Что ж, приятные люди. Воплощение его закоренелых идей о превосходстве личных достоинств над привилегией рождений и титулов. Все сплошь как две капли воды похожи на его Фигаро: неглупые, энергичные, самостоятельно мыслящие. Ни одного аристократического дурня. Ни одной высокопоставленной тупицы. Содержательная беседа. Хорошо подобранные вина. Изысканные блюда. Сплошные удовольствия ума и желудка. Так и ждешь шумных тостов, громких приветствий, обвала анекдотов, острот, которыми не может не сопровождаться всякий хороший, тем более французский обед. И вдруг, завершая письмо, Пьер Огюстен говорит о другом:
«Обед был поучительным, отнюдь не шумным, весьма милым и, наконец, таким, какого я не припомню во всю мою жизнь…»
Поучительным? Но чем? Только тем, что за столом сидят люди, пробившие себе дорогу своими талантами? Милым? Разве так говорят о ненасытном обжорстве? Не припомнит во всю его жизнь? Да разве он никогда не обедал с такими выдающимися людьми, как Пари дю Верне, Шуазель, лорд-мэр Лондона и английские вожди оппозиции? Тем более, что среди обедающих в тот удивительный вечер, при самой снисходительной оценке, не обнаруживается ни одного не то что бы выдающегося, а просто большого ума.
И уж совсем непонятно, отчего после такого поучительного, милого во всех отношениях обеда, плавно перешедшего в ужин, он во второй раз в своей жизни теряет сознание?
Странно всё это. Ещё странней то, что время обеда выбирается знаменательное. Прямо надо сказать, роковое, переломное время. Именно в эти недели и месяцы решается судьба Французской республики. Больше того, решается будущность Франции. И решается не на год, не на два. Наступает тот редчайший миг исторической жизни, когда всё во Франции и в Европе может пойти по-другому, без Бонапарта, без наполеоновских войн, без десяти миллионов погибших, без братских могил, без Бородина и пожара Москвы.
Только что, в марте-апреле, проходят очередные выборы в Законодательный корпус. Треть его депутатов, сплошь республиканцы, уходит. На их место приходит новая треть. И что же это за треть? Из двухсот шестнадцати республиканцев возвращаются только одиннадцать. Все остальные принадлежат к монархистам. Одни скрытые, другие открытые. Одни умеренные, другие непримиримые. Умеренные требуют возвращения короля, но при условии, если он признает достижения революции и новую конституцию. По их мнению, Франция должна стать конституционной монархией, как считает и Пьер Огюстен. Непримиримые хотят, чтобы монархия возвратилась в полном объеме, со старыми порядками и не урезанными правами.
Но умеренных – большинство. И эти умеренные имеют возможность простым голосованием в Совете пятисот и в Совете старейшин сместить Барраса и его шайку и призвать Людовика ХV111, если тот, разумеется, согласится признать современную Францию, а не возвращаться назад. Что нужно им для успеха? Как всегда, им необходимо привлечь на свою сторону армию и ведущих министров. Без них никакого дела не сделаешь. Это известно всем. Лучше всего, разумеется, Пьеру Огюстену Карону де Бомарше, который участвовал в такого рода делах и во Франции, и в Англии и в Америке.
И за тем столом собираются вовсе не первые гурманы Директории, как их походя именуют биографы. За тем столом собираются заговорщики.
Матьё Дюма, член Совета старейшин, «это имя ныне не нуждается уже в прославлении», как рекомендует его дочери Пьер Огюстен, входит в группу умеренных монархистов. Пасторе, «красноречивый, отважный защитник принципов в Совете пятисот», в их числе. Буасси д’Англа, «честь переизбрания которого оспаривалась двадцатью четырьмя департаментами, и недавно вновь переизбранный», состоит в тайной переписке с посредниками, которые представляют претендента на французский престол. А далее кто? «Крупнейший юрисконсульт Совета пятисот». «Один из сильнейших людей в Совете старейшин». «Член Совета старейшин, один из самых красноречивых заступников обездоленных». «Член Совета старейшин, одна из опор конституции в борьбе против анархистов». «Красноречивый, отважный защитник принципов в Совете пятисот». «Член Совета пятисот, защитник колоний от всех узурпаторов». «Член Совета Старейшин; это имя ныне уже не нуждается в прославлении». «Опора конституции, как и все его друзья в Совете старейшин». «Член Совета старейшин, мужественное красноречие которого неоднократно предотвращало черные замыслы внутренних врагов и от которого завтра ждут доклада, направленного против клеветы и злоупотреблений, неизбежных при свободе печати».
Всё это руководители и участники заговора в пользу конституционной монархии в Законодательном корпусе. Рядом с ними за столом генерал Жан Виктор Моро, самый выдающийся полководец Республики, командующий самой большой и дисциплинированной рейнской армией, а с ним генеральный комиссар его армии и два его адъютанта. Здесь же министр внутренних дел, военный министр, министр национальной полиции и один из самых крупных руководителей поставок на армию. Наконец полковник Рамель, который командует гвардией Законодательного корпуса, то есть ведает охраной правительства и депутатов.
Этот список Пьер Огюстен завершает с несвойственным, явно ложным смирением:
«И последний, самый неприметный из приглашенных, я – наблюдатель, наслаждавшийся от всей души…»
Зачем же он наблюдает? За тем, как эти люди едят? И с какой целью он сюда приглашен? Понятно, что с этими людьми он согласен во всем: и в целях и в средствах заговора. За конституционную монархию, но без насилия, без кровопролития. Это известно каждому, этого он не скрывает, недаром же он составляет речи для Бодена дез Арденна, направленные против политики Директории. Но кто он здесь? Можно ли поверить, что он всего-навсего наблюдатель, который наслаждается от всей души? Ведь он никогда не был, он не способен быть наблюдателем. Он руководитель? Соратник? Консультант по части закулисной игры?
Этого нам никогда не узнать. Очевидно лишь то, что он слышит здесь слишком опасные вещи. Речь идет об их головах, если заговор будет раскрыт. И он не испытывает желания потерять свою голову. И он пишет письмо в самых невинных тонах, и дочь сохраняет это письмо на случай провала, чтобы можно было им оправдаться: мол, вечер был милый, сидел, наблюдал, наслаждался.
И чутье не подводит его. Никаких сведений о заговоре Баррас ещё не имеет, но животный страх авантюриста и проходимца подсказывает ему, что готовится что-то, уж слишком опасное большинство в Законодательном корпусе, уж слишком горячие речи произносятся депутатами в обеих палатах, а готовится, натурально, против него.
Жажда спасения прямо-таки обязывает его действовать упреждающе. Но как ему действовать? На кого положиться? Ему тоже нужна военная сила. Лучшая армия у Моро, однако этому победоносному генералу он не доверял никогда и не доверяет теперь. Бонапарт далеко и ведет себя чересчур независимо. Пишегрю открыто встает во главе парламентской оппозиции. Остается честолюбивый и несколько легкомысленный Гош, который тоже командует армией.
Что ж, Баррас хватается за него. Гош готов ему поддержать, натурально, за долю добычи. Баррас предлагает ему военное министерство. Гош соглашается. Впопыхах оба не замечают, что Гош не достиг ещё возраста, с которого конституция разрешает занимать этот пост.
Придумывается нехитрая комбинация. В Вандее всё ещё тлеет восстание против Республики. Само собой разумеется, что его следует окончательно подавить. Подавить его должен Гош. С этой целью он командирует в Вандею часть своей армии, около двенадцати тысяч солдат, но направляет их несколько странным путем, вблизи Парижа, для чего армия должна сделать крюк. Как только она подойдет, Баррас произведет перестановки в правительстве и захватит ключевые посты, а в случае осложнений введет в Париж армию Гоша.
Между тем заговорщики действуют по утвержденному плану. Они привлекают на свою сторону двух директоров из пяти, Карно и Бартелеми, и требуют обновления Директории. Солдаты Гоша ещё на походе. Баррас не может опереться ни на военного министра, ни на министра полиции, даже на собственную гвардию. Он соглашается. Он обещает Карно поддержать его на посту председателя, а тем временем сговаривается с двумя другими директорами выступить единым фронтом против Карно.
Восемнадцатого июля, спустя два с половиной месяца после обеда, на котором мило наслаждался Пьер Огюстен, Карно от имени большинства Совета старейшин и Совета пятисот предлагает сместить неугодных министров, кроме военного, внутренних дел и полиции. Но Баррас уже приготовился, и солдаты Гоша недалеко. Как ни в чем не бывало Баррас объявляет голосование. Трое против двоих. Предложение проваливается. Не давая опомниться проигравшим, эти трое снимают министров, замешанных в заговоре и на их место назначает своих. Гош становится военным министром. Министром иностранных дел становится Талейран. Правда, выясняется, что Гош ещё не созрел, и его заменяют генералом Шерером.
Внезапная замена верных министров ошарашивает заговорщиков, но им удается отыграться спустя несколько дней. Армия Гоша подходит к Парижу. Они запрашивают директоров: на каком основании. Баррас пугается, юлит и предает верного ему генерала, объявив, что, по-видимому, вышла ошибка. Оскорбленный Гош отрекается от него и покидает Париж. Баррас остается без армии. Заговорщики готовятся нанести ему новый и уже последний удар.
Случай разрушает их планы. В Триесте генералом Бернадотом арестован агент претендента на французский престол граф де Антрег. Графа без промедления доставляют в штаб Бонапарта вместе с толстым портфелем, полным бумаг. Бонапарт узнает о существовании заговора. Никакой монархии, ни конституционной, ни единодержавной, он не желает. При любой монархии он потеряет всё, чего добился своими победами. Стало быть, заговор следует подавить как можно скорей, и он отправляет в Париж тайную переписку Пишегрю и Буасси д’Англа. Мало того, он предлагает Директории военную помощь.
Баррас чувствует, что ещё может спастись. Двадцать четвертого июля он направляет Бонапарту послание: