Он вновь бросается осаждать канцелярии. До ушей чиновников его крики о помощи не достигают четверо суток, заметьте, все эти четверо суток вокруг его дома сгущается тьма. Наконец оба министра принимают его восьмого июня. Он с самого начала повторяет, с жаром и горечью, им всё дело о ружьях. Дюмурье, при молчаливом согласии коллеги по кабинету, все-таки соглашается отправить официальный приказ амстердамским банкирам внести голландцам залог, но лишь в размере стоимости оружия, тогда как голландцы требуют трехкратный залог.
Он знает несколько способов, как выкрутиться из этого положения и однократный залог превратить в трехкратный. Правда, на это необходимо иметь наличные деньги. Военный министр обещает ему выплатить из казны ещё сто пятьдесят тысяч ливров на ассигнации под его залог женевского займа. Он благодарит. Говорит на прощанье:
– Располагая этим вспомоществованием, я, если понадобится ещё три-четыре тысячи луидоров, чтобы устранить в Голландии все иные препятствия, пожертвую ими от чистого сердца.
Уходит и ждет. Ждет ещё трое суток, с часу на час ожидая нападения разъяренной толпы. На четвертый день не выдерживает и сердито выговаривает министру, который не держит данного слова:
«На последнем совещании, когда Вы и мсье Дюмурье любезно согласились обсудить средства, с помощью которых можно высвободить наши шестьдесят тысяч ружей из Голландии, я имел честь повторить Вам, что сумма, необходимая, чтобы привлечь на нашу сторону окружение высокого сената этой страны, может достигнуть трех-четырех тысяч луидоров и что без этой суммы я обойтись не могу.
Готовый принести делу эту немалую жертву, я вновь просил Вас авансировать мне сумму, достаточную для обмена на сто тысяч ливров в голландских флоринах, под обеспечение денежными бумагами на двести пятьдесят тысяч франков, которые были оставлены мною Вам в залог в превышение шестисот тысяч ливров, предусмотренных нашим соглашением в качестве обеспечения аванса, выданного мне мсье де Гравом, потому только, что у нас была дружеская доверенность о беспрепятственной выдаче мне дополнительных средств, если они мне понадобятся (тогда я этого не предполагал). Вы сказали мне, мсье, что, посоветовавшись (о формальной стороне), Вы не замедлите сообщить мне Ваш ответ. Удобно ли Вам, чтобы я за ним явился, или Вы мне его передадите? Успех самых серьезных дел, что бы там ни происходило в стране, зависит от подобных мелочей, и Вы сами видите, что – как бы одно ни противоречило другому – в тот самый момент, когда издаются декреты против взяточников, другим декретом мсье Дюмурье ассигнуется шесть миллионов на осуществление подкупа в другом месте!
Не вынуждайте меня, прошу Вас, приносить гигантские жертвы, изыскивая возможность раздобыть где-то деньги, в то время как мои находятся у Вас. Тем не менее, каково бы ни было Ваше решение по этому поводу, прошу вас, главное, не заставляйте меня ждать. Необходимо всё пустить в ход одновременно: демарши нашего посланника в Гааге перед тамошним правительством, внесение залога и подкуп влиятельных лиц. Дела делаются именно так, а наше слишком застоялось!.."
К вечеру он получает записку:
«Жозеф Серван просит мсье де Бомарше соблаговолить связаться с мсье Пашем, занимающим ныне пост мсье Го: он будет введен в курс дела, перед тем как мсье Бомарше его увидит…»
Он может облегченно вздохнуть. Он отправляет в Голландию ободряющее письмо и наутро бодрым шагом отправляется в министерство, где ему должны выдать его же собственные сто пятьдесят тысяч. Является и не находит никого из министров!
Внезапно его настигают роковые события, которые способны окончательно его погубить. Одиннадцатого июня австрийцы начинают крупное наступление. Революционные войска, наполовину утратившие боеспособность из-за внутренних распрей, с трудом сдерживают его и несут большие потери. Натурально, в Париже волнение. И вот король, вместо того чтобы успокоить его и сделать хоть что-нибудь для защиты отечества, тринадцатого июня отклоняет декреты Законодательного собрания, в том числе декрет о лагере федератов, и отправляет в отставку министров. Совпадение чрезвычайное. Король явным образом организует поражение Франции, в критический момент оставляя её без министров и резервов в лице федератов. В Законодательном собрании переполох. Народ возмущен.
Утром он получает известие, что предыдущим вечером Дюмурье посетил короля, говорят, даже поплакал вместе с королевой над беззащитной Францией, окруженной врагами, и получил портфель военного министра. Пьер Огюстен пишет ему, требуя собственных денег. Дюмурье отвечает, что помнит о своих обязательствах, что они будут выполнены, и просит прийти через день, поскольку нынешний день он завален делами, сплошь запутанными и важными.
Шестнадцатого июня Пьер Огюстен в министерстве. Там его ждет новый удар: Дюмурье только что подал в отставку под давлением Законодательного собрания и отправился к армии. В канцелярии военного министерства все двери настежь, кабинеты все пусты. Он горько улыбается. Он восклицает невольно:
– О, бедная Франция! О, бедная Франция!
Военным министром король назначает генерала Пьера Огюста Лажара. Дюмурье все-таки остается верен приятельству и в последний момент находит минуту, но не больше минуты, чтобы передать своему преемнику все дела о шестидесяти тысяч ружей, которые томятся в Голландии. Пьер Огюстен бросается к нему. Новый министр настроен благожелательно и даже как будто оправдывается:
– Всё это тем более досадно, что потребности наши огромны и мы просто теряемся. Вам следует повидаться с министром иностранных дел и подумать, что можно сделать в связи с отказом, более чем бесчестным, амстердамских банкиров. А я тем временем проверю, в каком положении находится вопрос о ваших пятидесяти тысячах экю, которые столько раз от вас ускользали.
Для порядка он все-таки оставляет ему просьбу в письменном виде и девятнадцатого июня получает ответ:
«Вы просите меня, мсье, чтобы я дал Вам возможность вывести из Зеландии шестьдесят тысяч солдатских ружей, которые Вы там достали в соответствии с соглашением, имеющимся у Вас с правительством, выдав Вам для этой цели новый аванс в счет оплаты данной поставки в размере ста пятидесяти тысяч ливров, что составит вместе с деньгами, Вами уже полученными, шестьсот пятьдесят тысяч ливров. Я нахожу тем менее возражений для предоставления Вам этого пособия, что Вы, как было Вами отмечено, оставили в обеспечение ценности, превышающие этот аванс. При этом прилагается ордер на получение ста пятидесяти тысяч ливров в национальном казначействе…»
Что ж, наконец! Ура и вперед! Пьер Огюстен без промедления отправляет в казначейство собственного кассира со всеми необходимыми документами. В казначействе внимательно рассматривают ордер, на котором стоит подпись министра, и стоп! Видите ли, чиновник из министерства предупредил, чтобы перед выдачей денег с мсье де Бомарше потребовали, как и положено, патент на поставку оружия. Помилуйте, но ведь мсье де Бомарше не поставщик, он всего лишь гражданин, который вызвался оказать услугу отечеству, причем терпит на этом убытки. Чиновник, как всегда, непреклонен:
– Мы получили приказ ничего не платить без патента.
Кассир докладывает. Пьер Огюстен уже видит близость победы, а потому всё ещё не догадывается, что в игру вступают иные силы, для которых чиновники только марионетки, а сами чиновники тут не при чем. Он говорит:
– Это последние вздохи испускающего дух недоброжелательства. Не будем терять десять дней на битву за деньги, которые так яростно оспаривают и которые нам до такой степени необходимы. Они хотят сделать из меня подрядчика, в то время как я думал, что оказываю важную услугу отечеству. Так пусть! Сколько требуется заплатить за этот патент?
– С меня запросили полтораста ливров.
Для него это сущие пустяки. Он раскрывает свой кошелек. Кассир мчится платить, выправлять и предъявлять.
Но уже вечер девятнадцатого июня. Этим вечером в Законодательном собрании читают адрес патриотов Марселя:
– Свобода в опасности! Настал день народного гнева! Борьба между деспотизмом и свободой может быть только смертельной битвой! Народ хочет завершить революцию и спасти себя!
В заключение марсельские добровольцы требуют, чтобы им дали оружие и отправили сражаться с австрийцами.
А утром двадцатого поднимаются предместья Сент-Марсо и Сент-Антуан и тоже направляются к Законодательному собранию. Они вооружены пиками, саблями, палками, окованными железом. На концах пик трехцветные ленты. На древке новым знаменем красуются простые черные брюки, штаны санкюлота, рабочего человека. Толпа разрастается по мере движения. К ней присоединяется батальон национальных гвардейцев, которые на всякий случай катят две пушки. Всего тысяч двадцать желающих обратиться к Законодательному собранию. Отказать им невозможно. Они обращаются:
– Исполнительная власть не согласна с вами. Нам не требуется другого доказательства, кроме увольнения в отставку министров-патриотов. Неужели счастье свободного народа будет зависеть от прихоти короля? Разве должен этот король иметь другую волю, чем воля закона? Народ этого хочет, а голова народа стоит голов коронованных деспотов. Мы жалуемся на бездействие наших армий. Мы требуем, чтобы представители нации выяснили причину бездействия. Если оно зависит от исполнительной власти, то пусть она будет уничтожена! Кровь патриотов не должна проливаться для удовлетворения гордости и честолюбия Тюильри. Один человек не должен оказывать влияния на волю двадцати пяти миллионов. Если мы из уважения оставляем его на этом посту, то лишь при условии, чтобы он соблюдал Конституцию. Если он уклоняется, он теряет всякое значение для народа. Да здравствуют санкюлоты!
Толпа плечом к плечу движется мимо, неся свои лозунги, и направляется в сад Тюильри, где намеревается, на виду короля, посадить Древо свободы, которое везут на телеге. Древо сажают. Но рядом дворец. Толпе очень хочется поговорить с королем по душам. Она устремляется во дворец. Правда, дворец охраняет приблизительно двенадцать тысяч жандармов и национальных гвардейцев. Они стоят с примкнутыми штыками. Они не испытывают желания сражаться с толпой, поскольку их души кипят тем же гневом. Им нужен приказ, но приказа не отдает ни Законодательное собрание, ни мэрия, ни король.