— Ты низкая, подлая тварь! Приходя к тебе, я умолял тебя не бесчестить своего мужа и хранить верность нашему делу! Бросить любовника и просить о прощении!
— Неправда! Я знаю, к тебе приходили люди — посланные моим мужем тайпаны с юга, которых никто не должен был видеть возле ваших высоких учреждений. Они тайком пробирались в магазин под моей квартирой, которую якобы занимала почтенная вдова, что является ложью, придуманной тобой в отношении меня и моего ребенка.
— Подлая дрянь! — прорычал человек с безумными глазами и мечом в руке.
— В искусстве врать тебе нет равных! — крикнула в ответ женщина. — Как и у тебя, у моего мужа много женщин, и он совсем не заботится обо мне! Он избивает меня, а ты говоришь мне, что это его право, поскольку он — великий сын истинного Китая. Я перевозила корреспонденцию из одного города в другой. Если бы у меня нашли что-нибудь, мне бы была уготована печальная участь — муки и смерть. И за все за это мне платили вместо благодарности презрением. Мне не только никогда не оплачивали мои поездки по железной дороге, но и на работе с меня удерживали юани за те дни, что я отсутствовала там. А ты твердил мне все время про мой долг! На что я могла кормить мою дочь? Ребенка, которого ваш великий сын Китая едва признает, потому что хочет иметь лишь сыновей?
— Это духи дают тебе не сыновей, а только дочерей, чем ты позоришь великий род Китая. Ты — предательница! Ты ездила в аэропорт и общалась с нашими врагами, дав возможность исчезнуть, в частности, ужасному преступнику! Из-за таких, как ты, нас могут поработить на тысячу лет.
— Ты же превратил бы нас в свой скот на десять тысяч лет, будь это в твоих силах!
— Ты не знаешь, женщина, что такое свобода!
— Это ты-то говоришь о свободе? Ты уверяешь меня, да и всех нас, будто дашь нам свободу, которой пользовались предыдущие поколения в истинном Китае. Но о какой свободе ведешь ты речь, великий лжец? О свободе слепого послушания, что отнимает рис у моего ребенка, оставленного отцом, для которого нет ничего выше расы господ — военачальников, помещиков и прочих хозяев жизни? Эй-йэ! — Женщина, повернувшись к толпе, сделала шаг вперед. — Послушайте, вы! Вы все! Я не предавала ни вас, ни наше дело, но я многое что узнала! Дела обстоят вовсе не так, как пытается внушить нам это сейчас вконец изолгавшийся человек! Все мы знаем, как много вокруг и бед, и различных ограничений! Но ведь и беды и ограничения были и раньше!.. Мой любовник не был ни страшным злодеем, ни слепым приверженцем существующего строя. Он был просто образованным, добрым человеком, верившим в вечный Китай! Он хотел того же, что и мы! Надеялся, что наступит наконец такое время, когда станет возможно исправить ошибки, совершенные старшим поколением, и поныне заседающим в комитетах, взявших на себя руководство нами. Изменения неизбежны, говорил он мне. Кое-что в этом направлении делается уже сейчас!.. Не позволяйте лжецу глумиться надо мной! Пролить мою кровь! И сами себя не давайте в обиду!
— Потаскуха! Предательница! — Меч, резко рубанув воздух, обезглавил женщину. Ее тело накренилось влево, голова отлетела вправо. Хлынули два потока крови. Палач начал кромсать мечом ее тело на части. Толпа молчала. Но тишина была тяжелой, зловещей. Палач, ощутив обстановку, растерялся на миг. Но затем, озирая блуждающим взглядом каждого участника страшного судилища, вновь обратился к риторике в расчете вернуть себе расположение аудитории: — Только святые духи наших предков могут даровать ей мир и очищение от грехов. Не ненависть двигала мною, когда я лишил ее жизни, а сострадание к ней, подверженной множеству пороков. Теперь она обретет и покой и прощение: духи поймут что к чему… Но и нам тоже следует понять здесь, на родине нашей, что нельзя отступать от нашего дела. Мы должны быть сильными! Мы должны быть…
Борн не смог более выносить разглагольствования этого маньяка, подлого перевертыша. Он будет убит. Когда-то и где-то. Возможно, сегодня ночью… Если только позволят обстоятельства.
Дельта, вынув свой нож, двинулся направо. Ему пришлось пробираться через густой, как и во времена «Медузы», лес. Пульс стал ровнее, крепла его уверенность в собственных силах. В общем, Дэвид Уэбб исчез. Он не помнил многого из далеких, подернутых дымкой забытья дней, но и того, что всплывало в его памяти, было немало. Отдельные детали терялись где-то в прошлом, но не интуиция, помогавшая ему ориентироваться в погруженном во мрак лесу, с которым он был на «ты». Джунгли никогда не были его противником. Напротив, они выступали в роли его союзника и, давая ему убежище, не раз спасали в ту горячую пору, о которой он сохранил лишь разрозненные воспоминания. Деревья, лианы и непролазный кустарник были его друзьями. Укрываясь за ними, он, словно дикая кошка, ступал мягко и совершенно бесшумно.
Свернув налево, Борн, не спуская глаз с дерева, у которого стоял в непринужденной позе самозванец, направился вниз по склону древней лощины. Оратор продолжал лицедействовать в соответствии с новой стратегией взаимоотношений между ним и его паствой. Вместо того чтобы приступить к казни еще одной женщины, он выражал свои сожаления по поводу неизбежной, обусловленной независящими от него обстоятельствами кончины последней жертвы его фанатизма, ибо понимал, что никакие земные причины не могли смягчить жуткого впечатления, произведенного только что совершенным убийством на мужчин, коим дали жизнь их матери — такие же женщины, как и та, что ушла из жизни на их глазах. Палач всячески пытался отвлечь внимание аудитории от изуродованного уже после казни тела убиенной. Великий Мастер перевоплощения, возведенного им в степень искусства, он знал, когда следует, отвернувшись на время от Люцифера, обратиться к Евангелию любви. Как только его подручные убрали с глаз толпы кровавые останки, он взмахнул церемониальным мечом, подав тем самым знак привести вторую попавшую в его сети женщину. Это было совсем юное создание лет восемнадцати или около того. Хорошенькая девушка, с трудом сдерживая рвотные позывы из-за кляпа во рту, горько плакала, когда ее вытащили вперед.
— Дитя мое, я не вижу причин, по которым могла бы ты проливать эти горячие слезы и испытывать страх, — произнес палач чуть ли не отеческим тоном. — Мы всегда хотели тебе только добра. Этим-то и объясняется, что мы давали тебе не по возрасту серьезные поручения и доверяли недоступные твоему пониманию тайны. Молодежь часто говорит, когда следовало бы молчать. Тебя видели в компании двух братьев из Гонконга, но это были не наши братья. Они работают на опозорившую себя Британскую империю, на правительство, неспособное на достойные свершения, катящееся вниз по наклонной дорожке и распродающее нашу родину-мать нашим мучителям. Они одарили тебя безделушками, хорошенькими ювелирными изделиями, губной помадой и французской парфюмерией из Коулуна. Теперь скажи, дитя, а что ты дала им взамен?
Девушка неистово затрясла головой. Он захлебывалась рвотой, слезы заливали ее лицо.
— Ее рука была под столом, между ногами мужчины в кафе на Гуанькьюм! — прозвучал обвиняющий глас.
— Это одна из тех свиней, что работают на англичан! — выкрикнул кто-то еще из толпы.
— Люди часто по молодости лет совершают необдуманные поступки, — изрек кровавый пастырь, глядя на тех, кто только что высказался. Его глаза свирепо сверкали, словно требуя тишины. — В наших сердцах, несомненно, найдется место для милосердия по отношению к столь юному существу, если, конечно, эта девушка, проявившая крайнее легкомыслие, не повинна в предательстве.
— Она была у ворот Кяньмынь!..
— Но на площади Тяньаньминь ее не было. Я лично убедился в этом! — крикнул мужчина с мечом. — У вас неверные сведения. Единственный вопрос, который еще предстоит нам выяснить, довольно простой… Дитя мое, ты ничего не говорила им о нас? И в случае, если бы ты что рассказала, не могли ли они передать твои слова нашим врагам здесь или на юге?
Девушка, свалившись на землю, извивалась всем телом и, отрицая подобное предположение, качала неистово головой.
— Я допускаю, как это сделал бы твой отец, что в предательстве ты не повинна, однако то, что ты вела себя весьма безрассудно, этого, дитя мое, отрицать не могу. Ты ведешь себя слишком вольно со своими друзьями и к тому же питаешь страсть к безделушкам. Но ведь то, что не служит нашему делу, может представлять собою определенную опасность. Не забывай об этом!
Юная девушка была взята под опеку тучным, самодовольным средних лет мужчиной, склонным, судя по выражению его лица, навязывать другим свою волю, а в часы досуга предаваться медитации. Несомненно, это была исключительно влиятельная особа, хотя сам он старался не подчеркивать своего социального статуса. Так как вопрос с девушкой был исчерпан, новоявленный опекун увел куда-то юную сирену, узнавшую секреты высших бейдцзинских сановников, требовавших себе на потеху молоденьких девочек, поскольку верили, в частности, в то, что плотские забавы содействуют продлению их жизни.
Затем перед судьей предстали сразу двое из трех остававшихся в живых пленников-китайцев. До сведения жаждавшей крови толпы было доведено, что оба они занимались торговлей наркотиками на участке Шанхай — Бэйдцзин. Однако в вину им вменялось не распространение наркотиков, а систематическое сокрытие своих доходов и перевод значительных денежных сумм на личные счета в многочисленных банках Гонконга. Несколько участников этого сборища вышли вперед, чтобы подтвердить выдвинутые против обоих подсудимых серьезные обвинения. Как заявили эти свидетели, они, будучи доверенными лицами этих людей, передали своим хозяевам уйму денег, не учтенных в секретных бухгалтерских книгах организации.
Но, как оказалось затем, это все — лишь цветочки, ягодки были впереди. О других, куда более тяжких провинностях злосчастной парочки поведал достопочтеннейшей публике сам судья, заявивший в монотонной манере:
— Вы неоднократно ездили на юг, в Коулун. Бывали там не реже одного-двух раз в месяц. И пользовались неизменно аэропортом Кай-Так. — Фанатик, указывая на подсудимого слева, перешел внезапно на крик: — Ты прилетел назад сегодня в полдень! И прошлой ночью был в Коулуне!.. Да-да, прошлой ночью!.. Ты находился в Кай-Таке! Но прошлой ночью нас предали! И именно в Кай-Таке! — Палач подошел с угрожающим видом к стоявшим на коленях, оцепеневшим от ужаса мужчинам и произнес тоном опечаленного и вместе с тем рассерженного патриарха: — Вы — братья не только по крови, но и по преступной деятельности! Вот уже несколько недель, как нам стало все известно. Ненасытная жадность сгубила вас! Вы мечтали о том, чтобы ваше богатство множилось, словно крысы в прогнившей канализации, и потому вступили в сговор с преступной триадой в Гонконге. При этом вы проявили подлинную предприимчивость и великое трудолюбие! И одновременно крайнее невежество и непростительную глупость! Неужто вы думали, что нам неизвестны какие-то триады и прочие тайные общества и что они ничего не знают о нас? Может, вы полагали, что наши интересы никогда и ни в чем не совпадают? И что они испытывают меньшее отвращение по отношению к предателям, чем мы?