Французское командование запрашивает Конгресс. Конгресс запрашивает Джоржа Вашингтона как своего самого выдающегося стратега. Джорж Вашингтон высказывается категорически против какой-либо помощи Франции, ещё до начала военных действий исключительно из благодарности предавая добровольных союзников. Аргументы американского полководца только что не в деталях совпадают с аргументами английского лорда. Видите ли, господа конгрессмены, по его зрелому размышлению, как только Франция возвратит себе канадские территории, она тотчас из союзника превратится в противника Соединенных Штатов. В какой день и час американскому стратегу приснился этот нелепый сон, неизвестно. С чего он взял, что Франция и Англия могут вдруг на чем-нибудь помириться, тем более на переходящих из рук в руки колониях, остается загадкой. Однако американскому Конгрессу для большого испуга довольно и этого.
Услыша эту несусветную дичь, достойную героя Америки, Пьер Огюстен только и может сказать, что мыслительный процесс удается явно не всем. Даже умы господ конгрессменов приходят в небольшое волнение. Все-таки что-то у этого Джоржа не так. Они требуют от Джоржа более зрелых соображений. Бравый Джорж соображает и неосторожно выбалтывает всю эгоистическую суть американской внешней политики, которую следовало бы благоразумно скрывать: Что можем мы сделать с нашими четырьмя-пятью тысячами солдат, если Франция введет, к примеру в Квебек в два раза больше и объявит о своем намерении удержать за собой Канаду в качестве, скажем, гарантии за наши долги?
Тут выясняется, что Конгрессу платить долги тоже ужасно не хочется. Ради достижения такой благой цели Конгресс готов подставить своих добровольных союзников под удар англичан, Конгресс делает ход, достойный страны, в которой деньги дороже чести, совести и прочей белиберды. На Канаду нацеливается так называемая Северная армия. Командующим Северной армии на этот случай назначается чужестранец, француз, наивный, порядочный, крайне восторженный, к тому же романтически настроенный Лафайет, причем в предписании говорится, что Северная армия насчитывает три тысячи человек. Лафайет пробирается на берега озера Шамилен и вместо армии обнаруживает горстку заброшенных бедолаг, что-то около тысячи, и убеждается в том, что о наступлении на Канаду и помыслить нельзя, а виноватым в глазах соотечественников выходит как будто бы он. Очень остроумные люди заседают в американском Конгрессе, сразу видать. Вследствие их остроумия вторжение французов в Канаду благополучно проваливается. А ведь очищение Канады вынудило бы англичан на всех пунктах покинуть Америку.
Эгоистическая политика американцев с самого начала ставит французов против англичан один на один, что обнаруживает желание демократически избранного Конгресса загрести жар чужими руками. Первое следствие этого нечистоплотного поведения обнаруживается в самое ближайшее время. Двадцать седьмого июля 1778 года французы проигрывают морское сражение при Уэссане, причем в сражении участвует герцог Шартрский, брат короля, мечтающий сделаться вдруг адмиралом. Возвратившись несолоно хлебавши в Париж, охочий до незаслуженной славы брат короля пространно повествует о том, какими сверхгероичесими усилиями он пытался обеспечить своему флоту победу. Он добивается своего: его встречают аплодисментами. Между тем злые языки передают шепотком, что во время сражения юный герцог прятался в трюме.
Таким образом Франции, связавшейся с бесчестными союзниками, грозит поражение в так ловко задуманной и так вовремя начатой войне с англичанами, в чем непременно обвинят Пьера Огюстена Карона де Бомарше и в чем он сам себя обвинит. Кроме того, с таким упорным нежеланием Конгресса, составленного из самых честных в мире людей, платить долги по поставкам он разорится, и без того стальные сейфы компании «Родриго Орталес» опустошены до последнего ливра. Просматривается заколдованный круг. Без денег не будет военных поставок американцам, без военных поставок американцы не продержатся долго и скоро сдадутся. Если они не продержатся долго и скоро сдадутся, они примут однажды уже полученное предложение англичан. Если они примут предложение англичан, они вместе с англичанами выступят против французов, которым и без союза с англичанами не хотят помогать. Если американцы и англичане вместе выступят против французов, Франция с ещё большим позором проиграет эту войну, чем была проиграна предыдущая.
Кажется, он уже никак не может повлиять на события. Его советов не спрашивают, его советов не слушают, в совет министров не приглашают, не включают в число дипломатов. Всё, что он уже сделал хорошего, присвоено официальными лицами, в первых рядах королем, Верженом, Сартином. Он лишний для них. Им о нем лучше бы было вовсе забыть.
Забыть о нем, разумеется, можно, тем более что забывать так свойственно королям и министрам. Однако его уже никто и ничто не может вытеснить из событий, которые он заварил. Всего несколько дней, воротившись из Экса, он остается в Париже. Он обозревает положение дел, просматривает конторские книги, посещает кое-кого из давно связанных с ним самых крупных и более мелких поставщиков, и готово, найден выход из, казалось бы, безвыходного, безнадежного положения. Выход простой: если отсутствуют деньги для дальнейших поставок оружия неблагодарным американцам, надо их заработать.
Нынче для заработков открываются широчайшие перспективы, ведь он сам настоял, чтобы Франция безотлагательно заключила торговое соглашение с независимыми Соединенными Штатами, скаредное правительство которых злостно не платит долгов. Что ж правительство? Всего лишь воровская шайка малодаровитых и малодостойных людей, с которыми лучше никаких дел не иметь. Он и прежде поторговывал контрабандой с частными лицами в освободившихся штатах, рискуя быть выданным собственным правительством негодующим англичанам, если хищные англичане сумеют захватить его корабли и установят их владельца и отправителя. Теперь же, после торгового соглашения, он может открыто торговать с теми же частными лицами, на стороне которых то преимущество перед вороватым правительством, что частные лица под страхом полного и скорого разорения исправно оплачивают счета, причем, склонный к теоретическим размышлениям, он предварительно подводит под свои торговые операции серьезную философскую базу:
«Военные, духовенство, юристы, строгие финансисты и даже полезный класс землепашцев оправдывают свое существование и получают доходы внутри королевства, а это значит, что все они живут за его счет. Негоциант же, напротив, чтобы приумножить богатства своей родины и содействовать её процветанию, черпает средства в четырех частях света. К всеобщей выгоде избавляя свою страну от ненужных излишков, он обменивает их на заморские товары и тем самым обогащает своих соотечественников. Негоциант выступает посредником между народами, которые он сближает и объединяет, несмотря на различия в нравах, обычаях, религии и государственной системе, которые склоняют их к взаимному отчуждению и к войне…»
Опытный коммерсант, он давно постиг печальную истину, что и самый честный обмен, даже если где-нибудь в мире возможен честный обмен, не считается ни с какими моральными нормами. Ведь и самые высокие явления духовного мира, от насильственного обращения бедных язычников в христиан до завоевания права человека и гражданина включительно, в глазах коммерсанта всего лишь новый источник для извлечения прибыли. С нравственной точки зрения философ, миссионер, гражданин имеют полное право проклинать обмен, торговые отношения и самые деньги, этот главнейший источник нравственного растления, он это знает, однако он умеет видеть вещи с разных сторон, редкий дар, по правде сказать, и потому он не стесняется утверждать:
«И по своим целям и по своим средствам торговля предполагает между народами желание и свободу производить любые обмены, которые их интересуют. Желание пользоваться земными благами, свобода пользоваться ими и приобретать их – вот единственные пружины активности между народами в целом и между людьми в отдельности…»
Практические следствия этой философской доктрины он додумывает, уже сидя в карете, которая с предельной скоростью уносит его из Парижа. Не успевают король и министры развернуть свою колымагу на обслуживанье войны, а в Нанте, в Гавре, в Бордо уже грузятся его корабли, и Пьер Огюстен может благословлять дурака лорда Норта за то, что дурак учредил строжайшую блокаду на ввоз в Англию американских товаров и на ввоз английских товаров американским колониям. В самом деле, изголодавшись по разнообразным изделиям европейского ремесла, Соединенные Штаты готовы поглотить всё, что достигает американского континента, даже всё то, что в Европе давно вышло из моды и таки подзавалялось на складах торговых компаний, а со своей стороны выбросить на европейские рынки всё то, что подзавалялось на складах американских торговых компаний.
Его корабли отплывают, другие его корабли, вооруженные хорошими пушками, с хорошей командой и капитанами, конвоируют его корабли, защищая их от английских пиратов, издавна наводняющих Атлантический океан, подобно селедке. Если им удается проскочить невредимыми, его корабли разгружаются и обратным рейсом везут поставленные надежными частными лицами табак, индиго, ром, меха, сахар и медь. Если и на этот раз им удается проскочить невредимыми, его корабли разгружаются у причалов Гавра, Нанта, Бордо, чтобы тут же превратиться в сотни тысяч, в миллионы парижских ливров. Эти сотни тысяч и миллионы он тут молниеносно потратит на новые товары для тех же надежных частных лиц и на оружие для воровского правительства, которое из гнусной скаредности мелкотравчатых скупердяев не желает законно платить по долгам, так что касса торговой компании «Родриго Орталес» постоянно остается пустой.
Он возвращается в Париж окрыленный, полный планов и замыслов о быстром развитии старых и учреждении новых коммерческих предприятий, которые прямо-таки обречены на успех. На этот раз он не обнаруживает в своем доме милейшего Гюдена де ла Бренельри, который, кажется, и на час не покидает его и к которому он так привык, что не в состоянии обойтись без него. Он наводит справки. Его посвящают в нелепейшую историю. История эта из тех, в какие хоть раз в своей жизни не может не замешаться и самый известный и самый малоприметный пишущий челове