— Конечно же ты помнишь все! — закричала жена Дэвида Уэбба.
— Обман все это! Вас накачали химическими препаратами и сказали, что и как говорить! Они хотят во что бы то ни стало остановить меня!
— Они тут ни при чем! Мне ничего от них не надо! Я хочу только вернуть своего мужа! Я — Мари!
— Вы лжете! Ее, мою Мари, убили!
Дельта нажал на спусковой крючок. Град пуль взрыхлил землю у ног Мари. Моряки вскинули карабины.
— Не стрелять! — сказала Мари решительным тоном солдатам и, стоя с высоко поднятой головой, обратила пылающий взор к Дэвиду: — Раз ты, Джейсон, не желаешь признавать меня, то мне хотелось бы одного — умереть! Яснее выразиться я не могу, мой дорогой! Я отлично вижу, что лежит в основе твоих действий. Ты задумал погибнуть тут, поскольку решил, будто я покинула этот мир, без меня же жизнь тебе не мила. Я очень хорошо понимаю твои чувства, так как и сама не хочу жить без тебя!
Мари сделала еще несколько шагов вперед и остановилась.
Дельта нацелил пистолет на пепельно-серые с проседью волосы. Указательный палец уже был у курка. Но тут правая рука внезапно задрожала, а вслед за нею — и левая. Грозное оружие заходило ходуном, сначала — вверх и вниз, затем — из стороны в сторону. Задергалась в судорогах голова.
Толпа, собравшаяся у тлеющих остатков ворот и сторожевой будки в нескольких сотнях футов от особняка, пришла в движение. Некий человек, которого держали двое пехотинцев, оказывал им яростное сопротивление.
— Отпустите меня, дурачье! Я доктор, его врач!
Освободившись от цепкой хватки моряков, Моррис Панов пробился сквозь толпу и побежал через лужайку к мощеной площадке, освещаемой прожекторами. Но в двадцати футах от Борна он остановился.
Дельта бросил со стоном оружие и, зарыдав, упал на колени. Мари бросилась к нему.
— Нет! — скомандовал Панов нарочито спокойным голосом, останавливая жену Уэбба. — Он должен сам подойти к тебе. И он подойдет.
— Я нужна ему!
— Да, это так. И, однако, Дэвид должен все же прежде всего узнать тебя и приказать другой своей ипостаси, сидящей в нем, оставить его. Тебе не сделать этого вместо него. Ему необходимо самому пройти через это.
Никто больше не произнес ни слова. Прожектора освещали площадку. В особняке пылал огонь.
Съежившись, с видом побитого ребенка Дэвид Уэбб поднял голову. Слезы катились по его щекам. Медленно, с трудом поднялся он на ноги и кинулся в объятия своей жены.
Глава 33
Они находились в размещенном в засекреченном особняке центре связи — в помещении с белыми стенами, казавшемся лабораторией из фантастического научно-исследовательского комплекса далекого будущего. Столы слева занимали компьютеры в белых корпусах — десятки узких темных прямоугольных ртов с отсутствующими кое-где зубами. Их экраны высвечивали люминесцентные зеленые цифры, непрерывно менявшиеся с неизменной частотой. Там же находились средства приема и передачи информации попроще и, следовательно, менее засекреченные. Справа на белом кафельном полу стоял белый стол, за которым проходили заседания. Единственным отклонением в однообразной цветовой гамме были черные пепельницы. Действующие лица разыгрывавшейся драмы сидели за столом. Техников отпустили, все системы отключили, кроме небольшой, размером три на десять дюймов, зловещей панели «Тревога» в центральном компьютере. Оператор находился за закрытой дверью на случай, если произойдет вдруг чрезвычайное происшествие.
Вдали от этой священной комнаты гонконгские пожарные заливали водой огонь в законспирированном особняке, а полиция успокаивала перепуганных обитателей соседних вилл на пике Виктория. Многие жители были убеждены, что усадьба, ставшая вторым Армагеддоном[213], подверглась внезапному нападению со стороны сил зла, проникших сюда с территории континентального Китая. Власти же уверяли, что виновником ужасных событий явился лишившийся рассудка преступник, павший в схватке с правительственными подразделениями особого назначения. Скептически настроенные обыватели престижного района не были удовлетворены подобными разъяснениями. Время работало не на них, мир был не таким, каким бы хотели они его видеть, поэтому они требовали доказательств, подтверждавших правдивость сделанных официальными лицами заявлений. Кончилось все тем, что им представили уложенный на носилки труп убийцы, открыв при этом для всеобщего обозрения часть его изрешеченного пулями окровавленного тела. Лишь после этого, расспросив обо всем, что касалось их личной безопасности, почтенные граждане разошлись наконец по своим столь же почтенным обителям.
Устроившись в белых пластиковых креслах, персонажи трагикомедии, будто роботы, ожидали сигнала к началу. Ни у кого из них не хватало мужества или сил открыть заседание. Усталость и ужас, испытываемый ими перед насильственной смертью, отметили своей печатью их лица — все, кроме одного. Потемневшее от переутомления лицо человека, составлявшего исключение, прорезали глубокие линии, но в глазах не было пустого страха: они выражали лишь бесспорное признание реальной обстановки, сбившей его с толку. Несколько минут назад смерть для него не только ничего не значила, но и была предпочтительнее жизни. И сейчас, пребывая в смятенных чувствах и ощущая, как жена сжимает ему руку, он испытывал гнев, поднимавшийся где-то в отдаленнейших уголках его разума и усиливавшийся с каждым мгновением, словно гром надвигающейся на озеро летней грозы.
— Кто сделал это с нами? — спросил Дэвид Уэбб чуть ли не шепотом.
— Я, — ответил Хевиленд, сидевший в конце прямоугольного стола, и, медленно наклонившись вперед, выдержал стойко убийственный взгляд Уэбба. — Если бы меня судили, я бы сослался, в надежде заслужить снисхождение за совершенные мною постыдные деяния, на кое-какие смягчающие мою вину обстоятельства.
— А именно? — поинтересовался Дэвид с хмурым выражением лица.
— Прежде всего, я упомянул бы в свое оправдание о кризисной обстановке, сложившейся к сегодняшнему дню, — произнес дипломат. — И, кроме того, не преминул бы сказать несколько слов и о вас.
— Поясните, пожалуйста, свою мысль, — попросил Алекс Конклин, устроившийся напротив Хевиленда, — Уэбб и Мари находились по левую руку от разведчика, а Моррис Панов и Эдвард — по правую, — и добавил с ехидцей: — Только ничего не забудьте.
— Я и не собираюсь ничего забывать, — заверил его посол, все еще глядя на Дэвида. — Налицо и кризис, и угроза катастрофы. В Пекине группой глубоко законспирированных фанатиков организован заговор во главе с особой столь высокого ранга в правительственной иерархии и к тому же считающейся выдающимся философом, что вывести его на чистую воду практически невозможно. Никто не поверит в то, что он на самом деле не тот, за кого выдает себя. Каждый, кто попытается сообщить о нем правду, станет парией. Хуже того, любая попытка разоблачить его может привести к тому, что Пекин, посчитав себя оскорбленным, взорвется от возмущения, его подозрительность обострится, и он займет еще более непримиримые позиции, чем прежде. Но если заговор не будет раскрыт, его участники расстроят соглашение по Гонконгу, и колонию, отторгнутую от Англии, тотчас оккупирует Китайская Народная Республика. Я не буду объяснять вам, к чему это приведет: вы и так понимаете, что за этим воспоследуют экономический хаос, вспышка насилия, кровавые разборки и, без сомнения, война на Дальнем Востоке. Сами подумайте, как долго сможем мы противостоять этой враждебной нам стихии, прежде чем другие страны выберут в конце концов, на чью сторону им стать. Даже представить себе невозможно, сколь велика нависшая надо всеми опасность.
Когда Хевиленд умолк, в комнате наступила мертвая тишина. Собравшиеся лишь обменивались молча взглядами.
— Нельзя недооценивать фанатиков из гоминьдана, — проговорил наконец Дэвид безжизненным, бесстрастным тоном. — Эти маньяки уже на протяжении сорока лет используют воинственный клич «Китай против Китая».
— В течение длительного время они этим кличем и ограничивались, мистер Уэбб. Разглагольствовали, пустозвонили, но никаких реальных действий, никаких активных акций не предпринимали и стратегического плана как такового не имели. — Хевиленд, сцепив свои руки, лежавшие на столе, глубоко вздохнул. — Но сейчас у них появился план. Выработанная после немалых раздумий стратегия столь сложна и запутана, что эти авантюристы уверовали в успех своего предприятия. Но конечно же у них ничего не выйдет. Если бы им удалось осуществить свои замыслы, то мир испытал бы такие потрясения, которых нам уже не пережить. Во всяком случае, для Дальнего Востока это обернулось бы катастрофой.
— Вы не сказали мне ровным счетом ничего, чего я не знал бы и сам. Эти маньяки проникли на высшие государственные и партийные посты. Но, несмотря на то, что их ряды, возможно, растут, они всего-навсего секта лунатиков. И если вся эта братия того же пошиба, что и фанатик-садист, чье кровавое представление мне самому довелось лицезреть, то все они будут в конце концов повешены на площади Тяньаньминь. Сцену расправы над ними покажут по телевидению, и даже противники смертной казни одобрят подобную меру. Человек же, о котором я говорил, — это самый настоящий мясник, пусть и претендующий на роль мессии. Но мясники не могут быть государственными деятелями: их не принимают всерьез.
— А что вы скажете по поводу герра Гитлера, пришедшего к власти в тридцать третьем году? — произнес Хевиленд. — И совсем уж недавно, каких-то несколько лет назад, та же карта выпала и аятолле Хомейни. Как я полагаю, вы не знаете, кто в действительности является лидером этих экстремистов. Иного и быть не могло: эта особа не собирается выставлять себя напоказ. Позвольте заверить вас, что мы имеем дело с государственным деятелем, пользующимся немалым влиянием. Но реализовать свои амбициозные планы он намерен не в Пекине, а в Гонконге.
— Я видел и слышал такое, чего мне никогда не забыть… Чтобы нанести удар по этим заговорщикам, я вам не нужен, да и не был нужен никогда! Разоблачите их! Подбросьте соответствующую информацию Центральному Комитету Компартии Китая и уведомите телефонограммой тайваньское руководство о том, что происходит: времена меняются, и там теперь так же не хотят войны, как и в Пекине.