Четверо гладиаторов подхватили багаж сиятельного Гая Нигрина и понеслись в военную гавань. Там стояла декирема… Как описать ее? С виду она была похожа на обычную трирему, только вдвое больше ее. Мощный корпус вытягивался на семьдесят метров вдоль и на двадцать метров поперек. Борт возвышался над водою метра на три, по всей длине его прострачивали лючки-скалмы для двух рядов гигантских весел – каждое метров в семнадцать. Гребли им впятером, а всего гребцов требовалось семьсот человек! А три высоченные мачты?! А двенадцать баллист и катапульт?! А четыре башенки-турриты для стрелков?
– Крейсер! – оценил Искандер.
– Линкор! – поправил Эдик.
– Это декирема, – вмешался в разговор Волтацилий Пилут. – Заносите вещи! Сиятельный разместился в диаэте, это на корме, третья дверь справа! И живее давайте!
Лобанов поднялся на обширную палубу и прошел на корму. Там, возле надстройки-диаэты стояли четверо. Одного из них Сергей узнал сразу, это был Нигрин, остальных он видел впервые. А скажи ему тогда, как туго переплетутся нити судеб его и этой четверки, так не поверил бы ни за что…
Глава 5
Море спокойно голубело, словно умасленное. Ветерок еле задувал, и декирема шла на веслах – огромные дерева переносились по воздуху, взблескивая мокрыми лопастями, погружались в прозрачный аквамарин пологих волн и мощно загребали бурлящую, пенную воду. Изумительная равнобежность, почти музыкальная синхронность гребли завораживала.
Лобанов стоял у фальшборта и бездумно следил то за ритмическим возвратно-поступательным движением весел, то за восходяще-нисходящим кружением чаек в линялой лазури. А впереди, прямо по курсу, зеленела и синела земля. Декирема поднималась и опускалась на мелкой волнишке, и чудилось, будто сам берег колышется, попадая в размеренный такт вечной любовной игры воды и суши.
– Любуешься?
Лобанов оглянулся. Позади стоял босой Эдик в набедренной повязке и щурился на солнце.
– Загораешь? – в тон ему спросил Сергей.
– Ага!
– Надо тебе обрывком леопардовой шкуры разжиться, – присоветовал Лобанов.
– Зачем? – озадачился Эдик.
– А помнишь, в чем ты шлялся по санаторию?
– А-а…
Эдик погрустнел маленько. Подошел к борту, послушал скрипучие и плещущие рулады, издаваемые кораблем, и цвиркнул слюной в море, словно отрекаясь от прошлого.
– Прибываем, говорят, – подошел Гефестай. – И чего там, на берегу? Брундизий?
– Двойку тебе по географии! – с удовольствием вывел Эдик. – В Остию следуем!
Сын Ярная лениво отмахнулся:
– Да мне по фигу, лишь бы опять на твердую землю! Надоело мне это ваше качание хуже горькой редьки!
– Ваше! – возмутился Эдик. – А кто стонал: «Под парусами хочу, под парусами!»
– Мы не под парусами, – пробурчал Гефестай, – мы – на веслах!
– Скоро уже… – прищурился Лобанов. – Вон, забелело что-то… Остия!
– Подгребаем, значить! – удовлетворенно подытожил Гефестай.
Остия была городом-стотысячником, по размеру она уступала лишь Риму да Капуе. Еще бы! Главный порт, «уста Рима»!
Сощурившись, Лобанов огляделся. По правую руку он увидел башню остийского маяка-фаруса; ближе к городу, на холме, высился громадный храм Нептуна, отливавший белоснежным мрамором. Крышу храма попирали четыре бронзовых слона, запряженные в квадригу морского бога. Город-порт защищала мощная внешняя стена с крепкими воротами, фланкированными сигнальными башнями. Слева на рейде стояли военные триремы – в Остии была летняя база части Мизенской эскадры. С палуб трирем донеслись приветственные вопли фанфар, трубач с декиремы выдул пронзительный ответ.
– Суши весла! – раздался окрик, и гигантские лопасти зависли в воздухе, роняя струйки брызг.
Декирема прошла по каналу с перекинутыми через него мостами и вплыла в колоссальную шестиугольную акваторию гавани Траяна. Просторная набережная была переполнена множеством лавок, ларьков, навесов, к воде спускались широкие ступени с колоннами для швартовки кораблей, а в стену, ограждавшую набережную с суши, были вделаны большие железные рымы. На заднем плане тянулась аркада акведука и возвышались огромные, в несколько этажей, зерновые склады. Закрома Родины.
К Лобанову приблизился мрачный Искандер, волоча за собой длинную цепь.
– Давайте, – пробурчал он, – заковывайтесь!
– Ты записался в кружок «Юных друзей рабовладельцев»? – невинно удивился Эдик.
Тиндарид сверкнул на него глазами.
– Тебе будет лучше, – сказал он агрессивно, – если на нас кузнец железяки наденет?!
– Не ссорьтесь из-за ерунды, – посоветовал Лобанов, защелкивая на запястьях наручники.
– Да я не ссорюсь… – увял Искандер.
– Короче, – поправил дело Гефестай, – храните гордое терпение, товарищи гладиаторы! Никуда не денется ваш скорбный труд и дум высокое стремление! Плавали – знаем!
Декирема подвалила к пристани, и на причал полетели концы крепких канатов, с кормы – ретинакул, с носа – анкорале. Портовые рабочие живо окрутили швартовы вокруг мощных гранитных колонн. Матросы-классиарии забегали по палубе, их подбадривал карабит, щедро раздавая пинки неповоротливым.
Из каюты поднялся Гай Авидий Нигрин с дочерью. Авидия заметила Лобанова и улыбнулась ему. Лобанов неловко поклонился. Улыбка девушки, углядевшей цепи, несколько поблекла.
– На берег! – дернул за цепь Волтацилий Пилут.
Лобанов сжал зубы и зашагал куда сказано.
– Как идут! – послышался издевательский голос Мир-Арзала. – Как пишут!
Шавкат с Давроном загоготали, довольные своей долей – и волей.
– Дождешься ты у меня… – процедил Эдик.
– Не связывайся, – одернул его Лобанов.
В порту было людно. Слышались крики, разноязыкие голоса, смех и ругань; щелкали бичи погонщиков, ревели ослы, глухо стучали по деревянным настилам пятки рабов-грузчиков. Тут же увивались толпы кладовщиков, смотрителей доков, канатчиков, счетоводов, лодочников, мелких уличных торговцев, нищих и проституток. Подвалили деловитые таможенники-портиторы; чиновники из канцелярии квестора мелко кланялись Гаю Нигрину, заверяя, что грузы консуляра вне подозрений.
– Идем, идем! – потянул за цепь Пилут.
– Иду, иду! – ответствовал Лобанов, теряя из виду Авидию Нигрину. Свидятся ли они еще хоть раз?..
– И мы с ним! – не утерпел Эдик.
Полдесятка стражников потопали сзади, вежливо поддавая гладиаторам древками копий.
Четверку вывели на улицу Кардо Максимус, прямую и не шибко широкую, застроенную инсулами – добротными многоэтажками – с балконами, с обширными парадными, с колоннами и портиками. Нарядные толпы обтекали гладиаторов, как некую помеху на пути, как деревья или столбы, и взгляда не бросая на отверженных, влекомых на продажу. Лобанов усмехнулся – на лицах прохожих он узнавал то же выражение, по которому угадывал на московских улицах пришельцев из Люберец или Клина: мы, дескать, «центровые»! Хоть и не столица, но и не какая-нибудь там вшивая провинция…
За портиком, примыкавшим к зданию театра, Пилут свернул в деловой квартал. Там, внутри двойной колоннады были устроены «офисы» публиканов и прочих воротил, лавки менял и – конторы «оседлых» ланист.[74]
Волтацилий Пилут повертел головой и направил стопы к дверям, над которыми было выложено мозаикой изображение двух гладиаторов, дерущихся на мечах.
– Сюда!
Пилут затащил всю четверку в полутемное помещение и поднял свободную руку, здороваясь с коренастым мужиком, гладко выбритым, стриженным «под горшок», но облаченным в нестираную тогу, от которой несло потом и рыбным соусом.
– Приветствую, Веррий Флакк!
– И я тебя, уважаемый Волтацилий! – поклонился ланиста, выходя из-за стола.
– Сиятельный Гай Авидий Нигрин предлагает тебе хороший товар, – с выражением проговорил Пилут, – и просит за каждого десять тысяч денариев!
Ланиста внимательно оглядел товар, посапывая и близоруко щурясь.
– С виду хороши… – протянул он, сбивая цену. – Не больны ли? Бледные какие-то… Квелые…
– Прирожденные бойцы! – нахваливал Пилут. – Самому Марсу составят достойную компанию! Кого хошь уделают!
– Если они такие непобедимые, – усмехнулся ланиста, – чего ж они здесь оказались? Ладно, даю по тысяче денариев за каждого.
– Четыре! – быстро сказал Пилут.
– Полторы! – надбавил Веррий Флакк.
– Три!
– Две, и ни ассом больше!
– Орк с тобой, две!
Ланиста кивнул, отпер, оглядываясь, сундучок и отсчитал восемь увесистых мешочков с серебром.
– Забирай! – выложил он денежки на стол.
– Продано! – сказал с удовлетворением Волтицилий, сгребая плату, и протянул конец цепи Веррию Флакку.
– За мной! – сказал ланиста, заводя купленных гладиаторов в тесную каморку с топчанами. Переднюю стену каморе заменяла крепкая решетка. – Располагайтесь! Кормежка – в восемь часов![75]
Лобанов присел на топчан и откинулся к стене. Умом он понимал, что свершился акт купли-продажи. Продали его, Сергея Лобанова, живым весом, за две тысячи денариев. И все равно, в сознании это не умещалось. Как это так – взять и продать человека?! Как мебель, как породистую собаку…
– Как дойную корову! – фыркнул Эдик, перебивая Серегины мысли.
– О, темпора, – вздохнул Искандер, – о, морес…[76]
– Темпора как темпора, – проворчал Гефестай. – Думаешь, в нашем времени рабами не торгуют? Да только так, сплошь и рядом!
– Ладно, – махнул рукой Лобанов, – переживем и это…
Часа в два пополудни рабам-гладиаторам принесли поесть – сунули за решетку четыре миски с полбяной кашей, по хвосту жареной камбалы каждому голодающему плюс кувшинчик разбавленного виноградного сока на всех.
Ланиста обедал у себя за столом – наворачивал луканскую копченую колбасу и бледные бобы с красноватым салом. Дух витал… Божественный!