по несчастью. По-видимому, они уже свыклись со своей долей и берегли остатки сил, не растрачивая их понапрасну. Они крепко спали в то время, когда Сергей ворочался с боку на бок на жёстких нарах, дрожа от озноба и изводя себя страхами, а днём коротали время за неспешными разговорами.
А рассказать было что! Каждый человек – своего рода, книга, страницы которой всегда любопытно читать. Их было трое: столыпинский переселенец Калиныч, бывший петербургский студент Лавруша и мошенник-рецидивист Цыган, взятый за поножовщину в бараке. Будучи в одиночестве, не имея поддержки своих против «фраеров», Цыган держался миролюбиво и, в сущности, немало оживлял царившую в камере тоску, красочно живописуя свои странствия – от солнечного Ашхабада до Иркутска, от Тбилиси до финской границы… Цыган был, по-видимому, талантливым и рисковым авантюристом. В числе его жертв оказывались даже государственные учреждения, чьи бумаги он искусно подделывал, и крупные начальники, которых он проводил, как детей. Такие истории слушать было особенно интересно и даже весело, поскольку Цыган обладал ещё и незаурядным талантом рассказчика.
– Твои бы таланты да на благо использовать, – качал головой степенный Калиныч, словно только что сошедший со страниц тургеневского рассказа.
– На чьё благо-то? – усмехался Цыган.
– Людей, кого ж…
На это Цыган разражался раскатистым смехом:
– Кабы я свои способности на пользу людей употребил, так уже бы вышку получил! Потому что заботиться о благе людей – это контрреволюция! Ты-то, голова, на том и прогорел, или я ошибаюсь?
Калиныч тяжело вздыхал и отворачивался к стенке. На воле он был шкипером на небольшой реке. С очередным грузом товаров для сельпо прибрежных селений его отправили перед самыми заморозками. Зарядившие ледяные дожди спровоцировали подъём воды и ледоход из оторвавшихся закраек. Хилое судёнышко Калиныча почти не могло продвигаться вперёд из-за нарастающих с каждым днём ледяных заторов. Команда, быстро смекнувшая опасность, бежала во время очередной остановки, и Калиныч остался сражаться со льдами один на один. В любой момент какая-нибудь льдина могла пробить борт, и тогда бы он неминуемо погиб вместе со своим судном. Сутками не смыкая глаз, Калиныч вёл свой «корабль», лавируя между опасностями. С риском для жизни, проявив чудеса ловкости и приложив невероятные усилия, он добрался до места назначения, наняв за четыре бутылки водки новую команду. За такой подвиг самоотверженного героя надлежало наградить. Но – четыре бутылки водки?.. Но – съеденные во время ночных сражений со льдами два кило сухарей и сахар? Да ведь это – расхищение государственной собственности! И получил Калиныч «награду» – десять лет ИТЛ. Его жена осталась без средств к существованию с тремя ребятишками на руках, младший из которых недавно умер.
Цыган хохотал во всё горло, узнав о «преступлении» Калинача. Ему, ловкому мошеннику, ограбившему государство не на одну тысячу, было смешно, что бедный шкипер оказался практически приравнен к нему.
– Учитесь, граждане фраера! Нужно воровать масштабно – тогда хоть поживёте вволю и весело, прежде чем на нарах крючиться.
Сергей не успел узнать участь своих сокамерников – ему приговор вынесли раньше: десять лет ИТЛ. Услышав вердикт «суда», он едва не лишился чувств. Это был конец. Но не просто конец, а удлинённый во времени, мучительный, страшный. В тот момент что-то сломалось внутри, и всё дальнейшее стало походить на тяжёлый сон, от которого невозможно пробудиться.
Вначале был этап… Совсем не такой, как прежний, а пеший. Вереницу голодных и истощённых людей дюжие конвоиры с собаками гнали день за днём многие километры. Кое-кого из заключённых пришли проводить родные, и Сергей отчаянно искал в кучке собравшихся у ворот зарёванных баб Таю. Но её не было… И от этого стало ещё страшнее. Слишком долго от неё не было вестей. Вдруг что-то случилось с ней? Ведь она совсем одна здесь! Её может обидеть каждый… Или не простили связи с ним? Ведь она представилась его женой. Что если и она арестована?
Снег качался и плыл перед глазами. Топали серые, согбенные люди – мужчины, женщины, одинаково истерзанные и лишённые надежды. Лаяли собаки, лаяли ещё злобнее конвоиры:
– Живее! Живее! Нам до ночи до посёлка дойти надо!
Конвоиры обязаны доставить «товар» живым. Что будет после, не их дело. Но за происшествия на этапе с них спросят, и они не преследуют цели уморить подвластных. Они всего лишь приторговывают хлебом, выделенным на пайки заключённым, и от этого пайки необратимо сокращаются. Сколько может пройти человек, питающийся двумя кусочками хлеба в день и кружкой воды, даваемой лишь раз в день – на ночь? Но люди – шли. День за днём, с рассвета и до ночи…
– Живее! Живее!
Вот, проехали мимо дроги, и сердобольная баба сунула кусок хлеба колыхающейся от ветра девчушке, бредущей позади всех. О, какая ошибка! Нельзя проявлять жалость к одному, когда рядом десятки таких же! Голод обращает человека в зверя… Мгновение, и девочка распростёрта на снегу, а десяток бывших людей, наиболее быстрых и сильных, рыча, рвут друг у друга заветный кусок. Остальные, более слабые, лишь с сожалением и жадной дрожью смотрят на них, сглатывая слюну.
Конвоиры раздают тычки, и снова вереница движется вперёд, оставляя капли крови на снегу… Живее! Впереди ждёт посёлок, а в нём холодный сарай – тюрьма, в которой предстоит провести несколько часов, отведённых на сон. Часов этих тоже всё меньше, потому что голодные люди идут медленно, и этап не укладывается в срок.
А к этому добавляется вечная пытка стыдом – необходимость справлять естественные потребности на глазах у всего этапа… Да, навряд ли изобретён где-то более совершенный механизм расчеловечивания человека, низведения его до уровня бессловесного. И какой же силой нужно обладать, чтобы сопротивляться ему!..