Клайд уже надел брюки и рубаху. Он гладил пальцами свои непокорные волосы.
— А, черт, Роджер, ты же понимаешь. Она старается снять меня с крючка. Ну, я уже давно сижу на крючке. Ты ее не слушай. Господи, да она ангел, невинный доверчивый ангел. Это все я. Ради бога, ты же не хуже меня знаешь. Ты знаешь, какой я. Я ничего не могу с собой поделать. Взгляни на нее, Роджер. Это же хрупкий ребенок. Это все я, только я, ты ее не слушай…
Присцилла тихонько качала головой. В глазах ее стояла темная пустота. Годвин не мог видеть этих огромных глаз цвета кофе с молоком, но он видел грациозный изгиб ее шеи, когда она повернулась к нему.
— Правда в том, что я буквально довела его до этого… он держался безупречно, как джентльмен, что бы он сейчас ни говорил. Я с ума сошла, я хотела, чтобы это случилось… ты должен мне верить. А потом уже не могла остановиться. Слушай меня, Роджер. Я и сейчас не хочу останавливаться. Не хочу… не могу. И Клайд тоже не может. Ты бы смог, Клайд? Мог бы это прекратить? Ты действительно хочешь?
Голос ее дрожал, но не очень. Она была так собранна, что Годвина пробрал озноб.
Клайд сказал:
— Кто-то должен меня остановить. Хорошо бы кто-нибудь всадил в меня пулю и покончил с этим… черт, он бы, пожалуй, оказал мне услугу.
Годвин сказал:
— Если Макс Худ узнает, он тебя точно остановит.
Клайд визгливо засмеялся.
— Он бы меня убил и спокойно лег спать. Слышал я, что он вытворял в пустыне.
— Ну, он бы тебя остановил. Он без ума от Присциллы.
— Прекратите, — вскрикнула она. — Пожалуйста, перестаньте! Никто ничего не узнает, и никто никого не убьет. До сих пор никто не знал, а теперь у нас есть…
— Что значит «до сих пор»? Ты хочешь сказать, это не первый… — Годвин не договорил. Если ловишь кого-то на чем-то плохом, это всегда не в первый раз, не так ли? — И давно это началось?
— Несколько месяцев, — сказала она. — Почти сразу, как мы познакомились… задолго до того, как ты появился.
— Я с первого взгляда попался, приятель. Постарайся понять — постарайся взглянуть на это по-моему… при моей-то слабости… только в этот раз есть большая разница… на этот раз я влюбился. Я ее люблю. Не так она молода, чтоб нельзя было полюбить… и я буду ждать ее, старина. Слышишь, что я сказал?
— Господи, Сцилла, — сказал Годвин, — все собираются тебя ждать. Макс, Клайд, выстраивается целая очередь… хотя, Клайд, надо сказать, не стал дожидаться.
Клайд обернулся к Присцилле.
— Ты сказала, теперь у нас есть… что есть?
— Ну, теперь мы не одни с нашей тайной. У нас есть союзник. Человек, который нам поможет. У нас есть Роджер. Совсем другое дело.
Годвин вздохнул. Что тут скажешь?
Присцилла принимала ванну. Клайд натягивал смокинг, собираясь в клуб.
— Помоги мне с этими запонками, а, приятель? Так, слушай, как ты на это смотришь? То есть ты меня ненавидишь? За то, что я с ней сделал?
— Ох, Клайд, как же я могу тебя ненавидеть? Я даже винить тебя не могу. Стоит только взглянуть на нее… Но, видит бог, ты дурак. Ты наверняка погубишь свою жизнь, а может, и ее.
— Ее — нет, приятель. Только не ее. Ты не представляешь… она умеет о себе позаботиться. Может, она сама этого не знает, но ее делала та же фирма, что строила Стоунхедж.
— Хендж. Он называется Стоунхендж.
Годвин, справившись с запонками, отступил назад. Дыхание Клайда пахло бренди.
— Ладно, значит ты погубишь себя. Тоже достаточно плохо.
— Я знаю, знаю. Может кончиться смертью. Тони… не представляю, что он со мной сделает, если узнает. И Худ. У меня мурашки по коже. Страшно даже подумать, что он сделает. Чертов дурень, никак не разберется, то ли он девочке отец, то ли брат, то ли жених… и — я не шучу, приятель, — если она меня выгонит, богом клянусь, я покончу с собой. Я не сумасшедший, Роджер, только без нее мне лучше умереть. Я люблю эту девочку. Я ее не обижу, приятель, я… я…
— А что та негритяночка, с которой ты всюду показываешься?
— Прикрытие. Это Присси придумала. Сказала, надо иметь прикрытие. Для нас безопаснее, если будут знать, что я завел новую девочку.
— Обо всем-то она подумала.
— Она обо мне заботится, Роджер. Как тебе это нравится?
Он в секунду повязал свой черный галстук.
— Она — самое большое счастье, какое выпадало этому деревенскому простофиле.
Он вздохнул, глядя на два лица в зеркале.
— Что ты с нами сделаешь, старик?
— Сделаю? Не знаю.
— Но ты с нами или против нас? На чьей ты стороне?
Он боялся за нее, боялся за Клайда, но что тут можно было сделать? Ее жизнь, его жизнь… они имели право жить по-своему. Клайд сам по себе, он чертовски хорошо знал, что делает, и готов был отвечать за последствия. А вот Присцилла… ясное дело, она ребенок, который очень по-взрослому играет в гадкую девчонку. Чем он, Годвин, может ей помочь, как показать ей, что она вредит себе, губит себя?
— Честно, Клайд, я не знаю.
— Ну, старина, мы в твоих руках. Ты это и сам понимаешь, да? Проводишь ее домой? Тони с Максом собрались поиграть в теннис то ли в Версаль, то ли в Сен-Клод, то ли к черту на рога. Они поздно вернутся.
— Клайд, как ты можешь? Она же девочка…
— Ну, оно и так, и не так. А когда речь заходит о девочках — о маленьких девочках — для меня это как опиум, я теряю голову, это во мне, в крови. Это меня погубит, Роджер. Но ты не будь с ней слишком строг, ладно? Она неплохо держалась, при том, что ты застал ее так и все такое… держится, как будто это самое простое дело, но это только маска. А в душе ее это здорово ранило. Постарайся помочь, дружище. Потом еще поговорим. Делай, как считаешь нужным. — Он хлопнул Годвина по плечу. — Я не в том положении, чтобы о чем-то просить.
Годвин со Сциллой пошли долгой дорогой вдоль Сены, изредка переговариваясь ни о чем, перешли на остров Сите и свернули на скамеечку под деревьями. Листья были раскрашены летней пылью. Мужчины в рабочих рубашках, спецовках или жилетах рыбачили у воды, курили, терпеливо сидели над своими удочками, будто время для них ничего не значило. Она ясным взглядом проводила bateau-mouche, отразившийся в темной воде всеми своими огнями, как сверкающий бриллиант.
— Помнишь тот вечер после тенниса?
Она улыбалась пароходику и воспоминаниям.
— Мы с тобой тогда самый первый раз говорили… — Голос был совсем слабым. — А мне кажется, я давным-давно тебя знаю, Роджер. У тебя нет такого чувства?
— Очень даже есть. Мне кажется, мы всю жизнь знакомы.
— Ничего, если я буду ужасно откровенна?
— Сейчас смешно было бы что-то скрывать.
— Ну… это мог быть и ты. Или Макс Худ. Мне нужен был хоть кто-нибудь. И потерпи я еще немного, это мог оказаться…
— У Макса или у меня хватило бы благоразумия…
— Ты правда так думаешь? А я нет. В какой-то момент благоразумие перестает так уж много значить. Я все равно бы сделала то, что сделала. Даже к лучшему, что это оказался Клайд — он для меня меньше значит. Он меня не любит — это ты должен понимать, и уж точно не станет убивать себя.
На ней было платьице и соломенная шляпка со свисающей сзади ленточкой. Он видел ее лицо сбоку: губы, словно вырезанные тонким резцом, чуть вздернутый нос. Она, конечно, была права. Выбери она его, он бы с радостью согласился. Ему представился Клайд, на коленях у нее между ногами, ее твердые бедра, обнимающие его голову, он услышал ее прерывистые вздохи, в которых звучало неотступное желание. Ему хотелось ее поцеловать. Он был всего только человек.
— Клайду все равно, есть ли у меня душа, разум, чувство юмора. Его просто сводит с ума мой возраст и мое тело, то, как я выгляжу… я для него ничего не значу. Вот почему это должен быть Клайд. Глубоко внутри он для меня ничто, и я для него — ничто, если по-настоящему. И я знала, что его мое желание не приведет в смятение или растерянность — я знала, что у него уже есть такой опыт…
— Почему ты говоришь, что это должен был быть Клайд?
— Ну, кто-то должен был появиться. Я же говорю, Роджер, со мной что-то не так. Ох, милый, не заставляй меня объяснять! Я иногда думаю, будь у меня подружка, чтоб посоветоваться, я бы придумала как с этим справиться… я хочу сказать, может, я бы удержалась… Клайд, видишь ли, не первый…
— Сцилла, ради бога…
— Нет, мне надо кому-то сказать. Я никогда ни с кем не могла об этом поговорить. В школе, мне было двенадцать, учитель французского… наверно, я совершенно лишена стыда. У него была жена и маленький болезненный ребенок. Он все время был такой грустный. Как будто обречен. Он сначала хотел только посмотреть на меня… поверить не мог в то, что с ним происходит… — Она улыбнулась про себя. — Сказал, я доказала ему, что Бог есть. А прошлым летом учитель музыки в Швейцарии. Он бывал со мной ужасно груб, и совершенно замучил меня скрипкой, но я должна была получить его… всегда начинается с того, что я замечаю, как они смотрят на меня и не могут перестать… сперва я не понимала, отчего это, хотела узнать.
— Сколько же тебе тогда было? — спросил Годвин.
— Тринадцать. Примерно тогда же была еще девочка, старше меня, ей было восемнадцать — я хотела узнать, чего же так хочется мужчинам. Все, что мы с ней делали, было очень мило, очень нежно — совсем не противно, Роджер. Она сказала, мне не надо беспокоиться, мы никому не причиняем вреда… она была ко мне так добра, так многому научила, гораздо большему, чем мужчины. Так что, пожалуйста, Роджер, не вини бедняжку Клайда… даже если ты теперь возненавидишь меня, если не сможешь смотреть на меня без отвращения, умоляю, не вини в этом Клайда. Если тебе кажется, что это ужасно — ну что ж, твое дело. Но я вовсе не ужасная, и Клайд тоже нет, и это вовсе не Клайд виноват.
— Даже если виновата ты, он должен был тебя остановить. Ты, конечно, не ведаешь, что творишь…
Она тихонько засмеялась его искренней тревоге.
— Еще как ведаю. В том-то и дело. Я иначе не могу, вот и все. И нет никаких причин мне быть другой.