То-то и оно, что ни в какие времена Людовик ХV1 не был способен на решительные поступки. Нынешняя феерия вероломства, лжи и бесстыдства сбивает его просто-напросто с ног. Он опускает руки и делает то, что ни при каких обстоятельствах делать нельзя, то есть не делает ничего.
Нечего удивляться, что все дурные страсти тотчас выходят наружу. Адвокаты кардинала и аферистки загодя сочиняют громкие речи, в которых приводят всевозможные, большей частью туманные аргументы и полностью обеляют своих беззащитных. Согласно французским законам, цензура лишена права прикасаться к речам адвокатов. Экая благодать! Смышленые адвокаты загодя бросают свои ещё не произнесенные речи под типографский станок. Любознательность подданных короля раскаляется до предела. Брошюрки с речами ждут у типографских ворот. Из рук смекалистых торгашей их вырывают ещё влажными после печати. Послы иноземных держав закупают их десятками, сотнями и отправляют своим королям и министрам, не менее любознательным, чем любой парижский бездельник. Такого успеха не имел ни Вольтер, ни Руссо, ни поставленный в один ряд с ними, уже чрезмерно прославленный Пьер Огюстен Карон де Бомарше. Десять, двадцать тысяч этих брошюрок разлетается по Парижу, по Франции, по Европе.
Уж лучше бы король дополнил новой статьей цензурный устав, сжег на корню проклятые речи и пересажал всех адвокатов в стране. Впечатление было бы намного меньше во всех отношениях. А так брошюрки возбуждают и без того взволнованные умы. Возбуждают не приведенными фактами. До конца реальных фактов не знает никто. Адвокаты не в состоянии их привести. Пользуясь туманом, из которого состоит это нелепое дело, они строят свою защиту на недомолвках и напускают ещё больше туману, в котором легко заблудиться.
Туман, разумеется, не может удовлетворить никого. В туманное дело вплетается воображение, а воображение, как известно, способно сплести самые фантастические картины, куда более убедительные, чем самые достоверные факты. Натурально, всех волнует кардинальный вопрос: а где ожерелье? Кардинал не знает. Королева аферисток помалкивает, что её муж в Лондоне и распродает его по частям. Стало быть, оба молчат. А почему? Догадаться нетрудно!
Всему миру известно, как бестолкова, как легкомысленна королева, в какие гомерические суммы обходятся её ослепительные наряды, её Трианон, её лизоблюды. Из тумана предстоящего судебного дела выплывает только одно реальное обстоятельство: королева хотела купить ожерелье, но не купила, вишь, денег у неё не нашлось. Как бы не так! Купила! И ожерелье теперь у неё! Оттого молчит Аферистка! Оттого молчит кардинал! Так вот в какую клоаку спускаются денежки налогоплательщиков! Вот куда ежегодно спускается восемнадцать, двадцать, двадцать пять миллионов парижских ливров! Ага! Ага! Вот она – Австриячка! И каждый парижанин готов повторить монолог Фигаро, который он каждый вечер имеет возможность услышать со сцены:
– Эх, ваше величество, ваше величество, вы всего лишь дали себе труд родиться, а все мы в поте лица добываем свой хлеб. И всё ради чего? Неужели ради того, чтобы вы отрывали половину, тори четверти от нашего каравая и наш хлеб насущный пускали на ветер? Как вам не стыдно, ваше величество!
В сущности, дело уже сделано ещё до суда. Умы уже готовы к перевороту, который ждет за углом. С разгневанных уст ещё не срывается, но готов сорваться истребительный клич: «На фонарь аристократов!» Решение суда уже ничего не решает. Судьи совещаются шестнадцать часов. Спорят ожесточенно и принимают худшее из решений, стало быть, могли бы не спорить. Кардиналу выносят безоговорочно оправдательный приговор: не виновен! Разумеется, этот приговор справедлив, поскольку кардинал всего лишь жертва обмана, однако для королевы, которая жаждала мщения, этот приговор становится осуждением всего её поведения, всей её жизни, осуждением, конечно, моральным, но в раскалившейся ситуации это хуже всего.
На приговор Аферистке мало обращают внимания. Её должны сечь плетьми, заклеймить как воровку и на всю жизнь отправить в Сальпетриер. И тут у короля имеется возможность хотя бы отчасти посгладить неблагоприятное впечатление от всей этой грязной истории: он имеет право публично помиловать аферистку и тем показать народу свое милосердие, которое очень скоро понадобится ему самому. Его останавливает непримиримая рука королева. Она жаждет мести. Пусть за её позор заплатит хотя бы эта жалкая тварь. Нет милосердия! Нет!
На площади возводится эшафот. Парижане готовятся поглазеть на публичную казнь, почти так, как готовились увидеть комедию Бомарше. А их самым коварным образом надувают. Они не успевают проснуться, как аферистку чуть свет тащат, но не на эшафот, а во дворец правосудия, зачитывают приговор, не умело в крайней спешке клеймят и увозят в тюрьму. Публика собирается, а её говорят, что приговор уже приведен в исполнение. Публика считает себя жестоко обманутой. Она расходится в негодовании. А уже к вечеру весь Париж узнает, что несчастная отбивалась, что с неё сорвали одежды, что по ошибке клеймо попало не на плечо, а на грудь, и от страшной боли она в полубеспамятстве бросилась на своих палачей.
Ничего-то не умеют сделать толком в этой стране!
И заведомую, изобличенную аферистку жалеют всем сердцем, и всем сердцем ненавидят свою королеву.
Глава третьяУдар в спину
Из этой глупой, но гнусной истории король выходит совершенно разбитым. Всё вываливается у него из рук, все дела идут наперекосяк. Давно ли Франция была победительницей в американской войне? Совсем недавно, три года назад, а кажется, что целую вечность. Сегодня с вчерашней победительницей уже никто не желает считаться. Австрия, её самый верный союзник, её опора в Европе, внезапно круто меняет свой курс, сближается с прежде жестоко ненавистной Россией и готовится вместе с ней к войне с Турцией, которую на войну с Россией провоцирует именно Франция.
Побежденная Англия предлагает своей победительнице новый торговый договор. Чего лучше! Обе стороны вырабатывают статьи договора, граф де Рейневаль с одной стороны и лорд Иден Окленд с другой. Уильям Питт-Младший дает указание своему представителю, чтобы предстоящий договор был отчасти выгоден и для Франции, но прежде всего, само собой разумеется, должен быть ещё больше выгоден для англичан. Как бы не так!
Английский лорд прежде выслушивает пожелание своих промышленников и купцов, а французского графа занимают только интересы казны, которую необходимо наполнить во что бы то ни стало и любой ценой. Купцов и промышленников не спрашивают, такого опытного финансиста и коммерсанта, как Пьер Огюстен Карон де Бомарше, показавший свои исключительные таланта и когда-то в Испании и совсем недавно в американской войне, больше не спрашивают.
Результат выходит плачевный. Пошлины на английские товары во Франции резко снижаются. В Англии снижаются пошлины только на французское вино, водку и уксус, однако французский граф, не делец, а придворный, забывает выговорить для Франции право наибольшего благоприятствования, и ещё более дешевые португальские вина по-прежнему вытесняют французские вина с английского рынка. Итог понятен: во Франции начинается экономический кризис, в первую очередь в производстве тканей, хлопчатобумажных и шерстяных, растет безработица, растет нищета, правительство своими руками готовит мятеж.
Разорив таким образом Францию, Англия вновь сближается с Пруссией, как во времена несчастной Семилетней войны. Против кого направлено это сближение? Это ясно даже ребенку. Против Австрии, союзницы Франции, которая для Пруссии нечто вроде бельма на глазу, и против Голландии, тоже союзницы Франции, которая для Англии нечто вроде бельма на глазу, поскольку является первой морской торговой державой, что очень не нравится загребистой Англии.
Другими словами, Францию доброжелательно улыбающиеся соседи обходят со всех сторон. Франции необходимо как можно скорей поправить свое положение, иначе она этими доброжелательно улыбающимися соседями будет просто раздавлена. Как поправить? В том и вопрос. Поправить уже почти невозможно. Французская дипломатии необходима какая-то очень сложная, очень хитрая комбинация, и уж, конечно, не глупость. Тем не менее в королевском правительстве рождается именно глупость. В голову не приходит ничего лучшего, как вступить в соглашение и с Англией и с Пруссией, не желая понять, что именно Франция в данном случае ни Англии, ни Пруссии не нужна.
Этой глупости мало. Уж если придумана столь невероятная комбинация, её способен осуществить только опытный, прошедший многие испытания дипломат. Таких дипломатов во Франции мало. Один из них опять-таки Пьер Огюстен Карон де Бомарше. Однако король всё ещё не может простить ему ни глупого запрета его ненавистной комедии, ни ещё более глупого заключения в тюрьму Сен-Лазар. А потому Пьера Огюстена не приглашают даже для консультаций, а с труднейшей дипломатической миссией в Париж отправляется граф Габриэль Оноре Рикетти де Мирабо, уже прославленный мастер соблазнять чужих жен, но полнейший профан в международных делах. Как додумалась французская дипломатия до такого посланца, трудно сказать, однако додумалась, а ведь легче легкого было предвидеть, что тайная миссия абсолютно не пригодного для неё человека может закончиться только провалом. Так она и заканчивается, не принеся Франции ничего, кроме конфуза.
Конечно, напрасно правительство отстраняет того, кто ковал победу в американской войне, от всех политических и дипломатических дел, однако у правительства уже не остается времени это понять и пожалеть о своем упущении, да и сами упущения уже идут косяком.
Жалеет Пьер Огюстен, он в этих делах как рыба в воде. Впрочем, в отчаяние он не приходит. Он вдруг обнаруживает себя почти на покое, ведь его коммерция и финансы процветают уже как бы сами собой. Переживать покой ему труднее всего, и он легко и свободно переключается на другие дела, натурально, не такого большого масштаба, как репутация и положение Франции в мире, но очень интересные и важные лично для него самого.