– Запуталась я, батюшка. Точно постоянно во мглу смотрю и ни огонька, ни тропинки не вижу. Что мне делать, скажите?
– Да надо ли тебе, Анюта, чтобы я и впрямь сказал тебе, что делать? – спросил отец Сергий.
– Отчего вы спрашиваете? Я ведь к вам за советом приехала – больше не у кого просить.
– Неправда. Совета всегда есть, у кого спрашивать. Бог-то и Пресвятая Его Матерь неизменно подле нас. А свой совет я тебе дам, коли серьёзно просишь, да только ты ведь не последуешь ему.
– Почему не последую? – растерялась Аня.
Отец Сергий внимательно посмотрел на неё, покачал головой:
– Анюта, Анюта, к чему лукавить и искать совета тогда, когда уже всё решено? Ведь ты уже всё решила, – произнёс он с расстановкой. – Но решения своего ты боишься, тебе плохо от него и ты у меня ищешь найти ему поддержку и благословение. Так вот напрасно, ибо я не поддержу и не благословлю.
– Я ничего не решала! – воскликнула Аня, останавливаясь. – Я за советом к вам приехала!
Отец Сергий остановился также, вновь качнул головой:
– Со мной-то лукавить пытаешься? – сказал с ласковым сожалением, словно мать журила набедокурившего ребёнка. – Что ж, я скажу тебе яснее и твёрже. Я не дам благословение на брак, не освящённый таинством венчания, который предварит исповедь обоих будущих супругов. Человек, о котором ты многое сказала, а ещё о большем постеснялась сказать, никогда не станет рисковать карьерой для этого. А ты… – снова проникающий в потаённые уголки сердца взгляд, – ты примешь его правила.
– А если нет другого выхода?..
– Выход есть всегда. Оставь Москву, приезжай сюда. Преподавай музыку в школе. У нас поживёшь, поисповедуешься, попричащаешься. На душе-то и прояснится, и полегчает. Чем тебе не выход?
Аня не ответила. Впереди у неё было окончание консерватории, сцена, певческая карьера, успех которой ей все прочили, дело, о котором она так мечтала, единственная мечта, которая ещё уцелела. И – отказаться?
– Простите, батюшка… – сказала она устало. – Вы правы, мне не следовало приходить.
– Ещё чего придумала! Не следовало! – отец Сергий подхватил её под руку и, ускорив шаг, повёл к показавшемуся на горизонте дому. – Обязательно следовало! Ты сколько лет не была у меня? Сколько лет своей душе позволяла сорной травой зарастать? А мы с тобой эти заросли прополем вместе. Глядишь, и окажется, что твоя мгла – это их гуща.
– Я, батюшка, завтра домой уже… Александр Порфирьевич там один, я нужна ему…
– Что ж, хоть ночь ещё впереди.
– Да ведь вы утомились, батюшка. Вам бы отдохнуть, а не со мной возиться…
Отец Сергий оставил без внимания её замечание. Дома он отдохнул совсем недолго, а затем, отслужив вечерю и заупокойную по новопреставленной Аглае, поужинал и увёл Аню к себе. Разговор получился тяжёлый, но на душе после него стало легче, словно бы омыли её ледяной ключевой водой. Просветлённая и бесконечно уставшая Аня не заметила, как уснула, прикорнув на диване.
Батюшка разбудил её утром. Сказал тепло:
– Просыпайся, Анюта. Помолимся, позавтракаем, и я провожу тебя на поезд, если ты не передумала ехать.
– Меня ждёт дядя Саша… – машинально повторила Аня.
Отец Сергий не ответил. Подойдя к ней, он надел ей на шею крестик:
– Вот, носи впредь. Негоже креста не носить.
После завтрака они отправились на вокзал. Белый, пушистый снег ослепительно сиял на солнце, и приходилось постоянно жмурить слезящиеся глаза.
– Молись Господу, проси Его, чтобы снял Он с тебя тесноту, замыкание в себе, чтобы получила ты расширенное сердце, – наставлял батюшка. – Мы должны теснее сплотиться друг с другом, по-настоящему любить друг друга, носить тяготы друг друга. Сейчас, в эти страшные дни, нельзя носиться только с собой, со своими горестями и радостями. Каждому предстоит в меру его сил чаша испытаний. Много легче будет вынести их, если сохранится любовное единение друг с другом. В Москве и поблизости ещё остались наши маросейцы, обращайся к ним, общайся с ними. Ведь ты часть нашей семьи, как была и твоя мать. Приезжай и ко мне, как только сможешь. Тебе необходимо исповедоваться.
Под конец Аня не выдержала, тонко, по-детски расплакалась, уткнувшись в плечо своего духовного отца. Ей вдруг стало невыносимо страшно и горько уезжать от него. Рядом с ним в её душу возвращался мир и покой, и вся маята отступала, мгла рассеивалась, точно бы батюшка, как опытный садовод, выполол из её души весь сорняк, не позволявший ей видеть солнце.
– Я не хочу уезжать, батюшка! Не хочу! У меня больше никого не осталось…
Он ласково гладил её по плечам:
– Сейчас ты должна ехать. Но ведь ты всегда можешь вернуться. Что бы ни случилось с тобой, помни: здесь тебя всегда примут. Пиши мне обо всём, что с тобой происходит, приезжай ко мне, будем разговаривать. И молись, Анюта, молись. И я за тебя молиться буду.
Утишили страдающую душу ласковые слова, и всё же не ушло колючее чувство – это последняя встреча их! И уезжать – нельзя! Однако, по мере отдаления от Твери оно стало притупляться. Подумалось, что всё это, быть может, расстройство нервов от напряжения последних дней.
С вокзала она поспешила домой, тревожась, как отчим пережил эти дни её отсутствия. В квартире было тихо. Никто не отозвался и на зов, и от этого неприятно защекотало под ложечкой. Вдруг ослабев и едва сдерживая дрожь, Аня прошла в комнату отчима. Александр Порфирьевич, облачённый в свой лучший костюм, лежал на накрытой покрывалом кровати, скрестив руки на груди. Рядом с ним стоял стакан воды, а под ним лежала записка. «Я потерял жену. Потерял зрение. С каждым днём теряю способностью двигаться. Хочу уйти прежде, чем лишусь возможности распоряжаться своей жизнью. Прости меня, Анюта. Помни, что я тебя всегда любил. И помни, что обещала мне».
Аня уронила записку и пронзительно закричала. Всё закачалось перед её глазами, потемнело, поплыло.
– Зачем?! Зачем ты это сделал?! Зачем даже ты меня бросил?! – она упала на колени, содрогаясь в истерических конвульсиях.
Внезапно чьи-то сильные руки обняли её и мягко подняли на ноги:
– Аня, успокойся! Успокойся, прошу тебя! Для него это лучше! Подумай, ведь он страдал так долго, и какие ещё муки были у него впереди!
Сквозь туман проступило лицо Викулова.
– Варс, Варс… – пролепетала Аня, обнимая его и захлёбываясь слезами. – Откуда ты здесь?
– Я знал, что ты приедешь сегодня, и пришёл… – он осторожно повлёк её из комнаты покойника: – Ты же знаешь, Анечка, я люблю тебя. Я жить без тебя не могу! Поэтому и пришёл!
– Что ты говоришь, Варс… – Аня полубесчувственно мотнула головой. – Зачем…
– Тебе нужно успокоиться, нужно начать новую жизнь! – Викулов стал жадно целовать её лицо, впился в губы, не давая говорить. – Я помогу тебе в этом! Я всё для тебя сделаю, Анечка! Всё, что ты захочешь!
Аня попыталась освободиться из объятий Варса, но они стали лишь крепче. Не переставая ласкать и осыпать её поцелуями, он увлёк её в комнату, некогда принадлежавшую Надежде Петровне и Пете, уложил на покрытую пледом тахту. Она не сопротивлялась более, вдруг разом утратив и волю, и силы, всецело отдавшись его власти.
Когда Аня пришла в себя, то увидела Варса. По пояс обнажённый, он стоял у окна, и от неё не укрылась торжествующая улыбка победителя на его лице. Она же лежала ничком, едва прикрытая, растрёпанная. Стыдливо потянув на себя плед, случайно нащупала на груди – крест… Стало отчаянно стыдно. Разве за этим отпустил её в Москву отец Сергий? И как теперь показаться ему – такой?
Плед уколол плечо. И следующая игла пронзила память. Да ведь это же – Петин плед! Он не забрал его, как и некоторые другие вещи… И комната – его… Ну, отчего же это должно было произойти ещё и именно здесь?!
Аня чувствовала себя униженной и жалкой. Она тихо заплакала, закусив губу.
– Проснулась, Анечка? – Варс быстро сел рядом и, приобняв её, чмокнул в щёку. – Ну, полно! К чему эти слёзы? Разве тебе было плохо?
Аня посмотрела на него искоса. Да, плохо ей не было… И даже сейчас этот человек не отвратителен ей, не противен. Он смотрит на неё открыто, нисколько не чувствуя за собой вины – ведь она не противилась ему… И тем больше грех, тем стыднее.
– Что теперь будет? – спросила Аня безнадёжно.
– Ничего, – пожал плечами Варс. – Завтра пойдём и распишемся.
– В соседней комнате лежит умерший, а ты говоришь о свадьбе?
– Если мне не изменяет память, то даже в любимой твоей матерью книге сказано: оставьте мёртвым погребать своих мертвецов. Анечка, не переживай! Александра Порфирьевича мы похороним, как должно. Я всё устрою. А свадьба… Чёрт побери, я не предлагаю устраивать попойку с сотней гостей. Для этого теперь не время, ты права. Мы просто сходим и узаконим то, что между нами уже есть, – с этими славами Викулов провёл горячими ладонями по её обнажённым плечам, покривился, заметив крест: – Хочешь, я куплю тебе красивый медальон вместо этого атавизма?
– Не тронь! – резко дёрнулась Аня. – Креста не тронь! Его я не сниму, так и знай!
– Как хочешь, – пожал плечами Варс, снова притягивая её к себе.
– И ещё. Я хочу настоящего брака. Освященного!
Викулов взял её за подбородок, внимательно посмотрел в лицо:
– Ты хочешь, чтобы меня вышвырнули на улицу с волчьим билетом?
– Я уже сказала, чего хочу. Пообещай мне, что мы обвенчаемся, и тогда… тогда…
Варс чмокнул её в губы:
– Тогда ты станешь моей женой перед людьми и Богом, я понял.
С трудом уворачиваясь от его всё более настойчивых ласк, Аня требовательно повторила вопрос:
– Так ты согласен выполнить это моё условие?
– Анечка, я же сказал, что выполню любое твоё желание. Значит, выполню! Но ты должна понимать, что положение сейчас не такое, чтобы можно было просто пойти и обвенчаться. Нужно выбрать время, найти место и попа, обделать всё, чтобы никто не узнал и не стукнул. Ты не согласна?
– Согласна, конечно…
– Вот! Поэтому сначала мы пойдём в ЗАГС, а потом, как только представится случай, удовлетворим твой атавистический каприз. А теперь скажи, что ты согласна! – Варс отстранился и выжидательно посмотрел на Аню. – Ты согласна?