Совершая предательство по отношению к Франции, король и особенно королева состоять в переписке со всеми европейскими королями, князьями и более мелкими европейскими государями. Не способные управлять, они теперь призывают чужеземных солдат вмешаться в их внутренние дела и навести порядок в стране, хорошо понимая, что это будет кровавый порядок. Их агенты при всех европейских дворах разжигают ненависть к Франции и торопят нашествие. И к кому же они обращаются? Они обращаются к своим давним и заклятым врагам.
Австрийский император прямо-таки обязан помочь своей сестре-королеве, а заодно посбить спесь с проклятых французов. Пруссия ещё не забыла Семилетней войны. Россия ещё помнит, как французские дипломаты натравливали на неё и шведов и поляков и турок. Очень им хочется отомстить и поставить французов на место.
Правда, они не торопятся. И к чему? И в России, и в Пруссии, и во всех государствах Европы серьезные политики убеждены, что не нынче, так завтра Франция сама погубит себя, ослабит, опустошит неизбежной гражданской резней. Вот тогда они явятся на кровавое пепелище, наведут надлежащий порядок, и каждый возьмет без труда себе то, что захочет.
Только эмигранты ждать не хотят. Они зовут к себе короля. Им представляется, что как только во главе их встанет законный король, у них появятся львиные силы и тогда они превратят прекрасную Францию в общую могилу для взбесившейся черни. Их агенты наводняют Париж. Их агенты проходят сквозь заслоны национальных гвардейцев, которыми командует монархически настроенный Лафайет. То один из них, то другой готовит побег. Подкупают охрану. По всему пути следования расставляют запасных лошадей и преданных королю офицеров.
Король не особенно хочет бежать. Зато очень хочет бежать королева. Несколько планов побега срывается, единственно оттого, что их отклоняет король. Наконец у него вырывают согласие. Ему надлежит под охраной приверженцев достигнуть восточной границы и встать во главе преданных войск.
И вот король покидает Тюильри. Покидает Париж. К несчастью, он желает путешествовать по-королевски. Он отказывается переодеться простолюдином и ехать в простой крестьянской тележке, как это делают его братья, которые благополучно выезжают из Франции, не вызвав ни у кого подозрения. Для короля специально изготавливают громоздкую колымагу, не только со всеми удобствами, но и с отделением для ночного горшка. Колымага еле тащится, привлекая внимание ротозеев в каждой деревне. Наконец короля узнают, арестовывают и под охраной вооруженной толпы, под наблюдением трех комиссаров Учредительного собрания, двадцать пятого июня 1791 года доставляют в Париж.
В течение нескольких дней перед тем Париж охвачен смятением. Негодующая толпа врывается в королевские покои. Бюсты короля разбивают. Сбивают надписи «король», «королева» и «королевский». Секции объявляют свои заседания непрерывными. Парижане вооружаются. Формируются новые батальоны национальных гвардейцев, главным образом из мастеровых и рабочих. Взбудораженные толпы требуют низвержения короля. Настроение резко меняется в пользу республики.
Арестованного короля и особенно королеву приходится охранять от разъяренных, обманутых и преданных им парижан. Они объявлены под арестом.
Может представиться, что Пьер Огюстен даже не замечает столь важных событий. С весны он озабочен делами своего округа Блан-Манто. Революция позволяет служить в приходах только присягнувшим священникам. Ей этого мало. Она резко сокращает количество служб, опасаясь, и не напрасно, что даже и присягнувшие священники примутся с церковной кафедры отстаивать старый режим. Присягнувшие священники бедствуют, неприсягнувшие бегут за границу. Прихожанам это не нравится. Они хлопочут о восстановлении прежнего количества служб. Но кто им может помочь? Как кто? Они знают, кто у них в округе народный заступник. Они давно несут ему свои просьбы. И Пьер Огюстен, тайно преданный всю жизнь кальвинизму, поднимается на защиту католической церкви, которая не раз истребляла кальвинизм огнем и мечом. Он обращается к муниципальным властям:
«Граждане улицы Вьей дю Тампль и нескольких прилегающих улиц единодушно обращают ваше внимание на то, что в связи с удаленностью церквей Сен-Жерве и Сен-Проте, которых они являются прихожанами, а также с редкоостью служб, в них отправляемых, те, кто вынужден сторожить дома, пока другие выполняют свои главнейшие христианские обязанности, нередко оказываются перед невозможностью выполнить их в свою очередь. Женщины, отроки, все благочестивые и чувствительные души, которые черпают в религиозных отправлениях сладкую, полезную и даже необходимую пищу, с полного согласия своего достопочтенного кюре присоединяют свой голос к гражданам округа, умоляя вас отдать приказание, чтобы в часы литургии для них была открыта внутренняя часовня госпиталиток Сен-Жерве, как дано было подобное разрешение гражданам, проживающим по улицам Сен-Дени и Ломбар, для которых была открыта часовня госпиталиток Сент-Катрин. Наш достопочтенный кюре даже предлагает умножить число треб, необходимых для этого обширного квартала, соглашаясь служить лишнюю обедню в церкви Блан-Манто.
И я, кому они поручили составить эту петицию, хотя я и наименее набожен из всех, я, сознавая, что просимое разрешение необходимо как для регулярного отправления религиозных обязанностей, так и для пресечения недостойных разговоров врагов отечества, которые сеют повсюду слухи, что забота о гражданском благе не более чем предлог для уничтожения религии, я вместе со своей женой, дочерью, сестрами, вместе со всеми моими согражданами и их домочадцами прошу вас дать согласие на то, чтобы все эти добрые христиане, нуждающиеся в церковной службе, могли по меньшей мере удовлетворить сию потребность. Мы воспримем ваше справедливое решение как акт милосердия, столько же воздающий честь вашей преданности католической вере, сколько это прошение свидетельствует о преданности ей моих сограждан и моей собственной…»
Он недаром указывает, что враги отечества пользуются любым предлогом, чтобы настроить граждан против новых, революционных властей, ведь враги отечества всюду. Лично он до конца не привержен ни старым, ни новым властям. Всем сердцем, всем своим существом он привержен только отечеству. Он всегда служил только Франции, а не её королям. Он продолжает служить только Франции, а не её новым, революционным властям.
В бегстве короля и королевы, готовых встать во главе нашествия иноземцев, он безоговорочно видит предательство. Его мнение непоколебимо и выработано давно. Очень скоро ему придется о нем заявить:
«Тот, кто предал отечество, должен заплатить головой за действия, столь бесчестные!..»
К несчастью для Франции, такого твердого убеждения не имеют депутаты Учредительного собрания. Они испуганы и бегством и возвращением короля. Они не знают, как поступить. С трибуны проливаются потоки путаных, мало вразумительных, зато напичканных возвышенными словами речей. Вновь во всё горло кричат о правде, о справедливости, о благе народа. Одни утверждают, что король сам растоптал свою корону и требуют его низложения. Другие уверены, что король и не думал бежать, что король был похищен врагами отечества, которых надо судить, и что, стало быть, король не виновен ни в чем.
Создается комиссия. Ей поручают расследовать дело. Комиссия находит короля не виновным, напоминает о принципе неприкосновенности особы монарха и считает необходимым сохранить власть короля. Выводы комиссии обсуждают три дня и принимают их большинством голосов.
Недовольство этим решением переносится в клубы. Клубы ведут агитацию в пользу республики. Их вожди собирают на Марсовом поле толпу. Толпа возбуждена до того, что составляет петицию, которой требует от Учредительного собрания учрежденья республики. Лафайет приводит на Марсово поле национальных гвардейцев и требует, чтобы толпа разошлась. Толпа не расходится. Тогда Лафайет, республиканец в Америке, но во Франции монархист, приказывает стрелять. Гвардейцы делают несколько залпов, и вместо Богини свободы высотой в двести метров на Марсовом поле появляются трупы.
Ружейные пули заткнули рот недовольным. Учредительное собрание восстанавливает монархию и в начале сентября представляет новую Конституцию на утверждение опозорившего себя короля. Король утверждает её. Является на заседание Учредительного собрания. Клянется соблюдать Конституцию и защищать её от врагов. Депутаты ликуют и под звуки военного марша и пушечных залпов провожают его до дворца. В Париже иллюминация. Король с женой и детьми прогуливается в открытой коляске по Елисейским полям. Его восторженно приветствует буржуазная публика. В театрах под гром аплодисментов ставят пьесы из жизни короля Генриха 1V и почему-то Ричарда Львиное Сердце. Сами артисты вдруг все поголовно становятся монархистами.
Пьер Огюстен старый политический волк. Он предчувствует, что этот взрыв монархических чувств очень скоро обернется для Франции новой бедой. Как можно доверять тому, кто предал отечество хотя бы раз? Как можно оставлять за ним власть с правом назначать министров и приостанавливать решения законодателей? Каких министров он даст? Сколько палок он вставит в колеса представительных органов? В его глазах Учредительное собрание само себя покрыло позором. Он пишет депутату Бомезу, который представляет в Учредительном собрании его интересы:
«Кто бы мог помыслить, что завершение столь великого дела будет опозорено дебатами самого гнусного толка и что мы подарим нашим внутренним и внешним врагам подобный триумф, позволив им узреть Учредительное собрание на грани краха в тот самый момент, когда его полномочия должны были бы обрести особую значимость?.. Вы вносите смятение в наши ряды. Оздоровит ли их это адвокатское законодательное учреждение, которое будет сформировано при помощи всевозможных интриг? Я знаю о нем слишком много, чтобы не умирать от огорчения в предвидении всех невзгод, готовых обрушиться на Францию…»
И как ему об этом не знать? Он по-прежнему, хоть и невидимо, в гуще событий. Учредительное собрание прекращает свои полномочия тридцатого сентября. Его заседания закрывает король. Депутаты приветствуют его. Он издает манифест, в котором заявляет о том, что наступил конец революции. А на улице слышатся крики «да здравствует свобода!», «да здравствует нация!» У входа в зал заседаний толпа приветствует Робеспьера и Петиона. Их увенчивают дубовыми листьями. Их провожают до самого дома. Вокруг них кричат: