Нечего говорить, что он тотчас берется за дело, может быть, тут же, на званом обеде, берется с обычной энергией и с обычным напором. Он обращается к Ленуару, лейтенанту полиции, заступившему место Сартина, с которым его, как и с Сартином, связывает тайная дипломатия и дела, и уже неделю спустя несчастная женщина получает свободу. Мало того, лейтенант полиции лично сопровождает её в родильное отделение при одном из монастырей.
Затем Пьер Огюстен является к королю. Его авторитет в вопросах политики, его услуги правительству, его красноречие неизмеримо превосходят авторитет, услуги и красноречие именитого, но, к сожалению, беспутного принца. Заодно со свободой безвинно пострадавшая мадам Корнман возвращает себе состояние, злодейски похищенное её чересчур размахнувшимся мужем. Она вновь так богата, что подлый банкир пытается с ней помириться. Возможно, поддержанная брезгливым Пьером Огюстеном и тут, оскорбленная женщина отвечает бесповоротным отказом.
Всё это, разумеется, походя, между делом, из чувства справедливости, из наслаждения дружбы, из сознания собственных сил. По-прежнему всё его время отдается Вольтеру и войне против Англии. Его волонтеры, его пушки и порох наконец приносят радость настоящей победы. В сентябре 1781 года командующий южной армией генерал Грин, сын кузнеца из Род Айленда, очищает от английских колонизаторов Южную Каролину. Девятнадцатого октября генерал Вашингтон окружает отряд Корнуэлса под Йорктауном, и английский генерал сдается американским повстанцам, несмотря на всё свое презрение к ним.
Его капитуляция в Англии производит мрачнейшее впечатление. Вопреки тому, что королевское правительство продолжает держать в восставших колониях около тридцати тысяч хорошо обмундированных и вооруженных солдат, продолжение войны представляется невозможным. Признав свое поражение, кабинет консерваторов выходит в отставку. Власть переходит к вигам, настроенным либерально. Виги формируют правительство. Премьер-министром становится глава оппозиции лорд Рокингэм. В парламенте вотируется предложение о мире с Соединенными Штатами.
Впрочем, оно проходит незначительным большинством, что сулит впереди немалые трудности. Генерал Карлтон договаривается с генералом Вашингтоном. Военные действия приостанавливаются. В Париже начинаются мирные переговоры между Англией и Соединенными Штатами, подло поправшими свои обязательства вести такие переговоры – только совместно с союзниками, то есть в первую очередь с Францией. Вержен, в свою очередь, решается на тайные переговоры с новым английским правительством о выходе Франции из войны.
Получив сведения обо всех этих мероприятиях от своих соглядатаев, высоконравственный Франклин без промедления парафирует мирный договор с Англией, даже не поставив в известность Вержена, который все-таки кормит его из французской казны. Вержен, не предвидевший такого предательства со стороны человека, который обязан Франции не только своим содержанием, но и всеми успехами в этой войне, приходит в бессильное бешенство и прерывает переговоры с кабинетом лорда Рокингэма.
Растерянный король не находит ничего лучшего, как отправить Вержена в отставку, лишь бы было на кого свалить явный провал всей своей внешней политики, но, впрочем, не умея долго сердиться, тут же поручает ему министерство финансов, которое находится в положении ещё более безотрадном, чем оставленное им министерство внешних сношений. Войну приходится продолжать, тогда как на войну отсутствую средства, безоглядно растраченные Марией Антуанеттой. Завязываются переговоры с Испанией, намечается совместная экспедиция в Канаду и на Ямайку. Во главе её должен встать адмирал д’Эстен. Понятно, что Пьер Огюстен вертится как белка в колесе, он там и здесь, он всюду должен поспеть.
Глава шестнадцатаяЗапрет
И все-таки в этом водовороте событий и дел он умудряется выкраивать когда день, когда час, чтобы время от времени, но с нарастающим увлечением возвращаться к своему необыкновенно богатому замыслу. Замысел притягивает к себе, как магнит. Мысль богатая, мысль замечательная – столкнуть в единоборстве за обладание женщиной богатую и знатную глупость, защищенную доспехами привилегий, едва ли не надежней, чем защищается осажденная крепость своими рвами и бастионами, и нищий, без рода и племени ум, не находящий защиты ни в чем, кроме собственной предприимчивости, неустанной, неиссякаемой, неукротимой, как океан.
Сюжет для этого великолепного замысла рождается словно бы сам собой. Это скорее игра ума, склонного в часы отдыха ненадолго погружаться в фантазии, чем осмысленная, заранее предначертанная задача, которую, стирая пот, вздыхая и охая, исполняет трудолюбивый ремесленник.
Видите ли, мсье, у «Севильского цирюльника», довольно удачной комедии, по правде сказать, возникает довольно много остервенелых врагов не только до постановки на сцене, но, что не особенно удивительно, но и после ошеломляющего блеска успеха. Самые озлобленные из этих врагов не устают причитать не в одних светских гостиных, о нет, а чуть не на каждом шагу, что если чем и замечательна эта легкомысленная вещичка, так это поразительной бледностью замысла. Однако ж, позвольте, ведь бедность замысла, как ни крути, вернейший из множества признаков, по которому легко и неоспоримо распознается бездарность создателя. Именно так! Именно так! И уж потом, из гостиных и этих самых углов, о блуждании столь странных слухов Пьеру Огюстену, не без тайного удовольствия, доносит кое-кто из друзей, всегда готовых отобедать за его счет.
Разумеется, обвинение подлое, вздорное, однако такое обвинение не может не уязвить самолюбие автора, несмотря даже на самые бешеные овации зала. К тому же Пьер Огюстен не имеет привычки мудрецов и святых спускать своим врагам и подставлять им другую ланиту под новый удар клеветы. Он громко хохочет над бедностью их измышлений. Стоило ему захотеть, и он сплел бы сколько угодно интриг, от которых и у самых глубокомысленных зрителей кругом бы пошла голова.
Не желая быть голословным, он в предуведомлении к отдельному изданию своего исподтишка оплеванного шедевра легко и свободно набрасывает нечто вроде эпилога к нему. Представьте себе, обращается он к своим неугомонным хулителям, что Альмавива женат, охладел и скучает, что сплошь и рядом приключается с пустыми людьми, а неунывающий Фигаро намерен жениться и что неблагодарный аристократ пытается соблазнить, от нечего делать, хорошенькую невесту слуги, без помощи которого и шагу не в силах ступить. Борьба характеров, борьба интересов, борьба самолюбий закипит с новой силой, на этот раз не против злого, хитрого, престарелого Бартоло, а против молодого, наглого, бесцеремонного, всесильного и никчемного Альмавивы.
Постойте, а сам Фигаро? Боже мой, да ведь он сын неизвестных родителей, выросший под чужим именем, так вот, что если сделать его матерью Марселину, а его отцом самого Бартоло, когда-то подло её соблазнившего и за унылыми бастионами своего лицемерия давным-давно позабывшего собственный грех, как обыкновенно приключается с лицемерами? Ах, какие славные из этого обстоятельства вытекают интриги! Озлобленный на этого проходимца за свою обидную неудачу с Розиной, старый скряга жаждет ему отомстить и усиливается расстроить его свадьбу с Сюзанной, а Марселина и вовсе загорается противоестественной страстью при помощи лжи женить его на себе. Видит Бог, одно удовольствие разрушить эти подлые козни преступных родителей и под самый занавес поведать почтеннейшей публике тайну рождения и тайну греха. Какая великолепная, какая забавная получится сцена:
– Это вы! Это он! Это ты! Это я! – только и слышатся возгласы изумления. Боже мой, что за чудесный театральный эффект!
В самом деле, на задорные выдумки он слишком горазд и за словом в карман не полезет. Даже этот быстрый набросок приводит в восторг его попечительного приятеля принца Конти. Принц советует, принц частенько напоминает, при встрече выговаривает, при случае наставляет ленивца, чтобы эту шуточную фантазию всенепременно изготовил для сцены, уверяя неунывающего, смешливого автора, что фантазия веселей самой пьесы, и сам фантазирует со своей стороны, что можно вывести на подмостки будущую семью Фигаро, из чего также можно вылепить превосходный сюжет.
Собственно, Пьер Огюстен давно соблазнен. Он не хуже проницательного принца угадывает, какие замечательные возможности таит в себе этот с виду презабавненький, пошленький, пустенький вымысел. Все-таки он мнется, он не решается погрузиться в пучину новой комедии. Ему видится наперед, какие напасти обвалятся на него, как только фантазия закипит на бумаге, а потом, согласно заведенному порядку вещей, в блестящем исполнении засверкает на сцене. Он отговаривается, втайне желая, чтобы его опровергли, и выставляет на вид из лукавства не самое злостное преступление, которое враги и друзья злорадно припишут ему:
– Ваша светлость, если я второй раз выведу это действующее лицо, я буду принужден сделать его несколько старше и, стало быть, более зрелым, а это значит, что снова поднимется шум, и, кто знает, допустят ли его самого и его более зрелые мысли на сцену, ведь шум у нас, как вам отлично известно, довольно опасен, не для одних тех, кто сочиняет комедии, если всю правду сказать.
Принц как-то странно щурит глаза и тихо смеется:
– Ну, это вздоры, вздоры, мой друг. Уж что-что, а никакие вздоры, я полагаю, не могут вам помешать.
И вправду, уже ничто не может ему помешать. Фантазия то и дело беспокоит, завлекает его, то в карете, то во время обеда, то перед отходом ко сну. В конце концов нечаянно возникший сюжет и мысль о противоборстве высокородной глупости и пребывающего в непохвальном сиротстве ума сливаются в единое целое. Идея представляется настолько насущной, настолько удачной, что воображение, раз пробудившись, не устает плести свои кружева.
Итак, пусть не гораздый на выдумки Альмавива в обмен на невинность наобещает смазливой Сюзанне приданое, перед приданым молодой женщине иной раз трудней устоять, чем перед самым бурным напором мужчины. Пусть явится юный паж Керубино, влюбленный в свою госпожу, единственно потому, что влюблен во все юбки подряд, прелестная беда с такими юнцами. Пусть оставленная, тоже скучающая Розина слегка ответит на невинное увлечение мальчика, ведь все женщины такие кокетки. Пусть стечением обстоятельств или, так лучше, изобретением лукавого Фигаро на бедного Керубино падет жестокое подозрение Альмавивы, и давно разлюбивший жену потаскун вдруг воспылает к ней ярой ревностью и поспешит расправиться с наглецом, данной ему властью отправив его черт знает куда, предположим, что в полк. Пусть на сцене поют и танцуют. А что поют? А вот хоть этот куплет: