Он снова и снова перечитывал записку Сциллы. В жизни он ни по кому так не скучал. Он и не представлял, что кого-то может так не хватать. Каждый день узнаешь что-то новое. И никогда не знаешь. Никогда не можешь сказать заранее.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯАнглия1942
Глава восемнадцатая
Сцилла Худ, вдова героя, вдова генерала сэра Макса Худа, представленного к Кресту Виктории, была удивлена, когда холодным февральским утром ей позвонил Монк Вардан из дома номер 10 по Даунинг-стрит. За окном было еще темно, и она чувствовала себя усталой: накануне в спектакле вышло несколько накладок, выпало несколько реплик, Родди замучила одышка — обычная рутина, о которой не стоило бы и вспоминать на следующее утро, однако вот вспоминалось, не шло из головы. На Слоан-сквер горели фонари, и в кухонной печи уже развели огонь. Няня Джейн готовила завтрак, тосты подгорали. Сцилла Худ сидела за выскобленным дубовым столом, пила чай, читала «Таймс», слушала какую-то пустую радиопередачу — телефонная трель застала ее врасплох, и, сняв трубку, она не сразу узнала Монка Вардана.
— Пора бы Спящей Красавице и проснуться, — сказал тот. — Я сегодня говорил с доктором. Знаю, вам нынче не до прогулок, и все-таки хотел спросить, не сумеете ли вы сегодня вырваться к нему. Я мог бы взять в каком-нибудь из министерств машину, подбросить вас.
— Погодите… он что, приходит в себя?
Вардан умел до нее достучаться. Ему были присуши особое чутье и вкрадчивость, это даже внешне проявлялось: в лисьем профиле, в том, как нервно дергалось адамово яблоко, словно буек на высокой волне.
— Что вы хотите сказать? Что с ним происходит?
— Мне сказали, он что-то бормочет. На слух полная бессмыслица, но в таких случаях никогда не знаешь. Он долго пробыл в коме. С одной стороны, мозг у него мог превратиться в капусту. Но костоправ сказал, что с тем же успехом он к завтрашнему дню может начать приставать к сиделкам и требовать поесть. Та хитроумная штуковина, которую они запихали ему в череп…
— Мистер Вардан, в ней нет ничего хитроумного. Это не автомобиль и не беспроволочный телеграф. Они просто вставили ему в череп пластину… — Она содрогнулась при этой мысли. — Сейчас это часто делают при ранениях черепа.
— Ну, главное, эта штука работает. Мозги, по крайней мере, не вытекают.
Такие шуточки вызвали в ней желание его придушить.
— Да, я смогу приехать. Правда, мне не хотелось бы попадать на часы визита мисс Коллистер…
— Не волнуйтесь, все улажено. Как в аптеке.
— Тогда ладно. И машина мне не понадобится. Доберусь поездом. Расписание я наизусть выучила.
Вардан еще что-то говорил, но она слушала вполуха. Вардан, как и война, относился к тем явлениям, которые надо просто перетерпеть.
— Отлично. Я к вам присоединюсь.
— Пожалуйста, не утруждайте себя.
— Мне это вовсе не трудно. Я вас подвезу, и отказ не принимается.
Сегодня Сцилла почти не замечала Монка Вардана, ехавшего в Солсбери в одном купе с ней. Она вежливо уклонилась от разговора, и он, нисколько не обиженный, зарылся в пухлые папки с докладами, отпечатанными убористым шрифтом. А она погрузилась в мысли о бедняге Роджере.
Он так многого не знал. Не знал, как изменился мир с тех пор, как он отправился по своему секретному заданию с Максом. Не знал, как изменилась их жизнь. Три с половиной месяца прошло.
Когда он уезжал, у нее была одна дочь, а теперь появилась вторая. Вспомнит ли он маленькую Дилис Элленби? Вспомнит ли ночь, когда разбомбили «Догсбоди», и мать Дилис умирала в разбитом здании напротив ресторана?
Знает ли он о смерти Макса? Как он все это примет?
От этих вопросов у нее холодело сердце.
Не пострадали ли его ум и память? Станет ли он снова самим собой?
Узнает ли он ее?
Будет ли любить по-прежнему?
Она стояла у окна в каменной башенке особняка. Вид стал уже знакомым; через покрытую лоскутами снега равнину к зловещему кургану римского форта Олд Сарум — это налево, а направо за голой черной рощей — огромные башни Солсберийского собора, еле видимые сквозь клубящуюся метель. Снег, падавший сухой крупкой, стучал в толстое стекло. Он уже запорошил парк под стеной. Там, высунув языки и встряхивая тяжелыми головами, бегали крупные псы. Рассказывали, что владелец замка не так давно еще держал в парке львов.
Четырехэтажное здание со множеством флигелей и с башенками на островерхой крыше превратили в госпиталь для «особых случаев», когда Битва за Британию начала изрыгать инвалидов. Обожженные летчики Королевских ВВС, люди с нервными срывами, ослепшие и безногие… Были среди них и неблагонадежные, и немецкие шпионы. Последние занимали отдельное крыло, обеспечивавшее им изоляцию от остальных пациентов. Кое-кто из шпионов оправлялся после достаточно интенсивных допросов. Так что вокруг было немало вооруженных охранников. Из своего окна Сцилла видела нескольких солдат у ворот, пулеметную команду на травянистом откосе, сбегающем к дороге, и марширующий взвод на автостоянке.
Годвин неподвижно лежал под крахмальной жесткой простыней — спокойное лицо, ровное дыхание — по-прежнему в объятиях комы. Она приезжала в Солсбери три-четыре раза в неделю. Началось это перед самым Рождеством, когда мало кто верил, что он выживет. Пуля снесла ему едва ли не половину головы, потом ему неделями приходилось обходиться тем уходом и лечением, какие могли обеспечить на подводной лодке, потом в Александрии, потом в Каире, пока его наконец не доставили в Англию. Великолепный рождественский подарок из большого мира. Она уже перенесла потерю мужа и любовника сразу. И тут одного из них ей вернули — вернее, вернули то, что от него осталось, — с наилучшими пожеланиями от Монка Вардана, который сообщил ей новость в свойственной ему манере.
Сиделка заканчивала подравнивать Роджеру бородку. Щелкали ножницы. Вардан остался внизу, зашел к кому-то из администрации. Врач по фамилии Арбатнот влетел в палату и остановился рядом со Сциллой, двумя руками прижимая к груди папку с записями.
— Так вот, мисс Худ, как обстоят дела. Операция на черепе прошла вполне успешно. Не вдаваясь в технические подробности, скажу, что залатали его на отлично. Вы уже знаете, что он не парализован. Просто не желает просыпаться — ему порядком досталось. Видимо, ему необходимо было заспать все это. Однако… он заговорил. Глаз не открывал, насколько нам известно, но повторяет слова…
— Какие? Что он говорит?
Арбатнот покачал головой:
— Не могу разобрать, но все время одни и те же. Похоже на стихи. Мы все надеемся. Пойдемте, разглядите хорошенько своего парня.
Бесшумно появился Монк Вардан. Она не обернулась к нему, села в изголовье кровати.
— Роджер, милый, ты меня слышишь? Это Сцилла…
Она взяла его за руку, лежавшую поверх простыни.
— Есть там кто дома? Я же знаю, что ты меня слышишь… Пора бы и проснуться. Почему ты не хочешь поговорить со мной, Роджер?
Она сжала его руку и ощутила ответное пожатие.
— Ну вот, ты здесь, правда? Пора просыпаться, милый.
Его губы шевельнулись, она видела, как они движутся, выговаривая слова.
— Какая у тебя аккуратная бородка, — шептала она ему в ухо, мечтая, чтобы их оставили наедине. За недели, прошедшие с последней операции, на голове у него оставалось все меньше и меньше бинтов. — Бьюсь об заклад, ты раньше никогда не отращивал бороду… Хочешь на себя посмотреть? Я подержу тебе зеркало. Ну пожалуйста, открой глаза, проснись, Роджер…
Он что-то сказал. Монк подался вперед. Она нагнулась к самым его губам, почувствовала ухом теплое дыхание. Он повторил, снова сжал ей пальцы. Она улыбнулась. Он снова зашептал ей на ухо.
Арбатнот не выдержал.
— Что он говорит?
Она ответила:
— Жизнь бесконечна и любовь бессмертна.
— Прошу прощения?
— Это просто отрывок… из очень давнего прошлого.
Она провела ладонью по глазам, стирая слезы. Они висли на ресницах, мешали смотреть.
Роджер Годвин улыбался.
— Жизнь бесконечна… и любовь бессмертна… а смерть…
Она склонилась и поцеловала его в губы, чувствуя, как они улыбаются под ее губами.
— Сцилла, — тихо сказал он, — я узнал тебя, узнал запах твоих духов. Конечно, ты.
Он очень медленно, щурясь, приоткрыл глаза.
— Боже милостивый… старина Монк… ангел смерти примостился в ногах моего ложа… Что здесь такое? А это что за птица? Где я, черт возьми? Господи, я все отлежал.
Он выговаривал слова очень тщательно, словно разучился пользоваться языком.
Она поднесла ему к губам стакан воды, и он с благодарностью выпил.
— Сцилла… мне приснилось… все так явственно, будто вовсе и не сон…
— Что тебе снилось? — Она чувствовала, как он снова сжал ей пальцы.
— Париж. Старые времена… ты, Тони и… Макс, и Клайд… помнишь Мерля Б. Свейна?
— Еще бы!
Она плакала от счастья и облегчения, узнавания. С ним все в порядке!
— Было так явственно, — бормотал он, — будто я снова там, Сцилла, и все мы снова там…
Он заморгал, пытаясь что-то припомнить:
— Макс убит… О, господи, они все убиты…
Она тихонько поцеловала его.
— Как жаль, ах, как жаль. Никого не осталось. Где это я, Сцилла? Что за чертовщина творится? Монк, это вы? Что вы здесь делаете?
Он повернулся, чтобы опереться на локоть, но сил не хватило.
— Дьявольски болит голова.
Он упал на подушку. Глаза глубоко ушли в глазницы. Бородка скрывала, как много веса он потерял. Пятьдесят из своих 225 фунтов.
Он опять спал.
В следующий раз он проснулся часа через два. Сцилла сидела у кровати, пила чай, и он приоткрыл один глаз:
— Какой запах! Я есть хочу. Умираю.
Доктор Арбатнот оторвался от своих записей:
— Наконец-то, мистер Годвин, вы соблаговолили к нам вернуться.
Он ободряюще улыбался. Непричесанные черные вьющиеся волосы придавали врачу сходство с юношей. Он был коренаст, излучал благодушие и доброжелательность.