— Bien.[94] В таком случае ты поймешь, почему я принял вполне определенное решение, чтобы поддержать себя в старости.
— Я и самом деле начинаю понимать тебя.
— Bien encore.[95] В Азии образовалась пустота. Джейсона Борна не стало, но легенда о нем продолжала жить. И в людях, которые дорого заплатили бы за услуги такой весьма своеобразной личности, недостатка не было. Тогда-то я и понял, что нужно предпринять. Мне надо было всего-навсего подыскать достойную кандидатуру…
— Кандидатуру?
— Ну, претендента, если хочешь, на ту роль, которую я отвел бы ему в своих планах… И затем я должен был бы заняться его тренировкой по методике «Медузы», по системе самого прославленного члена этого не числящегося в официальных бумагах преступного братства. Отправившись в Сингапур, я обошел там, нередко с риском для жизни, все притоны, где скрывались отщепенцы и мошенники. Мои поиски увенчались успехом. Человек, на котором я остановил свой выбор, находился в отчаянном положении: почти три года, спасая свою шкуру, он заметал следы, однако преследователи, по выражению подобной публики, буквально наступали ему на пятки. Он англичанин, из коммандос, служил в диверсионном отряде Ее Величества королевы, но однажды ночью, напившись, уложил в припадке ярости семерых на лондонских улицах. Учитывая выдающиеся заслуги этого малого перед отечеством, его поместили в психиатрическую лечебницу в Кенте, но он сбежал и каким-то образом, — Бог знает как, — добрался до Сингапура. Он в совершенстве владел любым из орудий своего ремесла, так что мне оставалось лишь заново отточить навыки этого субъекта и направить его активность в нужном направлении.
— Он очень похож на меня внешне. Точнее, на того, каким я был когда-то.
— Это так. Но вначале это сходство не было столь велико, хотя основа имелась: высокий рост, мускулистое тело… В общем, у него были все данные для того, чтобы сыграть твою роль. Надо было лишь изменить слишком крупный нос и округлить подбородок, который у тебя, как помнится, был тогда не таким острым, как сейчас, — я имею в виду то время, разумеется, когда ты был Дельтой. В Париже ты уже выглядел иначе, но разница была не так велика, иначе я бы тебя не узнал.
— Значит, он — коммандос, — спокойно произнес Джейсон. — Неудивительно. Но что еще известно о нем?
— Он — человек без имени, но не без зловещего прошлого, — ответил д’Анжу, вглядываясь в далекие горы.
— Без имени?..
— Какое ни назовет сегодня, завтра же отопрется, Так что настоящее имя мне неизвестно. Он хранит его в такой тайне, словно оно — его талисман и раскрытие этого секрета грозит ему неминуемой смертью. Конечно, в какой-то мере он прав, особенно в данных обстоятельствах. Если б я знал его имя, то мог подбросить его английским властям в Гонконге. Их компьютеры вычислили бы моего подопечного. Из Лондона прислали бы специалистов, и началась бы такая охота, которую мне самому никогда бы не организовать. Они ни за что не взяли бы его живым: он бы не дался, да и они не задавались бы подобной целью, и моя задача, пожелай я избавиться от этого типа, была бы решена.
— Почему англичане хотят его убрать?
— У Вашингтона давно были и «Мэй Лейс» и «Медуза». Лондон же создал куда позднее соответствующее воинское формирование. Командование им было поручено психопату-убийце, оставлявшему на своем пути сотни трупов, не разбирая при этом, кто прав, кто виноват. Он знал слишком много секретов, разглашение которых могло привести к взрыву негодования в странах Ближнего Востока и Африки. Интересы дела — превыше всего, сам понимаешь. Или, во всяком случае, должен понимать.
— Так это он был тем командиром? — изумился Борн.
— Да. Он не рядовой, Дельта. В двадцать два — капитан, в двадцать четыре — майор, хотя получить столь быстрое повышение при такой экономии, которая соблюдается в Уайтхолле, — вещь маловероятная. Не сомневаюсь, сейчас он был бы бригадным генералом, а то и генералом армии, не оставь его удача.
— Это он тебе сам рассказал?
— Совершенно верно. Я узнал об этом во время его периодических яростных запоев, когда жуткая правда словно сама перла из него, хотя имени своего он так никогда и не назвал. Запои случались с ним раза два в месяц и длились по нескольку дней кряду. Тогда он, захлебываясь в потоках пьяного раскаяния, полностью отключался от сегодняшней жизни. Однако перед очередным приступом алкогольного психоза этот субъект сохранял здравый рассудок и всегда просил меня связать его покрепче, запереть, спасти от самого себя… Он вновь лицезрел свои кровавые деяния, голос его становился хриплым, утробным, бесцветным. Когда же он совсем уже дурел от пьянки, то начинал описывать сцены пыток, надругательств над беззащитными людьми, допросов пленных. Несчастным ножами выкалывали глаза или же, надрезав запястья, заставляли их смотреть, как жизнь уходит из них вместе с кровью из вен… Насколько я смог воссоздать по крупицам картину, в конце семидесятых — начале восьмидесятых годов под его руководством было проведено множество диких и опаснейших операций против взбунтовавшихся фанатиков в довольно обширном районе — от Йемена до Восточной Африки, где мой «воспитанник» не скупился на кровавые бани. Как-то в припадке дурацкого хвастовства он рассказал, как у самого Иди Амина[96] перехватило дыхание при упоминании его имени. И уж если говорить об аминовской стратегии грубой силы, то английский коммандос вполне мог соревноваться с этим лидером в жестокости и даже дать тому много очков вперед. — Д’Анжу сделал паузу. Покачивая головой и подняв брови, он с галльской покладистостью смирялся с невероятным. — Он недочеловек — таким был и таким остался, — но при всем при том он еще и офицер со светлой головой и настоящий джентльмен, хотя это и выглядит абсолютным парадоксом, поскольку целиком и полностью противоречит нашим представлениям о цивилизованном человеке… Он смеялся над тем, что, хотя солдаты презирали его и называли зверем, ни один из них не посмел подать на него в установленном порядке жалобу.
— Почему? — спросил Джейсон, взволнованный до глубины души тем, что услышал. — Почему они не писали рапортов на него?
— Потому что он всегда выводил их, — во всяком случае большинство, — невредимыми из боя. Выводил даже тогда, когда казалось, что рассчитывать на спасение уже не приходится.
— Понятно, — выдавил из себя Борн, и его слова, подхваченные ветром, растворились в воздухе. Но в следующее мгновение словно что-то внезапно уязвило его, и он воскликнул со злостью: — Нет, не понимаю! Офицерский корпус состоит из людей иного склада, в нем нет таких, как он! Почему его повышали по службе? Ведь те, от кого это зависело, должны были все знать о нем.
— Насколько я разобрался, слушая его похвальбу, он мог выполнять такую работу, которая другим была не по силам или же просто претила им. Он понял то, что мы в «Медузе» знали задолго до него. Нужно играть по самым безжалостным правилам твоих врагов. И менять эти правила в зависимости от того, с какой культурой имеешь дело. В конце-то концов, согласно традиционным представлениям некоторых народов, человеческая жизнь значит куда меньше, чем по иудейско-христианским канонам. Почему это так? Да потому, что в глазах многих смерть — это освобождение от нестерпимых тягот человеческого бытия.
— Дыхание — это дыхание! — произнес категорически Джейсон. Дэвид Уэбб тут же дополнил его: — А жизнь — это жизнь, разум есть разум! Ну, а что касается этого «джентльмена», то он — настоящий неандерталец!
— Не в большей степени, чем Дельта в былые годы. И ты тоже вытаскивал нас из всяческих…
— Замолчи! — резко перебил француза бывший его соратник из «Медузы». — Тогда все было иначе!
— Кое-какие отличия были, конечно, — твердо молвил д’Анжу, — но разве можно принимать в расчет одни лишь мотивы? Оценивать те или иные действия следует только по их результатам. Ты что, не хочешь признавать правду? Прежде ты жил смотря ей в лицо. Так неужто сейчас тот же Джейсон Борн вдруг решил мириться с ложью?
— Сейчас я просто живу — изо дня в день, от ночи к ночи. И так будет продолжаться до тех пор, пока все это не кончится. Так или иначе.
— Выражайся пояснее.
— Когда мне захочется это или придется, то поясню, — холодно ответил Борн. — Значит, он великий мастер своего дела, да? Этот твой коммандос, майор без имени? Неплох в работе, не так ли?
— Справляется с заданиями не хуже, чем Дельта, а может, и получше. Видишь ли, у него нет совести, даже намека на нее. В тебе же, каким бы неистовым ты ни был, всегда теплилась искра сострадания, — что-то питало ее изнутри. «Надо оставить жизнь этому человеку, — мог ты сказать. — Он же муж, отец и брат. Сделайте так, чтобы он не сумел нам напакостить, но не убивайте его, пусть возвратится к мирному труду, когда придет время»… Мое творение, этот наш самозванец, никогда бы так не поступил. Ему всегда нужно подвести последнюю черту: отправить к праотцам тех, кто встречался на его пути.
— Что с ним стряслось? Почему он убил тех людей в Лондоне? То, что он сделал это с пьяных глаз, не объясняет поступка человека с его прошлым.
— Пожив той жизнью, что он, трудно войти в колею.
— Пока тебе не угрожают, оружие надо держать в ножнах. А иначе лишь навлечешь беду себе на голову.
— В ту ночь в Лондоне он не пользовался оружием. Только руками.
— Что?!
— Он крался по улицам, высматривая воображаемых врагов, — вот что я понял из его бреда. «Я узнал их по глазам! — вопил он в пьяной горячке, вспоминая то происшествие. — Это глаза выдали их! Они знали, кто я и чем занимаюсь!» Признаюсь тебе, Дельта, слушать все это не один раз было и страшно и утомительно. И при этом он никого не упоминал конкретно, кроме Иди Амина, не говорил ничего такого, что любой другой «джентльмен удачи» сболтнул бы из хвастовства. Но обращаться в английские спецслужбы в Гонконге мне было нельзя, ведь тогда я оказался бы поневоле втянутым в эту историю, что мне никак не улыбалось, учитывая мое «плодотворное сотрудничество» с бывшим коммандос. Таким образом, единственное, что мне оставалось, — это воспользоваться методами «Медузы». Поступить так, как делал это и ты не раз. Я не забыл, чему ты учил нас. Ты постоянно твердил нам, и даже не твердил, а приказывал: «Используйте воображение». Я решил прибегнуть к его помощи и, чему ты сам только что был свидетелем, позорно провалился, А чего еще можно было ждать от старика?