И король соглашается. И назначает сбор депутатов всех трех сословий на двадцать седьмое апреля1789 года.
Пока королем варится вся эта каша, у Пьера Огюстена закончен дворец. Однако, на удивление всем, он не переезжает в него. Помилуйте, куда же спешить? У него свои Генеральные штаты. В его типографии на прекрасной голландского типа бумаге печатаются билеты. Каждый любознательный парижанин, каждый любознательный француз и каждый любознательный европеец может такой билет на право входа приобрести. Ворота дворца откроются перед ним. Он может пройтись по всем его закоулкам и залам, прогуляться по парку, половить в озере рыбку, уединиться в одном из гротов, где всё располагает к интимной беседе.
И парижане валом валят во дворец. Они хватают билеты. Перед ними распахиваются ворота. Боже мой, они попадают в иной, роскошный, прямо сказочный мир! Они бродят по этому чудному парку и диву даются. Аллеи пересекаются. Аллеи кружа. Вдруг поворот, и открывается водопад. Там они находят часовню. В другом месте их ждет беседка. Внезапно открывается уютненькая полянка, а на полянке на фоне зелени нежной белизной сверкает скульптура. Никак невозможно не подойти. И подходят. Ага, это нынче всеми забытый Пари дю Верне, которого хозяин по-прежнему почитает как учителя и друга и отдает прекрасную дань его светлой памяти. Об этом, натурально, надпись гласит:
Он просветил меня, и я его должник
За то немногое, чего достиг.
А вот храм, посвященный Вольтеру. На фронтоне выбиты слова уважения:
Он с глаз народов снял завесу заблужденья.
А вот Платон. С ним рядом раб играет на цимбале. Им сам хозяин посвящает два стиха:
Кто мыслит, тот велик; он сохранит свободу;
Раб мыслить не привык, он пляшет вам в угоду.
Храм в честь бога вина окружен колоннадой. В храме можно выпить и закусить. Хозяин сообщает любезно:
Я воздвиг храм Бахусу.
Друзья и любители могут попировать.
Глаза посетителей разбегаются. Его то там, то здесь встречают фигуры писателей, финансистов и судей, и каждая изрекает мудрость или совет. Вот Эрос. На цоколе обращение, тоже в стихах:
Не раз ты нарушал спокойствие семей;
Судьбу счастливую дай дочери моей!
А вот простая решетка. За ней простой камень. Наполовину врыт в землю. Свежая зелень обвивает его. Если раздвинуть ветки и наклониться над ним, можно прочитать, о чем во время досугов размышляет владелец дворца:
Прощай, былое, – сновиденье,
Что утром тает, как туман!
Прощайте, страсть и наслажденье,
Любви губительный дурман!
Куда ведет слепец могучий
Наш мир – мне это всё равно;
Удача, Провиденье, Случай —
Я в них изверился давно.
Устал вершить я беспрестанно
Свой бег бесплодный наугад,
Терпим, и чужд самообмана,
И, как Мартин, покою рад,
Здесь, как Кандид в конце романа,
Я свой возделываю сад.
Он разочарован. Это естественно. По мнению толпы обывателей, он получил от жизни решительно всё, о чем обыватель только может мечтать: богатство, славу, положение при дворе, главное, конечно, богатство, которое так наглядно, так нагло демонстрирует этот дворец. Но если взглянуть на пройденный путь глазами философа, он сродни герою Вольтера. При дворе он ничего хорошего не нашел. Слава обернулась нескончаемой клеветой и нескончаемыми разбирательствами в судах всех инстанций. От победы в американской войне ничего не осталось, достаточно было бездарному королю подписать бездарный торговый договор и не прийти на помощь Голландии. Отныне Англия занимает первое место, а Франция превратилась в ничто. Сколько он затратил усилий, чтобы направить Австрию против России и не допустить её возвышения, а Россия сильна как никогда и Австрия в союзе с ней против турок, стало быть, и против Франции тоже. Собрание сочинений Вольтера, его посильный памятник великому человеку, расходится плохо. Богатство? Оно не дает наслаждения. Само по себе оно почти безразлично ему. Может быть, оттого он не спешит обосноваться в этом великолепном дворце.
Может быть, он уже и готовит себе уединенную старость. Оставить большую политику, ведь всё равно в нем больше никто не нуждается, его даже не избирают депутатом в Генеральные штаты, а бесконечные прения в избирательном округе Блан-Манто он все-таки не может признать делом, которое соответствует его силам. Написать две-три комедии. Издать собрание сочинений Руссо, именно теперь его «Общественный договор» как нельзя более необходим прозревающим гражданам Франции. Провести остаток своих дней в тишине.
Только это ему не дано. У него новый судебный процесс. На этот раз против Бергаса. Он выигрывает его второго апреля 1789 года. Суд признает Бергаса клеветником. Судебные издержки оплатить придется тоже ему.
Но и эта победа оборачивается для него поражением. Бергас ведет процесс очень ловко. Он выставляет себя перед публикой неподкупным, борцом против привилегий, несправедливости и даже неравенства. С помощью намеков и недомолвок он не только связывает Пьера Огюстена с королевским режимом, он превращает его в символ этого несостоятельного режима, этого прогнившего общества, где справедливости нет и не может быть. Бергас настраивает против него толпу, и толпа, действительно голодная, действительно обездоленная, уже ненавидит его.
Как тут не отвернуться от этого переменчивого, неблагодарного мира? Как не возмечтать о покое уединения? И Пьер Огюстен наконец перебирается во дворец. Тотчас на воротах ограды кем-то пишутся оскорбления и угрозы, кто-то повреждает кариатиды работы Жермена Пилона, которые украшают въезд в особняк.
Бергасу и этого мало. В жажде мести утратив совесть и честь, которых у него, может быть, никогда не бывало, он нанимает убийц. Однажды поздним вечером у этого входа на Пьера Огюстена нападает четверо вооруженных ножами бандитов. Конечно, он стар и не в шутку прощается с губительным дурманом любви. Но и в пятьдесят семь лет он по-прежнему дерзок, отважен, ловок, силен. Он не носит оружия. В его руке только трость, и он защищается тростью. Защищается? Нет, он нападает! Мастерство, приобретенное в юности, не увядает. Молодые бандиты в ужасе убегают от этого старика.
Бергас все-таки не оставляет его. Он точно клещ впивается в его кожу. Он только повода ждет, чтобы ещё и ещё раз его укусить, отравить, раздавить. Повод находится. Производство стоит. Голод в стране. В Париже целая армия безработных. По улицам бродят оборванные, голодные люди. Они требуют хлеба. У них палки в руках, очень похожие на дубины. Они готовы наброситься на любого, на кого им укажут или в ком они сами увидят врага.
Кто-то нашептывает толпе, что у Ревельона хранится зерно. Дело это странное, темное. Он производит обои. Приблизительно три с половиной сотни рабочих трудятся на – него. Он противник цеховой регламентации и выступает против цеховых мастеров за свободу производства и свободу торговли. Когда в Париже открываются избирательные собрания для выборов в Генеральные штаты, он и там продолжает борьбу. Выборы уже кончились, а заседания избирательных комиссий всё продолжаются. У парижан так накипело за последние годы, что они не могут остановиться. И двадцать третьего апреля Ревельон, нападая на стеснительность регламентации, говорит между прочим, что если сохранятся эти препоны, ему придется урезать заработную плату работникам.
В рабочем предместье Сент-Антуан и без того царит напряжение. Теперь оно переходит в волнения. Но тут король ни с того ни с сего переносит открытие Генеральных штатов на третье мая. И предместье взрывается. Около трех тысяч голодных и нищих с искаженными бледными лицами вываливаются на улицы с криками:
– Смерть богачам! Смерть аристократам! Смерть спекулянтам! Долой попов!
Каким-то образом в толпе оказывается карета герцога Орлеанского. Герцог приветствует толпу, видимо, не понимая, по своей глупости, что он приветствует, что поощряет. Толпа отвечает:
– Да здравствует наш отец! Да здравствует единственный друг народа!
Двадцать седьмого апреля толпа оказывается у дома Анрио, который производит селитру. В его доме ищут зерно. Но не находят. В ярости всё крушат. Однако, заметьте, не грабят. Вовсе нет. Просто-напросто на улицу выбрасывают мебель, картины, одежды, сваливают кареты и устраивают громадный костер. Двадцать восьмого апреля тот же разгром постигает дом Ревельона. Правда, он успевает вызвать солдат. В солдат летит черепица и камни. Солдаты открывают ответный огонь. На площадь у Новой оперы приходится выкатить пушки. Появляются убитые, раненые. В общей сложности их считают до двухсот человек.
И вот кто-то на другой день указывает толпе на дворец. Громадный дворец. Нескончаемые подвалы. Эти подвалы забиты зерном. Богач! Спекулянт! Слуга короля! И толпа, несколько охлажденная вчерашними пулями, подступает к дворцу. Толпа требует хлеба. Если она его не получит, она разрушит дворец.
Пьер Огюстен и на этот раз не теряет присутствия духа. Он выходит к толпе. Один. Без оружия. Толпа от неожиданности стихает, и он говорит. Он приветствует граждан и предлагает их представителям спокойно и тщательно обыскать весь дворец и взять хлеб, если они его обнаружат. Ему верят. Все-таки это не Ревельон. Это их председатель, известный в округе человек, как и они, не довольный политикой короля. Представители окружают его. Он водит их по всем кладовым и подвалам. Разумеется, они не находят никакого зерна. Толпа успокаивается. Этим дерзким поступком он восстанавливает свое честное имя. Впрочем, восстанавливает только на время.
Пока что парижанам не до него. Парижане, богатые в каретах, бедные на своих на двоих, бесконечным потоком движутся по дороге в Версаль. В Версале их ждет необычайное зрелище. Шутка сказать: третьего мая представители народа предстанут перед его величеством королем. Такого события не припомнит никто.