Вместе с тем ладонные узоры будили внимание людей науки. Интерес проявили такие гиганты мысли, как Аристотель, Парацельс, позднее Ньютон. Отмечая уникальность рисунка ладони, они и искали объяснение своеобразию личности ее хозяина.
Все же долгое время крупицы достоверного знания, скрепленные многочисленными житейскими наблюдениями, откладывались разрозненными эпизодами в умах людей, иногда проникая на страницы изданий в виде сенсационных сообщений.
Возможно, так продолжалось бы еще долго, не рискни чешский биолог Я. Пуркинье в 1823 году провести систематическое описание ладони. Надо сказать, что к этому времени он уже имел опыт подобных описаний, осуществив впервые классификационное распределение отпечатков пальцев по типам.
В начале нашего века это увлечение оформилось как факт науки, и в 1926 году на ежегодной сессии анатомов получило официальное название «дерматоглифика» (буквально «кожегравирование»). Ей было назначено изучать строение кожных извилин ладони. У прежней хиромантии она отобрала сведения, вычистила в них все темное сопровождение (вроде гаданий про судьбу) и, не оставив даже названия, пустила в научный обиход.
Исследования поверхности ладони обрели научную основу: кожные маршруты — не просто «визитная карточка» человека, но средоточие ценной наследственной информации, а также сведений о перенесенных болезнях, например, пороков сердца, сахарного диабета, других. Подобно радужке, ладонь «запоминает» различные патологии организма, его отклонения от нормы. И поскольку общая картина строения кожных структур человека выявлена, отступления и сообщают про врожденные и приобретенные заболевания или по крайней мере — о предрасположенности к ним. Открывается редкая возможность раннего диагностирования, а значит, и лечения. Особенно поддаются вычислению психические патологии: болезнь Дауна, «кошачье мяуканье» (есть заболевание под таким странным именем), хорошо «читается» врожденная глаукома у детей.
Но есть ли теоретическая подоплека подобному оптимизму? Что касается наследственных недугов, то находятся довольно веские объяснения. Если показано, что определенным заболеваниям с наследственной предрасположенностью соответствуют определенные конфигурации морщин на ладони, почему бы не допустить наличие связи между генами, ответственными за болезнь, и теми генами, которые структурируют соответствующий ладонный рисунок? Скажем, так. Некоторый набор генов того и другого сорта («запускающих» недуг и определяющих рисунок) вмонтированы в одни и те же звенья ДНК, то есть территориально соседствуют. Ведь установлено же, что ген рыжего цвета волос структурно включен в ген, кодирующий ожирение.
Свидетельством того, что теоретические посылки дерматоглифики научно доверительны, служат факты использования ее выводов антропологами. И не где-нибудь в решении второсортных задачек, а в описании глобальных событий, таких, как расселение рас, пути формирования антропологических типов конкретных народов, при изучении других тем, уходящих корнями в туманное прошлое.
Дерматоглифика «поразила» и передовую советскую науку. Так сказать, «очаги вспышек» выявлены в Минском медицинском институте (где дерматоглифической деятельностью заняты заведующая кафедрой И. Гусева и врач С. Усоев), в Московском университете (тут «ересь» практикует сотрудник НИИ антропологии Т. Гладкова). Есть и другие последователи этого увлечения в разных иных местах.
Как и в иридологии, здесь сходные неясности. Кожный узор собран из множества нитей, завязанных в самые причудливые образования. Разобраться и точно согласовать узлы с конкретными болезнями — задача, требующая доподлинно ювелирных затрат. Проблемы налицо, они ждут решения.
И в завершение темы. Дерматоглифику надлежит четко размежевать со всеми темными приемами угадывания по кожным наброскам недугов человека, тем более перепадов его судьбы. По этой линии и проходит водораздел между наукой и лженаукой, спекулирующей на доверчивости людей. Хиромантов, которые добросовестно искали корреляции между кожным ландшафтом и патологиями, не поворачивается слово объявлять лжеучеными. Но едва они смещали нравственные установки, поддавшись соблазну пойти в обсчет, их тут же надо ловить за руку и оттеснять за черту науки, предъявив им обвинение в лжеучености. Тем настоятельнее следует проводить эту линию в отношении тех же современных хиромантов, которые идут на сознательный обман.
Перед нами прошли теории и учения, порой столь сильно окруженные заблуждениями, что попадали в лжеучения. Вместе с тем эти исследования сопровождались усилиями, в которых билась, искала ответа человеческая мысль. Именно здесь и проходила преемственная цепь, благодаря которой мнимая наука спасала настоящую. И хотя лженаука несла массу ненужного, оно было рано или поздно отторгнуто благодаря тщательному последующему отбору, определявшему лицо науки в ее непреходящих значениях.
Но не только это. Мы имеем основания сказать, что все эти астрологи, алхимики и полухимики, все эти хироманты часто забегали вперед и находили решения, которые пришлись ко двору лишь столетия спустя. Оттого, являясь для своих дней неисправимыми мечтателями, они получили поддержку лишь много времени спустя. И то сказать, хотя опережение большое и не достигает сегодняшней цели, оно бьет не мимо цели вообще, но в сторону от текущих усилий.
Опыт лженауки важен не только ее назначением сохранять для потомков подлинные ценности, ставя их на службу познания. История псевдонауки учит еще одному: неверно, просто вредно нечто пресекать, пятнать как недостойное занятий исследователя и ложное только потому, что провозглашаются идеи, отклоняющиеся от нормы знания сегодня.
Нужны не запреты на деятельность, а ее контроль, определяемый мерой эксперимента и наблюдения, с одной стороны, и мерой нравственного поведения, с другой. В таком крупном деле, как наука, издержки неизбежны. У геологов есть заветное правило: то, что ищешь, всегда меньше того, где ищешь. Так и здесь: нужные знания вырастают на площадях, засеянных на больших пространствах и притом далеко не сортовыми семенами.
Можно сказать, знание прошлого ложится уроками в будущее.
Вопрос не праздный. Как уже было отмечено, в последнее время наблюдается буквальный взлет интереса ко многим спорным, непонятным событиям, пока еще не получившим квалифицированного диагноза.
Вот один периферийный факт, однако проявивший себя отнюдь не локальным значением. В 1988 году в Томском политехническом институте под невинным названием «Периодические быстропротекающие явления в окружающей среде» был проведен научный семинар-конференция. Когда расшифровывали, оказалось, что на его заседаниях взяли слово люди, увлеченные исследованием, мягко говоря, странных событий вокруг нас. Здесь сошлись свыше четырехсот человек (среди них 9 академиков и членов-корреспондентов академии, 25 докторов и масса кандидатов наук) из 53 городов Союза. А в 1990 году прошла вторая конференция, еще более представительная.
О чем же речь? Взоры скрестились на многих наблюдениях, обычно не принимаемых «нормальной» наукой. Читатель может называть самое абсурдное и не ошибется. Да, это «летающие тарелки», полтергейст, эффекты филиппинской медицины, телекинез, лозоходство, словом, все, что выпадает из привычного хода вещей и истолкований.
Сплошь да рядом подобные явления характеризуются как нелепости, а людей, ими занимающихся или даже проявляющих к ним интерес, объявляют лжеучеными. Так, периферийный старинно-университетский город Томск оказался одним из центров изучения странных явлений, которые относят к сфере лженауки.
Безусловно, не обходится и без нее. Однако лишь в той мере, в какой изучение необычного сопрягается с подтасовкой данных, предвзятостью вывода или даже обыкновенным пристрастием, что и оборачивается в конечном звене искажением истины. Все это, понятно, идет по разделу лженауки.
Но вместе с тем в этих занятиях определенно добываются сведения, отнюдь не бросовые. Их бы отсортировать, что называется, «отмыть» от нежелательного сопровождения и внести на справедливый суд научного сообщества. Более чем допустимо, что многое из того содержания, которое сегодня третируется как лжеучение, именно и спасает истинное учение, зарытое в сих незрелых формах.
Самоторможение науки
Обращение к нравственно-этической норме показало, что бесполезной работу ученого делают не заблуждения, не ереси или абсурды, сколь бы ни были они вздорными, а недобросовестность, подменяющая честный поиск обманом и подтасовками.
Откроем следующую страницу в истории превращений бесполезного знания. Речь пойдет о тех событиях, когда действия ученых, чем бы они ни направлялись, возводят барьеры на пути свободного обмена добытой информацией, препятствуя ее движению от творцов к пользователям. Тем самым поступающие так деятели науки превращают актуально или потенциально полезное в бесполезное, если даже сознательно они такой цели перед собой не ставят, а стараются из лучших мотивов, охраняя науку от, как им видится, ошибок, или оберегая традиции, или следуя каким-либо иным, вполне добропорядочным критериям, например, не оглашать широко свои задумки.
Это обстоятельство заметим особо. Мы рассмотрим акции, моральной оценке не подсудные и отличающиеся от тех поступков, которые вырастают в проступки. Тем не менее и они, неподсудные, также способны плодить бесплодие, хотя, отдадим должное, вместе с этим несут известную охранную роль против засорения науки непросеянными и скороспелыми выводами.
Конечно, уже немало сказано и в нашем сочинении, и в других о том, что новые завоевания науки тяжело идут к свету. Сказано и показано. Возвращаясь к этому сюжету, стоит рассказать и о некоторых психологических механизмах, из-за которых возникают указанные трудности, и тем самым возложить вину на собственные силы науки, на ее творцов и вождей.
Факт налицо: открытия обычно не принимают (объявляя курьезом, фикцией) потому лишь, что они резко рассогласуются с сегодняшней научной