Напрасно люди так опасливы! Ни Совет, ни министры отнюдь не хотели мне навредить, нет! Напротив, лишь здесь это важное дело и было взято под покровительство. Теперь я не стану доверять всяким слухам. Задержать ружья было бы таким вероломством, что по меньшей мере легковерно обвинять кого-либо в подобном преступлении по отношению к нации! Всё это, как я вижу, отместка канцелярий. Вся причина в сребролюбии. Мне дали наглядный урок, что не следует никогда творить добро, если это мешает им обделывать свои делишки и посягает на заведенный ход грабежа…» И с этими прекрасными мыслями отправляется обедать в деревню.
Ох, не напрасно! Не успевает он глазом моргнуть, как министров отправляют в отставку. В министерствах новые люди, которые не знают толку в делах, тем более не желают вникать во всё то, чем занимались предшественники. В канцеляриях хаос, который чиновники устраивают нарочно, именно ради того, чтобы безотказно действовал этот самый налаженный ход грабежа.
Понятно, он не обращает на это большого внимания. Он одержим идеей довести дело с ружьями до конца. Ружья должны быть доставлены нации. Только этим может завершиться его добровольная служба отечеству. Только этим он оправдает себя. Только этот вернет ему деньги, которые он в это дело вложил.
Он вновь идет пешком в министерство, таскается по кабинетам, растолковывает людям, которые не хотят его слушать, что надо делать, но уже никто не делает ничего.
Иные, грозные силы вступают в борьбу.
Глава одиннадцатаяНа службе отечеству
Не успевает отгреметь очередной праздник Четырнадцатого июля, как Законодательное собрание вынуждено объявить отечество в опасности и призвать граждан его защищать.
Страна поднимается. Добровольцы формируют свои батальоны. Им не хватает ружей. Они куют пики. К офицерам королевской армии они относятся с обоснованным подозрением и сами выбирают себе командиров. Надо признать, что их выбор чаще всего бывает удачен. Из этих командиров вышли лучшие генералы будущей Франции: Марсо, Даву, Журдан, Моро, Лекурб, Сюше, Удино, Сульт, Брюн, Массена, Ланн, Десекс, Гувьон-Сен-Сир, Лефевр, Аксо, Бессьер, Виктор, Фриан, Бельяр, Шапьоне, Гош, позднее Наполеон Бонапарт. Жажда подвига пылает в их душах. Они клянутся умереть за отчизну. И легко и в большом количестве умирают, потому что никем не обучены воевать.
Масла в огонь подливает манифест, составленный эмигрантами, но подписанный герцогом Брауншвейгским, прусским генералом старым сподвижником великого Фрица. Манифест полон самых грубых угроз. Им объявляется, что союзники идут спасть короля, искоренять неугодную им Конституцию и восстанавливать монархический принцип единовластия. Из этого следует, что всякий, кто окажет сопротивление оккупантам будет убит, а его жилище будет разрушено. За любое стеснение свободы короля и королевы ответят жизнью депутаты Законодательного собрания, которые объявляются бунтовщиками. Если жители Парижа ещё раз посягнут на короля и его семью, они будут истреблены, а Париж будет стерт с лица земли. В общем, полный набор самых нелепых, непременно кровавых угроз, свойственный всем облеченным государственной властью бандитам.
Облеченные государственной властью бандиты рассчитывают запугать целый народ. С народами малыми, обреченными на ничтожество ходом истории это как правило удается. Это невозможно с народом великим. Можно сказать, что этим манифестом испытывается французская нация, и французская нация доказывает без промедления и наглядно, что она – имеет полное право считаться великой.
Возмущение охватывает страну. Париж негодует. Заседание секций объявляется непрерывным. Здесь мало кто сомневается, что король и королева состоят в сговоре с оккупантами. Секции требуют свержения короля. Законодательное собрание колеблется. Среди депутатов разгорается с новой силой борьба группировок и партий. Секции в нетерпении. Они готовят восстание. Они только ждут подхода добровольцев Марселя. Шестого августа они вступают в Париж, печатая шаг под ритм новой песни, которая позднее назовется их именем:
– Вперед, сыны отчизны милой…
Пора начинать. Секции вооружаются. К осаде готовится королевский дворец. Его охраняет батальон национальной гвардии. Все входы в Тюильри охраняет около трехсот вооруженных французских дворян и около тысячи швейцарских наемников. На подъемные мосты наводятся пушки. Король готовится стрелять в свой народ.
Народ готовится арестовать своего короля и судить его революционным судом. В половине первого ночи десятого августа набатом взрывается колокол в предместье Сент-Антуан. Его призыв подхватывают восставшие секции. Набатный гул стоит над Парижем. Повстанцы движутся к центру Парижа.
Пьер Огюстен не спит в эту ночь, как и большинство парижан. С рассветом он выходит к воротам своего дома и наблюдает, как мимо проходят нестройные, но сплоченные, возбужденные, воинственно настроенные ряды рабочих и подмастерьев предместий. Он станет впоследствии утверждать, что слышит ропот в этих рядах:
– Как нам защищаться? У нас есть только пики и нет ни одного ружья!
Кто-то из вожаков указывает на него и на его дом:
– Этот негодяй Бомарше, враг отечества, задерживает шестьдесят тысяч ружей в Голландии! Это он препятствует их доставке!
– Нет, всё обстоит куда хуже! Он прячет эти ружья в своих подвалах! Они нужны, чтобы уничтожить всех нас!
– Поджечь его дом!
По правде сказать, в их рядах царит полный порядок и никого они не собираются поджигать. Да нынче им и не до него. Они идут к Тюильри.
Там их ждут. При первых звуках набата поднимают моты, наводят пушки, канонирам раздают зажженные фитили. Когда на площади перед дворцом появляются первые толпы, наемники дают по ним залп и принуждают их отступить. Но подходят новые толпы и топчутся в нерешительности. Повстанцев около двадцати тысяч, но это санкюлоты, простонародье, рабочие и ремесленники. У них мало оружия, и они не умеют его применять. У короля немного защитников, тысячи полторы, самое большее две, но всё это испытанные военные, хорошо вооруженные и хорошо владеющие оружием. Дворец можно отстоять. Больше того, этих сил достаточно, чтобы разогнать неопытную толпу. Правда, во главе этих сил должен стоять сильный, решительный человек.
А во главе этих сил стоит мямля. Король не знает, что приказать. Он бродит в растерянности. Его нерешительность передается дворянам, наемникам, в первую очередь национальным гвардейцам. Они колеблются, стрелять ли им в своих братьев. Король наконец появляется. Что-то бормочет. До солдат долетают отдельные, неразборчивые слова. Тем не менее наемники и дворяне кричат:
– Да здравствует король!
И вдруг нестройно, но громко национальная гвардия возражает:
– Да здравствует нация!
В сущности, это конец. Королю предлагают искать защиты у депутатов Законодательного собрания, и он покорно вместе с семьей проходит двести шагов, которые отделяют Тюильри от Манежа, а его от ареста и гильотины. Поначалу депутаты растеряны. Они приветствуют короля и клянутся защищать его, чуть ли не до последней капли собственной крови. Правда, его величество не имеет права находится в зале, где идет заседание, и его величество вместе с семьей помещают в тесной каморке, которую занимают стенографисты. В каморке ещё можно сидеть, но трудно стоять. И в этой тесноте и в духоте жаркого летнего дня король с семьей проводит восемнадцать часов, и никому из депутатов, произносящих бесконечные речи, в голову не приходит дать им кусок хлеба и стакан воды.
Тем временем толпа штурмует дворец. Его защитники брошены на произвол судьбы. Они нерешительны и растеряны. Наемники делают несколько залпов и складываются оружие. Сопротивление оказывают только дворяне. Большая их часть погибает. Толпа носится по дворцу в поисках короля. Тех, кто пытается грабить, повстанцы убивают на месте. В результате потери с обеих сторон потери составляют около тысячи человек, единственно потому, что король забыл отменить свой приказ о сопротивлении до последнего человека.
Понеся напрасные жертвы, излишне возбужденная ими, толпа бросается к Законодательному собранию и требует низложения короля. Под эти крики депутаты последовательно отрешают короля от власти, объявляют его заложником, помещают в Тампль, в целях безопасности, как они выражаются, всю исполнительную власть передают Временному комитету и во главе его ставят Дантона.
Париж медленно затихает. Уже раннее утро одиннадцатого августа, когда Пьер Огюстен ложится в постель, но уснуть ему не дают. В этом квартале его уважают. Кто-то спешит ему сообщить, что у ворот Сен-Поль какие-то темные личности настраивают женщин против него. Женщины легковерны, и нельзя исключить, что народ бросится к его дому. Возможно, его, как врага нации, ограбят, арестуют или убьют.
Он отвечает, сохраняя удивительное спокойствие:
– Я ничем не могу помешать. Моим врагам только это и нужно.
Он не делает ничего, чтобы скрыться. Его беспокоит только портфель, в котором хранятся все документы по делу о ружьях. Он прячет его в надежное место. Если он погибнет от рук разъяренной толпы, эти документы оправдают его и восстановят его честное имя, которое в этот момент ему дороже не только имущества, но и жизни.
Далее повествует верный Гюден де ла Бренельри:
«11 августа, на другой день после ареста короля, огромная толпа, та часть простолюдинов, которую сбила с толку ярость крамольников, бросилась к дому Бомарше с негодующими криками, угрожая сломать ограду, если тотчас не откроют ворота. В доме, кроме него, был я и ещё два человека. Сначала он хотел отворить ворота и выйти к этой черни. Однако, убежденные в том, что переодетые враги, которые предводительствуют толпой простонародья, натравят её на него и он будет убит, прежде чем сможет сказать хоть слово, мы уговорили его скрыться через садовую калитку, расположенную довольно далеко от решетчатой ограды, за которой безумствовал рычащий сброд…»
Доводы верного Гюдена де ла Бренельри представляются Пьеру Огюстену вполне убедительными. Те, кто столько времени строил ему козни в министерствах, лишь бы за бесценок получить его ружья, вполне могут толкнуть народ на убийство. Прихватив драгоценный портфель, он скрывается подземным ходом, который выходит, далеко от дворца, на улицу Па-де-ла-Мюль.