Конклин, закрыв дверь, проковылял к своему креслу.
— Ну и что дальше, господин посол? Чего ожидать нам, всем троим? Получим ли мы пули в лоб или нас подвергнут лоботомии?[218]
— Я уверен, мы сможем прийти все к взаимному согласию.
Они сидели обнявшись. Мари понимала, что мыслями Дэвид не только с ней, что он как бы пребывает в разных мирах… Вновь вернулся в Париж, где она познакомилась с доведенным до отчаяния человеком по имени Джейсон Борн, старавшимся выжить, но не уверенным в своих силах, как, впрочем, и в том, надо ли ему оставаться в живых. Терзавшие его сомнения были столь же опасны для него, как и те люди, что пытались его убить… Впрочем, если это и Париж, то не тот. У Дэвида нет былой неуверенности в своих возможностях, ни к чему придумывать на ходу, как ускользнуть от преследователей, не надо бежать, чтобы заманить в сети охотников… Но у Мари снова, как и в тот раз, появилось такое чувство, будто что-то отделяет Дэвида от нее, — потому-то и вспомнила она Париж. Благородный, сострадательный Дэвид пытался приблизиться к ней, но Джейсон Борн не пускал его… Джейсон теперь был охотником, а не дичью, как тогда, и сознание этого факта укрепляло его волю. Его состояние как нельзя лучше выражали два слова, которые он повторял то и дело как заведенный:
— Пора начинать!
— Ну зачем ты идешь на это, Дэвид? Почему?
— Я же говорил тебе: потому, что могу это сделать. Потому, что обязан выполнить свой долг. Потому, что то, за что я взялся, должно быть доведено до конца.
— Это не ответ, мой дорогой!
— Ну что ж, попытаюсь объяснить это по-другому. — Уэбб мягко выпустил жену из своих объятий и, взяв ее за плечи, посмотрел ей в глаза. — Пойми, это нужно и для нас, милая моя!
— Для нас?
— Ну да. Ведь в противном случае мне до конца дней своих не избавиться от кошмаров. Они будут возвращаться ко мне снова и снова и рвать всякий раз меня на куски, поскольку я никогда не забуду, что оставил, не завершив, позади. Мне не выдержать всего этого. Я войду в штопор и увлеку и тебя в развернувшуюся предо мною бездну: ты ведь тоже, несмотря на весь свой ум, не сможешь придумать, как вырваться нам из этого ада.
— Меня не страшит никакая бездна, лишь бы ты был рядом со мной! Только бы ты оставался в живых!
— Это не основание для моего отказа от участия в операции.
— А я думаю, что основание, и к тому же весьма веское.
— Выходит, я должен указывать другим, что делать, а сам оставаться в стороне?
— Чего ты, черт возьми, добиваешься?
— Только одного: чтобы Шен был уничтожен. Он не имеет права жить, и посему я не собираюсь…
— Уж не думаешь ли ты выступить в роли Господа Бога как высшего судьи? — прервала его Мари. — Позволь другим решать, что и как делать! Выходи из этой игры! Не суй голову в петлю! Я хочу тебя видеть живым!
— Ты не желаешь слушать меня, Мари. Я побывал ведь в том страшном месте и видел и слышал этого человека. Такие люди не имеют права на существование. В одном из своих обвинительных выступлений, где риторика перемежалась с визгом, он назвал жизнь драгоценным даром. Об этом, конечно, можно поспорить, поскольку условия жизни у каждого разные, но для него жизнь других не значит ничего. Он испытывает наслаждение, убивая несчастные жертвы… Не знаю, возможно, это заложено в нем, — если хочешь, поговори на данную тему с Пановым… Жажда крови сквозит в его взгляде. В нем воплотились и Гитлер, и Менгеле, и Чингисхан… Что бы ни лежало в основе его садистских наклонностей, ему не место на нашей земле. И я должен быть уверен в том, что его не станет.
— Но почему ты взял на себя эту миссию? — говорила Мари умоляющим тоном. — Ты ведь так и не ответил на мой вопрос!
— Ответил, но ты не слушала меня. Пока он жив, я так или иначе буду изо дня в день видеть его, слышать его голос и наблюдать, как он, забавляясь, убивает объятых ужасом людей, а затем надругается над их бездыханными телами. Попытайся понять меня. Ведь я и сам пытался разобраться в себе. Хотя я и не психиатр, но кое-что мне стало ясно-таки. И это неудивительно: только идиот не увидел бы, что к чему. Меня преследуют страшные видения, Мари. Перед моим мысленным взором то и дело проносятся картины одна ужасней другой. Меня мучают воспоминания, от которых я хотел бы избавиться, но не могу. Я не в состоянии выносить долее всего этого, что, надеюсь, дойдет до тебя. Я хочу стать лучше, чем есть, хотя сознаю, что полностью мне никогда не освободиться от тяжкого груза, взваленного на меня моим прошлым. Я не желаю скатываться вниз. И должен сделать все, чтобы этого не случилось. Сделать ради нас обоих!
— И ты полагаешь, что, убив этого человека, избавишься от своих видений?
— Я надеюсь, что это поможет мне. Впрочем, все может произойти. Меня, например, могло уже и не быть, не пожертвуй Эхо своей жизнью ради меня. О таких вещах не принято говорить, но, как и у большинства людей, у меня тоже есть чувство долга. И, кроме того, меня, возможно, мучает сознание того, что я остался в живых, в то время как Эхо погиб. Но, что бы там ни было, я в любом случае должен взяться за это задание, поскольку смогу выполнить его.
— Ты убедил себя в этом?
— Да. У меня есть все, что необходимо, чтобы справиться с этой задачей.
— В общем, как я понимаю, ты не желаешь указывать другим, что делать, сам оставаясь при том в стороне?
— Я просто не могу поступить по-другому. Я возвращаюсь туда потому, что рассчитываю прожить с тобой долгую жизнь, дорогая.
— Кто даст мне гарантию в том, что я снова увижу тебя? И кто возглавит всю операцию?
— Во главе ее — та тварь, что впутала нас в это дело.
— Хевиленд?
— Нет, он лишь чинно справляет свое дело. Я имею в виду Мак-Эллистера. Это настоящий подонок. Был им и останется таковым. Он из тех, кто кичится своими якобы высоконравственными устоями, выставляя их всем и всякому напоказ, но стоит только этим парням, облеченным властью, попросить его забыть на время о совести, как господин государственный советник тотчас предает забвению все свои принципы. Вероятно, он обратится за помощью к послу, и это неплохо: вдвоем они смогут справиться с этим делом.
— Каким образом?
— Имеется немало мужчин, да и женщин тоже, готовых убивать за высокую плату. Таких можно встретить повсюду в этом проклятом Богом мерзком мире теней, и это не обязательно будут мифический Джейсон Борн или вполне реальный Карлос-Шакал. Эта продажная свинья Эдвард плел нам, будто, действуя во благо Вашингтону и стараясь изо всех сил укрепить здесь влияние своей страны, он нажил себе врагов по всему Дальнему Востоку, от Гонконга до Филиппин и от Сингапура до Токио. Ну а если ты наживаешь врагов, то знаешь, кто они и как выйти на них. Этим-то и придется воспользоваться советнику с послом. Я лишь подготовлю все для убийства, исполнителем же будет кто-то другой, и мне наплевать, сколько миллионов придется им выложить за это. Что же касается меня, то мне останется лишь наблюдать со стороны, дабы убедиться, что палач убит, Эхо отомщен, а Дальний Восток избавлен от монстра, способного ввергнуть многие страны в чудовищную бойню. Теперь ты знаешь, как намерен я поступить. Но смотри не проговорись: Мак-Эллистеру ничего не известно об этом. Кстати, он едет в Макао со мной. Я заранее рассчитал, что кому предстоит делать.
— Кто сейчас говорит со мной? — спросила Мари. — Дэвид или Джейсон?
Ее муж молчал, размышляя.
— Борн, — произнес он наконец. — Я должен быть им, пока не вернусь.
— Ты уверен, что это так?
— Я просто принимаю это как некую данность: у меня нет выбора.
В дверь спальни тихо постучали.
— Мистер Уэбб, это Мак-Эллистер. Нам пора уже отправляться.
Глава 35
Вертолет «Скорой помощи» с ревом пересек гавань Виктория и, обходя стороной принадлежащие КНР острова Южно-Китайского моря, взял курс на Макао. Патрульные суда Китайской Народной Республики получили с военно-морской базы указание не открывать огня из соображений гуманности по низко летящему вертолету. Мак-Эллистеру крупно повезло: во время официального визита в Макао у одного партийного лидера из Пекина открылось кровотечение как следствие язвенной болезни двенадцатиперстной кишки. Боссу, помещенному в больницу Чан By, потребовалась кровь с отрицательным резус-фактором, которой всегда не хватает.
«Такова жизнь. Будь на месте партийного бонзы простой крестьянин с гор, ему влили бы козью кровь, и далее все зависело бы исключительно от милости Господней».
Борн с государственным советником были одеты в белые, с поясом, комбинезоны. Их головы венчали шапочки английской медслужбы. На рукавах — никаких знаков, которые указывали бы на занимаемое ими высокое положение. Они — рядовые служащие, которым поручено доставить кровь какому-то «чжунгожэню», представителю режима, содействующего дальнейшему распаду Британской империи. Все было организовано наилучшим образом — в духе сотрудничества между колонией и ее будущими хозяевами.
«Такова жизнь. Все проходит, и настанет время, когда мы исчезнем бесследно. В любом случае мы останемся внакладе: нам никогда ничего не достается — ни от тех, ни от других».
Площадка для стоянки машин за больничным корпусом была расчищена. Четыре фонаря отмечали место посадки. Вертолет завис над ним, и пилот начал спуск по вертикали, приближаясь с каждым мигом к покрытому бетоном участку. За воротами госпиталя на руа Коэлхо-до-Амараль сгрудились люди, привлеченные светом прожекторов и шумом двигателей.
Оно и к лучшему, решил Борн, выглядывая через открытую дверцу. Он подумал, что к тому моменту, когда геликоптер отправится в обратный путь, — а это произойдет минут через пять, — здесь соберется еще больше народу, и ротозеи никуда не уйдут до тех пор, пока лопасти будут вращаться, прожектора — светить, а полицейские — держать в оцеплении место посадки: ведь все в целом создавало впечатление чего-то необычного. Толпа — это лучшее, на что Борн с Мак-Эллистером могли рассчитывать: воспользовавшись суматохой, им нетрудно будет затеряться в ней среди праздных зевак, их же место займут двое субъектов. Облачившись