– Куда?! – заорал «уголовник». – Сначала Ланион[84] пожрет, понял?!
– И кто тут Ланион? – осведомился Лобанов, накладывая сыр на хлеб.
– Это я! – глумливо усмехнулся один из сидевших, здоровый малый с квадратным лицом и тяжелой челюстью. Его короткие, сучковатые пальцы мяли хлеб, сжимаясь в кулаки. Костяшки были сбиты. – А ну встать! – рявкнул Ланион, разом наливаясь кровью.
Сергей откусил от бутерброда и повернулся к Гефестаю, делая вид, будто Ланиона и прочих криминальных элементов не существует в природе. По правилу: как себя поставишь, так и жить будешь.
– А ничего, – оценил он завтрак, – сытно!
– Чайку бы ишшо! – вздохнул Эдик, вступая в игру.
– А вон, – поднялся Гефестай, – чего-то в кувшин налито!
Он протянул руку за кувшином, и ее тут же перехватил Ланион. Сын Ярная очень удивился.
– Это еще что за жопа с ручкой? – спросил он.
– Это Ланион, – объяснил Сергей, – самая крутая плесень на здешней помойке!
– А-а… – протянул Гефестай. Ухватившись за большой палец Ланиона, он отжал его, вынуждая хозяина пальца плюхнуться на скамью. – Не протягивай руки, – проговорил сын Ярная назидательно, – а то ноги протянешь! Развели тут «дедовщину»…
Плеснув в чашку из кувшина, Гефестай понюхал, потом попробовал.
– Сок! – определил он. – Виноградный! Свежеразбавленный!
– Плесни мне, – протянул Искандер свою чашку.
Гефестай плеснул не жалея.
– А эти чего стоят? – спросил Эдик, уплетая сыр, и показал на стоящих гладиаторов.
– Наверное, тутошние чмошники, – ответил Сергей.
К столу лениво приблизился огромный, широкий человек с редкой для здешней моды бородой и усами и пышной шевелюрой не хуже львиной гривы.
– Они – тироны, – прогудел пышногривый, – и вы – тироны![85] А Ланион – ветератор, и у него первый ранг! Дошло, тирон? За ним тридцать с чем-то побед! Ты сначала доживи хотя бы до третьего ранга, а потом уже будешь хвост поднимать!
– Ты-то кто есть? – спокойно поинтересовался Сергей.
– Я – Кресцент!
– Да ну?! – обрадовался Лобанов. – Сальве тогда! А меня к тебе направили! В секуторы!
Кресцент оглядел Лобанова и усмехнулся.
– Ну, наглости в тебе на двоих секуторов, – проговорил он. – Еще и останется! А где у меча острие, а где рукоять, не путаешь?
– На понт берет… – пробормотал Эдик для Сергея.
– Кресцент, – улыбнулся Лобанов, – вот тебя я уважаю. Не корчишь что-то из себя, не орешь как потерпевший… Только учти, Кресцент: язычок иногда полезно прикусывать! А то вколочу его в глотку вместе с зубами!
Кресцент не разозлился и, тем более, не испугался. Он выпучил глаза и загоготал. Его хохот подхватили многие в триклинии.
– Ты?! – выдавил Кресцент, скисая от смеха. – Мне?!
– Ага! – подтвердил Сергей. Он проглотил последний кусок, запил его соком и поднялся из-за стола.
– Сначала я! – вызверился Ланион, вспрыгивая на столешницу. – Тебе!
У него в руке блеснул металл. Нож? Кастет? Лобанову некогда было думать. Он махнул рукой, подбивая Ланиону ноги и роняя того на копчик. Правым кулаком – в кадык, костяшками левой руки – под нос, правой ладонью – в подбородок. Ланион проехал задницей по скользкому мрамору и сверзился на скамейку. Нож зазвякал по каменным плитам пола.
Тироны, повинуясь знаку «уголовника», бросились на Лобанова, но отлетели, натолкнувшись на стену по имени Гефестай.
– Прекратить! – заорали ворвавшиеся в триклиний стражники, раздавая налево и направо пинки и зуботычины. – Р-разойтись!
Мордатый рыжий легионер подскочил к Сергею и махнул кулаком со свинчаткой, метя Лобанову в скулу. Роксолан увернулся, не оказывая сопротивления «представителю закона». Ну их… Легионер решил не повторяться и тут увидел оброненный Ланионом нож.
– Ах, так ты у нас с железкой! – ласково протянул он. – Полинейк! Пиннас! Ко мне! Взять этого!
Здоровенные амбалы в панцирях и шлемах, «в дружинах римских поседелые», подошли и молча указали Сергею направление движения. Лобанов покорился. Их много, он один. Драку устроить можно, да как бы не устроили ему похороны… Оправдываться он тоже не стал – одно дело набить Ланиону морду и совсем другое – сдать его этим вертухаям. Не по понятиям сие!
Легионеры отвели Сергея в карцер и усадили на колодку. Это был тяжелый деревянный брус с набитой на него железной полосой. В нее торчком вставлялись кольца на стержнях. Легионер, поглядывая на Сергея, уложил его ноги между колец, продел сквозь все кольца железную штангу и нацепил на нее замки.
– Отдыхай, – бросил он.
Щелястая дверь захлопнулась, цедя плоские лучики с вихрящейся в них пылью.
– Ур-роды… – пробормотал Сергей и поерзал.
Сидеть было неудобно, но занять иное положение не позволяла идиотская колодка. Через час Сергею стало понятней слово «мучение». У него ломило все тело, боль растекалась от пояса по позвоночнику, терзая и ноги, и шею, и плечи.
– С-суки… – прохрипел Сергей. – Гестаповцы вшивые… Чтоб вам всем…
«Сидение по мукам» длилось еще долгих-предолгих три часа. Лобанов совершенно окостенел, боль жила в нем, пульсируя и расходясь с каждым ударом сердца. Вошедшего легионера он заметил не сразу. Стражник расцепил замки и вынул штангу из колец, без особых церемоний толкая Сергея в плечо. Зарычав, Лобанов упал. С трудом встал на карачки. Распрямиться удалось не сразу, а уж встать на ноги и вовсе было подобно подвигу.
– Марш на занятия, – буркнул стражник. – Живо!
Сергей, ни слова не говоря, прошкандыбал во двор. Боль уходила из него по капле, освобождая место для жгучего желания причинить ее другим. Этому паршивому «деду» – первому! Сука поганая! Первый ранг у него! Я те еще устрою…
Двор был полон. Гладиаторы, разбившись по отрядам, занимались. Группа фракийцев – Сергей узнал их по спинам Гефестая и Искандера – упражнялась под зычные команды Целада. Кучка ретиариев, в которой затерялся Эдик, училась набрасывать сеть. Надо было сложить ее в руке особым образом, чтобы грузила расправили сетку на манер сачка, накинуть, а потом дернуть за шнур, спутывая мурмиллона.[86]
– Тут главное, – объяснял наставник, – не дать ему порвать сеть вот этим!
Он показал что-то вроде решетчатого конуса, пустого внутри, с торчащим из него крюком-ножом.
– Фламма, бросай! – отдал тренер отрывистую команду.
Фламма, щуплый парень с клеймом на левом плече, ловко накинул сеть, опутав ею наставника, но тот живо освободился, полоснув по ячеям крюком-ножом и пронырнув в отверстие.
– Поняли? Эдикус, повтори!
Сергей поискал глазами Кресцента и легко нашел его – группа секуторов разучивала свои экзерсисы не на плитах двора, а на песке арены – привыкай, тирон! Кресцент встретил Сергея улыбкой.
– Становись, – проворчал он добродушно и повысил голос: – А теперь – вторая позиция! Делай как я! И – раз! И…
Сергей стал в строй и принялся повторять за Кресцентом отточенные па танца смерти.
– А ты не говнецо, – тихо проговорил его сосед, – не проболтался, чей ножик!
Сергей с удивлением узнал «уголовника». Под глазом криминального элемента лиловел свежий фингал.
– Своих не закладываю! – усмехнулся Лобанов.
– Я – Максим, – протянул руку «уголовник».
– Сергий.
– Эй! – заорал Кресцент. – Разговорчики в строю! Быстро разобрали мечи!
Сергей взял в руку деревянный меч и встал во вторую позицию.
И потянулись долгие дни и короткие ночи. Утром, чуть свет, играли подъем. Светильники в темной галерее зажигались затемно, но давали больше копоти и чада, чем света. Утренний туалет был прост: сунуть ноги в сандалии, вымыть лицо и руки, прополоскать рот и сходить до ветру. Щелканье сандалий после подъема напоминало выступление сводного ансамбля кастаньетчиков – гладиаторы сбредались в столовую. Завтрак не полнил и готовился по такому рецепту: истолочь и растереть кусок сухого соленого сыру, чесноку, острых трав, добавить оливкового масла с уксусом. Называлось это блюдо моретум. Его намазывали на хлеб и ели. Иногда кусок хлеба смачивали вином. После завтрака гладиаторов разводили на занятия. Всею толпой бойцы-смертники бегали, прыгали, тягали тяжести, бились на мечах. До полудня. После наступало время прандия, второго завтрака. На длинные столы в трапезной ставили все тот же хлеб, добавляя к нему лук, бобы и мелкую соленую рыбешку. По великим праздникам гладиаторам перепадали маслины, сыр и сухой инжир. Отдыхали с часок – и снова в бой. До вечера. И – обед. Яйца и соленая рыба на закуску, каша с мясом, полбяная или бобовая, фрукты, дешевое сабинское вино с медом. И – баиньки…
Глава 6
«Унылая пора» на италийской земле не навевала светлой печали, как-то незаметно было, чтобы природа увядала. Может, где и проглядывал багрец с золотом, но осенние тона терялись в темной вечной зелени.
Отпел свое сентябрь, отшелестел октябрь. Каждый божий день Сергий Роксолан, Искандер, Портос и Эдуардус занимались в Большом дворе «Лудус Магнус», разучивая приемы боя, преумножая умение владеть телом и оружием. В ноябре Рим праздновал Плебейские игры, на них погиб ретиарий Фламма. И сеть он успел набросить на мурмиллона, и трезубцем его пырнул, а «рыбка» все одно достала «рыбака», всадила во Фламму меч и провернула… Мурмиллон пережил ретиария всего на полчаса, и все эти полчаса он мычал и хрипел от страшной боли в ранах, оставленных трезубцем. Мурмиллоном был Цецилий Статий.
Месяцем позже римский эдил устроил недельную гулянку в честь Сатурна. На Сатурналии эдил «давал гладиаторов» и несколько проредил спецконтингент «Лудус Магнус», но Лобанова и иже с ним пока не трогали. Наступил новый, 118 год – наступил тихо и незаметно, совсем не празднично, без мандаринов и елки, без боя курантов и бокалов шампанского.
Зимой Лобанов убедился в правоте покойного Цецилия Статия – девушки из знатных семей тайком посещали казармы, отпирая калитку золотыми ауреями. Юлия Корнелия выбрала Сергия Роксолана. Уж чем-то юной патрицианке приглянулся этот варвар с холодными серо-голубыми глазами… Каждую среду и пятницу, весь январь и февраль Сергей встречался с Юлией Корнелией, занимался с нею любовью, томился по ее гладкому, гибкому телу, и всякий раз, где-то на горизонте сознания мелькал образ Авидии Нигрины, далекой и недоступной…