.
Победа близка! Совсем близка! От него до убийцы не более фута!
Джейсону казалось, что дыхание оставляет его, когда он метнулся в прыжке. Борн против Борна! Руками, хваткими, как челюсти горной кошки, вцепился он в плечи бежавшего впереди человека, затем, перенеся тяжесть своего тела на пятки, рванул убийцу назад и, вонзив пальцы в плотные мышцы и кости, правым коленом ударил его по позвоночнику. Ярость, охватившая Борна, была столь сильна, что ему пришлось внушать самому себе: «Убивать его нельзя! Он должен жить! В нем — моя свобода! В нем — наша свобода!»
Самозванец завизжал, когда настоящий Джейсон Борн железной хваткой зажал его горло и, свернув голову вправо, стал валить его на землю. Упали они вместе. Продолжая правой рукой сжимать убийце горло, левой, сжатой в кулак, Борн методично бил противника в живот, выколачивая воздух из его слабеющего тела.
Но что это? Да то ли самое это лицо? И если не то, где же тогда оно, то лицо? Лицо из прошлого? Лицо двойника, словно явившегося в день сегодняшний из далекого прошлого, чтобы вновь вернуть его, настоящего Борна, в тот ад, о котором он не хотел бы никогда вспоминать? Так где же оно, то лицо? То, что созерцал сейчас Борн, не имело с тем лицом ничего общего!
— Дельта! — захрипел лежавший под ним человек.
— Как ты сказал? — выкрикнул Борн.
— Дельта! — завопил незнакомец. — Каин — за Дельтой, а Карлос — за Каином!
— Кто же ты, чтоб тебя черти взяли?..
— Д’Анжу!.. Я — д’Анжу!.. Из «Медузы»!.. Мы вместе с тобой сражались в Тамкуане! Но у нас тогда не было имен, одни клички! Ради Бога, вспомни Париж!.. Лувр!.. Ты еще спас мне жизнь в Париже… так же, как спас жизнь и многим бойцам из «Медузы»!.. Я — д’Анжу! Там, в Париже, я рассказал тебе все, что ты должен был знать! Ты — подлинный Джейсон Борн! А тот сумасшедший, что в эту минуту убегает от нас, — всего лишь подделка! Это я создал его!
Уэбб смотрел на искаженное гневом и страхом лицо, на ухоженные седые усы и серебристые волосы на лысеющей голове человека в годах… Ночные кошмары опять возвратились… Он снова в пронизанных тяжелыми испарениями, кишащих паразитами джунглях Тамкуана, откуда не было выхода, и где на каждом шагу их подстерегала смерть… А затем внезапно он перенесся в Париж. Он стоял у лестницы Лувра, залитого ослепительными лучами послеполуденного солнца. И тут прозвучали выстрелы, заскрипели тормоза машин, завизжала толпа…
Он по ошибке схватил не того, кого нужно, а бывшего бойца из «Медузы», который, возможно, снабдит его кое-какими данными, облегчающими разгадку гнуснейшей головоломки!
— Так ты д’Анжу? — прошептал Джейсон. — Выходит, ты — д’Анжу?
— Да. И если ты отпустишь мое горло, — прошипел, задыхаясь, француз, — то я поведаю тебе кое-что. Уверен, и тебе есть о чем порассказать.
Филипп д’Анжу смотрел на дымящуюся землю. Это было все, что осталось от поросшей травой поляны с разведенным на ней костром. Потом, осенив себя крестным знамением, он обшарил карманы погибшего солдата, извлекая из них все, что представляло для него интерес.
— Того охранника, что стоит чуть ниже, мы отпустим на обратном пути, — сказал он. — Сюда ведь ведет лишь одна дорога, и мимо него никто бы не прошел.
— Ты объяснил ему, за чем и как он должен следить?
— Конечно! Ведь я, как и ты, из «Медузы». Луга, поляны и лесные прогалины, поросшие высокой травой, — не только чудесные уголки природы, многократно воспетые поэтами и не раз вызывавшие восторги у туристов, но и прекрасные тропы, где так удобно устраивать засады! Это отлично знают партизаны. Убедились в этом и мы.
— Ты, понятно, и предположить не мог, что я появлюсь тут.
— Само собой! Но я обязан был предусмотреть любую возможность выверта со стороны моего детища. Он должен был прийти один. Об этом предельно ясно говорилось в инструкции, которую передали ему от меня. Но разве можно доверять этому типу? Кто-кто, а уж я-то во всяком случае ни за что не доверюсь сотворенному мною созданию.
— Ты подошел к поляне раньше, чем я?
— Да, но об этом чуть позже. Я ничего не стану скрывать от тебя.
Покинув поляну, Джейсон и д’Анжу углубились в лес. Француз, который был значительно старше Джейсона, цеплялся за кустарники и стволы деревьев, чтобы облегчить спуск. У прогалины они услышали приглушенное мычание и пробрались сквозь высокую траву к связанному по рукам и ногам часовому. Борн разрезал ножом стягивавшие его тело путы.
— Дзоу ба![88] — приказал д’Анжу охраннику, расплатившись с ним, и тот растаял в темноте. — Дерьмо он! Все они дерьмо! Но без них не обойтись. Они с превеликой охотой любого убьют хоть за грош и тут же бесследно исчезнут.
— Ты ведь только что намеревался убить своего человека, не так ли? Это ты устроил на него западню?
— Да. Я подумал, что этого проходимца ранило осколком гранаты, поэтому-то и отправился разыскивать его.
— А я решил, что он обошел тебя стороной, чтобы напасть на тебя сзади.
— В «Медузе» мы так и поступали…
— Короче, я принял тебя за него. — Неожиданно Джейсон пришел в ярость: — Да знаешь ли ты, что натворил?!
— О том, что я натворил, ты также узнаешь чуть позже.
— Я хочу, чтобы ты рассказал мне об этом сейчас. Немедля.
— Слева, в нескольких сотнях ярдов отсюда, есть великолепный луг, — показал вперед француз. — На нем крестьяне пасли свой скот. Но с недавних пор он превращен в посадочную площадку для геликоптеров, которые высылают за наемным убийцей. Пошли туда. Посидим, отдохнем и поговорим не спеша. Если мы заберемся подальше в тот травостой, то крестьяне, решившись притащиться сюда, чтобы не дать разгореться пожару, — откуда им знать, что огонь и так затухает? — не заметят нас там.
— Но ближайшая деревня в пяти милях отсюда.
— Это не имеет значения: мы же в Китае.
Ночной ветер развеял облака. Месяц все еще стоял высоко, озаряя своим светом вершины далеких гор. Два бывших бойца отряда «Медуза», разведенные судьбой, сели на землю. Борн зажег сигарету. Д’Анжу начал свой рассказ.
— Помнишь то переполненное кафе в Париже, где мы беседовали с тобой после разыгранного у Лувра безумного представления?
— Конечно. Карлос чуть было не убил нас в тот день.
— А ты чуть было не поймал в силки Шакала.
— Вот именно: чуть было. В связи с чем ты вспомнил Париж и это кафе?
— Видишь ли, именно там, в этом кафе, я сказал тебе, что собираюсь вернуться в Азию. В Сингапур или Гонконг, а возможно, и на Сейшелы, если не ошибаюсь. Франция никогда ничего доброго для меня не сделала. После битвы под Дьен-Бьен-Фу[89] все, что я имел, было уничтожено, взорвано нашими же войсками. Ну, а разговоры о компенсации нанесенного мне материального ущерба — просто чушь. Болтовня чинуш-пустомель. Поэтому я и вынужден был вступить в «Медузу». Я считал, что вернуть потерянное смогу только после победы американцев.
— Да, я помню, — произнес Джейсон. — Но какое это имеет отношение к тому, что произошло сегодняшней ночью?
— А вот какое. После той встречи с тобой я и в самом деле вернулся в Азию. Поскольку Шакал видел меня, мне приходилось эпизодически ложиться на дно, и тогда у меня появлялось достаточно времени для размышлений. Мне нужно было трезво взглянуть на то положение, в котором я оказался, и реально оценить свои возможности. В целом жизнь шла своим чередом. Не скажу, чтоб доходы у меня были велики, но и жалкими их тоже нельзя было назвать. Признаюсь, я решил рискнуть, и в тот самый день, когда мы сидели с тобой в кафе, я заглянул после полудня в лавку на Сент-Оноре. Говоря откровенно, я вымел оттуда каждое су, что попалось на глаза, — благо, шифр сейфа был мне известен, и его неплохо загрузили. В результате я мог, оторвавшись от Карлоса, с шиком поболтаться по свету и прожить много недель подряд, ничего не страшась. Но себя-то не переделаешь, а? Деньжата утекут, а мое ремесло, не очень-то популярное в этом цивилизованном мире, не того сорта, чтобы рассчитывать хотя бы на закате дней пожить в комфорте, которого меня грабительски лишили. Если я стал одной из змей на голове «Медузы», то не просто так, за здорово живешь! Господь не даст соврать, я обнаружил и развил в себе такие таланты, о которых раньше и не подозревал. И скажу без утайки, мне стало ясно, что не в добродетели спасение. Поскольку меня надували, то и я мог кого-то надуть. Какие-то безликие, неизвестно откуда взявшиеся проходимцы бесчисленное множество раз пытались меня убить, значит, и с меня невелик спрос за смерть таких же точно типов. Видишь, какая симметрия, а? Вычти хоть что-то, и уравнения не решить!
— Чушь какая-то, — промолвил Борн.
— Не нравится — не слушай, Дельта.
— Я не Дельта.
— Прекрасно. Борн.
— Я не… Ладно, продолжай. Возможно, я и вправду Борн.
— Comment?[90]
— Rien.[91] Говори же.
— Меня поразила одна вещь: что бы ни случилось с тобой в Париже, — проиграл бы ты там или выиграл, убили бы тебя или же ты сумел бы ускользнуть от смерти, — с Джейсоном Борном было покончено раз и навсегда. Я знал, в Вашингтоне не проронят ни звука, на объяснения рассчитывать нечего: ты просто исчез — и все. В общем, дело табак, иначе не скажешь.
— Мне это известно, — заметил Джейсон. — Со мной действительно было покончено.
— Naturellement.[92] Разъяснений не просто не было, их быть не могло. Mon Dieu[93], убийца, которого они произвели на свет, спятил оттого, что убил! В такой ситуации молчание кое для кого — наилучший выход из затруднительного положения. Стратеги всегда уходят в тень, когда в их планах… происходит какой-то сбой… Кажется, так это называется.
— Я познакомился с одним таким планом.