— Ты сама знаешь: есть вопросы, на которые я не в состоянии ответить.
— Ужасный ты человек, Мо! Высокая квалификация — и никаких ответов! Даже малейших предположений — и тех нет! Ты просто прячешься за общими фразами. Тебе бы следовало стать экономистом! Ты не угадал своего призвания!
— Я многое упустил. Включая и самолет в Гонконг.
Мари замерла, словно пораженная громом. Потом расплакалась и, подбежав к Панову, обняла его.
— О Господи, надо же наговорить такое, Мо! Прости меня, прости!
— Это ты меня прости, — промолвил психиатр. — Я обязан был обдумывать каждое свое слово, прежде чем произносить его. — Он отвел голову Мари назад и мягко погладил черные с белыми вкраплениями волосы. — О Господи, я не выношу этот парик!
— Это не парик, доктор.
— В мое образование благодаря «Сирсу Робаку» никогда не входила косметология.
— Зато входил уход за ногами.
— Ноги лечить куда легче, чем больное сознание, уж ты мне поверь!
Зазвонил телефон. Мари затаила дыхание. Панов, напрягшись, медленно повернул голову в сторону встревожившего их звонка.
— Еще раз выкинешь что-либо подобное, и ты — мертвец! — прорычал Борн, держа себя за руку, на которой только что проступил кровоподтек. Это убийца, метнувшись со связанными запястьями к двери дешевого отеля, вдавил руку Джейсона в косяк.
— А чего же ты, черт побери, ждал еще от меня? — огрызнулся бывший английский коммандос. — Чтобы я с вежливой прощальной улыбкой пошел изящно к месту своей казни?
— Так ты к тому же и любитель литературных поделок! — заметил Борн, наблюдая, как убийца схватился за ребра, познакомившиеся с мощным кулаком Джейсона. — Наверное, пришло наконец время спросить тебя, почему ты ввязался в одно из тех дел, которыми я лично сроду не занимался. Итак, почему же, майор?
— Тебя и впрямь так уж интересует это, а, мистер Настоящий? — пробурчал самозванец, падая в протертое кресло у стены. — А может, настала моя очередь обратиться к тебе с подобным вопросом?
— Что заставило меня стать тем, кто я есть? Наверно, все дело в том, что я никогда себя не понимал, — признался Дэвид Уэбб. — Я не заблуждаюсь на этот счет.
— О, мне все о тебе известно! Ознакомление с твоими деяниями тогда входило в программу моей подготовки, разработанную французом. Великий Дельта был сумасшедшим! Его жену и детей расстрелял, когда те купались в реке, какой-то самолет, случайно оказавшийся в районе Пномпеня. И этот высококультурный человек, ученый, рехнулся. Это факт, что никто не мог его контролировать… Впрочем, всем было наплевать и на тебя, и на твою команду, потому что вы добивались больших результатов, чем остальные отряды, совершавшие рейды в тыл противника с заданием «найти и уничтожить». Командование в Сайгоне считало, что ты склонен к самоубийству. И чем бы ближе оказались они к истине, тем было бы лучше для них. Они желали всем вам — и тебе, и тем подонкам, которыми ты командовал, — гибели. Им не хотелось, чтобы ты возвращался из своих походов живым и невредимым. Ты был их головной болью…
«Змея», «Змея»!.. Это мой дружеский совет вам, олухи царя небесного! Цените мой поступок: здесь, внизу, друзей у вас совсем немного… Задание отменяется!..
— Я знаю или думаю, что знаю это, — произнес Уэбб, — но я хотел бы услышать, что ты сам расскажешь о себе.
Убийца взглянул на связанные запястья. Глаза его расширились, и когда он заговорил, то его голос, чуть громче шепота, зазвучал словно эхо, как бы отражаясь от самого себя, и потому казался нереальным.
— Я псих, ясно тебе, сукин ты сын? Я знал это с детства! В голове у меня теснились грязные мысли. Я вонзал в животных ножи, чтобы посмотреть на их выражавшие страдания глаза и рты, разинутые в муке… Я изнасиловал дочку соседа-викария, уверенный, что она ничего не скажет, а затем подходил к ней на улице и провожал до школы. Тогда мне было одиннадцать лет. А потом, уже в Оксфорде, когда мы в клубе подшучивали над новичками, я держал одного парня под водой до тех пор, пока он, захлебнувшись, не утонул: тоже хотел посмотреть на его глаза и его рот. И после этого как ни в чем не бывало продолжал учиться, преуспевая во всякой чепухе, доступной любому дурню, у которого достало бы ума не выходить из дома в грозу. В колледже я слыл правильным парнем, как и приличествует сыну благородного отца.
— Ты никогда не обращался за помощью к психиатру?
— За помощью? Это с моей-то фамилией Эллкот-Прайс?
— Эллкот? — Борн уставился изумленно на своего пленника. — Тот самый генерал Эллкот-Прайс? Мальчишка-гений, бывший при Монтгомери[200] во Второй мировой войне? «Мясник» Эллкот, атаковавший Тобрук[201] с фланга, а затем прошедший ураганом через Италию и Германию? Английский Пэттон?[202]
— Ради Бога, оставь это, я еще не родился тогда. Меня произвела на свет, насколько я знаю, то ли его третья жена, то ли четвертая. У него их было предостаточно, — женщин, я хочу сказать.
— Д’Анжу говорил, что ты никогда не называл ему своего настоящего имени.
— И, черт побери, он был прав. Генерал, лакая бренди в своем чертовски привилегированном клубе в Сент-Джеймсе[203], изрек как-то: «Убейте его! Уничтожьте это дурное семя, чтобы я больше о нем не слышал! В нем течет не моя кровь: его мать была шлюхой!» И все же я плоть от плоти его, и он это знает. Так же, как знает и то, откуда у меня эти заскоки садистского толка: у каждого из нас довольно обширный список излюбленных занятий.
— Выходит, он знал… о твоей болезни?
— И знал и знает. Отец не пускал меня в Сэндхерст[204], — это наш Уэст-Пойнт[205], если тебе неизвестно, потому что не хотел, чтобы я связал свою судьбу с родной его армией. Он прикинул, что меня там вычислят, и это бросит тень на его светлый образ. Его чуть не хватил удар, когда я поступил-таки в военное училище. Он не мог спокойно спать, пока ему не сообщили тихо, что со мной покончено: я мертв, и от меня даже не осталось следов.
— Зачем ты рассказываешь мне все это?
— Очень просто, — ответил бывший коммандос, пронзая взглядом Джейсона. — Как я понимаю, из нас только один выйдет из этой схватки живым. Я сделаю все, чтобы им оказался я, о чем ты уже слышал. Хотя не исключено, что меня ждет поражение: ты малый ловкий. В таком случае ты составишь себе имя, от которого содрогнется весь этот чертов мир, и, возможно, даже сорвешь неплохой куш в области литературы и кино… Ну, да ты и сам знаешь, как это делается.
— А генерал тем временем будет мирно почивать до конца дней своих?
— Почивать? Да он голову расшибет себе от ярости! Ты невнимательно меня слушал. Я сказал, что ему нужно было только знать, что я бесследно исчез и имя мое никогда не всплывет на поверхность. Но ничто не канет в Лету. Все будет выставлено на всеобщий обзор, как подштанники Мэгги, вся эта куча дерьма. И никаких извинений с моей стороны, приятель! Я знаю, что представляю собой, и открыто признаю это. Все мы разные. Таких, как я, можно называть по-всякому: и антиобщественными элементами, и закоренелыми преступниками, и просто падалью. Но меня отличает от других то, что я достаточно умен, чтобы не строить никаких иллюзий на свой счет.
— И к тому же ты ничего не намерен менять, — спокойно сказал Борн.
— О да, меня вполне устраивает мое положение. Оно пьянит меня… Но взглянем на это с другой стороны. Предположим, что я проиграл, и моя история стала достоянием гласности. Ты представляешь, сколько в таком случае антиобщественных элементов получат стимул к дальнейшим действиям? Сколько людей определенного склада пожелают занять мое место, как в свое время я занял твое? Этот чертов мир кишит Джейсонами Борнами! Скажи им только, куда бежать, и подай идею, и они собьются в стаю у старта, чтобы тут же рвануть вперед. Неужели ты не видишь, что в основе специфического дарования француза выискивать достойного его ученика лежало глубокое осознание этого факта?
— Я вижу во всем этом только грязь, и больше ничего.
— У тебя отличное зрение. И то, что видишь ты, увидит и генерал, — ту же грязь, в которой, как в зеркале, отразилась сущность его самого. Он вынужден будет, задыхаясь от ярости, до конца дней своих жить с этим камнем на сердце.
— Если он тебе ничем не помог, ты смог бы помочь себе сам, чтобы стать настоящим человеком. Ты достаточно умен, чтобы понимать это.
— Уж не хотел ли ты, чтобы я отказался от всех своих забав и не принимал участия в захлестнувшем наш мир беспределе? Это немыслимо, приятель. Когда ты берешься за какое-то дело, оплачиваемое особо щедро, то рассчитываешь на то, что рано или поздно тебе подвернется счастливый случай выйти из игры еще до того, как все раскусят тебя. Я нашел такую работу, но судьба мне не улыбнулась. К сожалению, конкуренция вытравливает все лучшее из наших душ, не так ли? Мы остаемся в живых только потому, что кого-то это еще устраивает. Ну и отсюда возникает безудержное стремление к пьянке. Спиртное придает нам уверенность и даже смелость, позволяющие приступить к выполнению задания, за которое при иных условиях ты не смог бы взяться.
— Но не пьешь же ты во время работы!
— Конечно нет, но остаются воспоминания. Ты и после того, как расстался с виски, продолжаешь бравировать своей способностью совершать, казалось бы, невозможное.
— Чушь все это! — решительно заявил Джейсон Борн.
— Не совсем, — возразил убийца. — Ты ищешь опору в чем бы то ни было.
— В тебе сидят два человека, — сказал Джейсон. — Одного ты знаешь, другого — нет или просто не желаешь знать.
— Неправда, — ответил коммандос. — Я прежде откину копыта, чем на свет появится этот второй человек, так что не обманывайся зря. Не вводи себя в заблуждение, мистер Настоящий! Лучше вгони пулю мне в голову, а не то я разделаюсь с тобой при первой же возможности! Убью тебя, если только сумею!