Он поцеловал ее в волосы, в лоб. О такой, какой она была сейчас, он мог только мечтать.
— Ты, и я, — повторил он, — и новое поколение.
В темноте он почувствовал, как раздвинулись в улыбке ее губы.
Она расслабилась в его руках и заснула. Годвин смотрел в темноту за окном. На разъездах раскачивающиеся фонари освещали снежные сугробы, но «Шотландец» ровно катился сквозь ночь.
Роджер не мог спать. Он все еще не знал наверняка, каким образом Либерман узнал об операции «Преторианец». Это больше не имело значения. Сцилла права. Пора Максу присоединиться к сонму бессмертных. И захватить с собой операцию «Преторианец».
Глава тридцать первая
День они провели, открывая комнаты, разводя огонь в каминах и таская в дом дрова. Сцилле все представлялось игрой: закутаться, как в плащ, в снежную бурю, заниматься любовью перед камином, смотреть, как сквозь падающий снег медленно, неуклонно наплывает темнота. Ветер дул с Адрианова вала прямо в передние двери Стилгрейвс. Весь день он завывал за стенами. Резкими порывами снег задувало в дымоходы — взлетали искры, шипели на углях снежинки. Рай.
Сцилла не вспоминала о ночном разговоре в поезде, но Годвин знал ее достаточно хорошо и видел, что она продолжает обдумывать услышанное, пытаясь привести все в порядок. Она справится. Она смирится с этим, потому что любит его и потому что все уже в прошлом.
Для Годвина все тоже осталось в прошлом. Панглосс мертв, а значит, все прошло. Он понимал, что не стоит беспокоиться из-за мелких подробностей, но из головы не шли мысли о Монке. О чем думает Монк теперь, когда Панглосс мертв? У него была возможность поднять любые вопросы, когда Годвин рассказывал ему историю гибели Либермана. Он ею не воспользовался. Ни слова не сказал о Панглоссе. Решил принять версию Годвина. После этого кто решится усомниться в ней? А если и усомнятся? В худшем случае — он убил немецкого шпиона в темных развалинах посреди битвы за «выступ».
Монк, вероятно, так же рад этому, как Годвин.
Но Годвина мучила мысль, каким невероятным образом Монк мог счесть Либермана британским агентом? Что это значит? И значит ли что-нибудь? Покойник есть покойник. Он был Панглоссом, и он мертв.
Он ворочал эту мысль в голове, рассматривал ее со всех возможных точек зрения. Результат неизменно оказывался один и тот же: убит нацистский шпион, Макс Худ отомщен, а Монк Вардан умывает руки и переходит к другим делам.
Вечером, перед тем как уснуть, она сказала:
— Ты сделал то, что должен был сделать. Я хочу, чтобы ты знал: это я понимаю.
В ту ночь он не заснул. Слишком был взвинчен, сна ни в одном глазу, так бывало в колледже, когда сдан последний экзамен, напряжение спадает и жизнь словно начинается заново. Так было и сейчас: ему казалось, что ему вернули жизнь, предоставив еще одну попытку. Да так и было. Прежняя жизнь кончилась. Он радостно предвкушал новую: более или менее незапятнанную, сияющую и полную надежд. В новой жизни будет все, о чем он и мечтать не смел. Он был так счастлив, что сон не шел к нему. Надо пройтись. Он вылез из постели, оделся и спустился вниз. Был второй час ночи. В камине еще светились угли.
Он прошел в кухню и решил приготовить себе горячий шоколад. Он очень старался варить его по всем правилам и действовал сосредоточенно, но все же встрепенулся, когда сквозь шум ветра послышался вой и скрежет автомобильного мотора. Сразу представилась застрявшая в снегу машина, горячие от трения покрышки буксующих колес… Только где это? Он прошлепал в большую гостиную и, выгибая шею, оглядел частный проезд, ведущий к поместью от общественного шоссе к деревне. Снег летел густо, и луна в лучшем случае просвечивала молочно-голубыми пятнами, возникавшими время от времени в прорывах туч. В ее скудном свете он все же различил изгиб дороги, лепившейся к склону холма, но застрявшего автомобиля не увидел. Никакого движения на дороге.
В дневном свете он отчетливо видел бы все из широкого окна, но сейчас за стеклом была тайна, приоткрывавшаяся только в прорезающем тучи лунном свете. Тогда он на миг различал несущиеся облака, поземку на снежной корке — и снова все скрывалось в темноте.
Ему послышалось, будто хлопнула дверца машины. Или багажник. Не может быть. Кто станет вылезать в такую погоду?
Он вглядывался в темноту, прихлебывая горячий шоколад. Тени пробегали по заснеженной дороге. Бедолага! Вытаскивать из багажника лопату, откапываться… Кто-то свернул не на ту дорогу… застрял в буране… Холодно ему.
Годвин достал из ящика пару сапог, снял с вешалки накидку из овчины. Нельзя же было оставить там этого невезучего чертяку.
Снег громко хрустел под ногами. Мороз щипал щеки, ветер впивался в кожу тысячами острых снежинок. Едва выбравшись на дорогу, Годвин упал, поскользнувшись на присыпанном снегом льду. Чертов дурень! Он кое-как поднялся на ноги, глянул на гребень над дорогой. Цепочка валунов черными зубцами выступала на фоне темно-синего неба с клочьями туч. Двадцать ярдов вверх до гребня, а с другой стороны — ярдов пятьдесят вниз до равнины. Он снова опасливо покосился наверх, молясь в душе, чтобы подлые каменюки не обвалились.
Все это время ему что-то слышалось, но, возможно, все это был только ветер, хруст снега, треск промерзших деревьев. Не видно было ни черта, и Годвин успел пожалеть, что полез не в свое дело. Мог бы спокойно сидеть в тепле. И тут он увидел застрявшую в снегу машину.
Так ли? Не похоже, чтобы она застряла. Скорее, походило на то, что водитель остановил ее у обочины и вышел. Никого не видно. Годвин подошел, тронул бампер — нет, стоит свободно. Может, бензин кончился? На крыше и капоте успел нарасти снежный мох. Черный «ровер». Пустой. Должно быть, бензин. Годвин осторожно обошел машину, увидел ведущие от дверцы следы. Вполне понятно. Оставшись без горючего, одинокий водитель остановил машину и пешком пошел к дому. Годвин прошел по следам несколько ярдов, но так и не увидел человека. Сколько ни напрягай зрения, в темноте никакого толку. Тогда он сложил ладони рупором и позвал: «Кто здесь?» От склона отозвалось эхо, и опять наступила тишина. Шумел ветер, шуршал снег. Он подождал, чувствуя себя дурак дураком, и снова крикнул в темноту.
Что-то взметнуло снег рядом с ним: крошечный снежный фонтанчик, быть может, обман зрения. Потом раздался короткий щелчок винтовочного выстрела. Годвин машинально обернулся, поскользнулся и, падая, увидел еще один снежный взрыв, а следом — еще один выстрел. Чтобы понять смысл происходящего, ему понадобилась секунда, может быть, две. Он-то высматривал заблудившегося шофера, и вдруг ни с того ни с сего кто-то дважды палит в него из винтовки. Бессмыслица. Впрочем, сейчас Годвин и не искал смысла. Он думал только о том, чтобы остаться в живых. Перекатился на спину, в канаву, прикрытую навесом твердой от мороза, присыпанной снегом травы. И подумал, что кошмар начинается заново: ничего еще не кончилось.
Он лежал в снегу, пытался проморгаться, чувствовал, как снег сыплется за ворот, и думал, что стреляли с дороги к дому, с порядочного расстояния. Значит, стрелок довольно далеко. Он перебрался к дальнему краю канавы. Чертов снег там был глубже, но он полз, изо всех сил стараясь не паниковать, мечтая только убраться подальше. Мозги закипали от бешено скачущих мыслей. Годвин поравнялся с «ровером», оставшимся по правую руку от него. Он тяжело дышал, по спине стекал растаявший снег и пот, оружия нет, одна надежда — на собственные мозги, а на них он не слишком полагался.
Прозвучал еще один выстрел, пуля прочертила по снегу, взметнула осколки льда и гравий. Облако наплыло на луну. Темнее, чем есть, уже не будет. Годвин приподнялся на четвереньки, гадая, сумеет ли разогнуть ноги, оглянулся, ловя признаки движения или шорох шагов, но ничего не увидел и ничего не услышал за собственным тяжелым дыханием. Тогда он вскочил рывком и бросился вперед по дороге. Он метался из стороны в сторону, удаляясь от убийцы, стараясь держаться так, чтобы силуэт «ровера» прикрывал его сзади. Стук сердца и хрип дыхания заглушили даже шум ветра. Пот замерзал на лице, и пластина в черепе казалась особенно холодной…
Он услышал удар пули о машину, вторая взвизгнула, пройдя вскользь по борту. Ухмыльнулся на бегу. Темнота — его союзник, и страх — он чувствовал — иссякает. Этой ночью он не собирался умирать.
Вместе с уверенностью в себе пришла злость. Кто этот безликий безымянный мерзавец? Тот самый, что когда-то бросился на него из тумана? Кто-то из дружков Либермана? Может, его сестра тоже сотрудничает с наци? Опознала его и спустила своих псов? Снова выстрел. Он резко метнулся влево. Подхлестываемый адреналином в крови, он прыжком одолел занесенную снегом канаву, ухватился за куст бурьяна и подтянулся вверх по откосу, опершись ногой на корни какого-то деревца. Оттолкнувшись, достал рукой другой корень над собой и так карабкался выше и выше, пока не оказался за валуном, на гребне. Он отер горстью снега вспотевшее лицо, сунул немного в рот и стал ждать, выглядывая в щель между камнями.
Луна медленно выпуталась из лохмотьев облаков и залила снежную дорогу призрачным голубым светом. Человек с винтовкой как раз прошел мимо машины, осмотрел вмятины в канаве, ища взглядом следы жертвы. Обшарив дорогу взглядом, он задержался около «ровера». Поверх его крыши оглядел тенистый склон. Он, конечно, уже уверился, что Годвин безоружен, и, похоже, прикидывал шансы. Местность была незнакома ему и хорошо известна Годвину. Соваться на темный откос, рискуя столкнуться с человеком, который будет драться за свою жизнь… Убийце это не нравилось. Он упустил случай застать жертву врасплох, убить в постели. И он понимал, что Годвин за ним наблюдает. Медленно, напоказ, с какой-то тяжеловесной надменностью, он положил винтовку на крышу машины, вытащил сигарету, прикурил, прикрывая спичку ладонями и глубоко затянулся. Годвину видно было, как ветер подхватил облачко дыма и растрепал его в клочья.
Внезапно, как приступ тошноты, Годвина настигла волна отвращения и гнева. Его трясло, но не от страха и не от холода. Его сотрясала ярость, от которой пересыхает горло и палец тянется к курку — болезненное желание дать сдачи… Кто такой, черт возьми, этот высокомерный наемник? Кто смеет покушаться отнять у него жизнь, которая снова принадлежит только ему? Кто смеет отнять его у Сциллы и детей? Человек внизу наконец с отвращением отбросил окурок и, забросив винтовку на заднее сиденье, забрался обратно в «ровер». Фар он не включил, но медленно проехал ярдов на сто к дому. Снег не позволял ему увеличить скорость. Добравшись до расширения на повороте, он начал мучительно разворачивать машину, то сдавая назад, то дергая вперед и чуть в сторону. Все это проделывалось так непринужденно, словно убийца нарочно дразнил ускользнувшую добычу, беспомощно наблюдавшую за ним из снежных сугробов.