а не вызывают на поединок и даже не убивают из-за угла.
И автору уже знаменитой комедии приходится обсуждать с капитаном драгун пошлейшие вздоры и всякий раз запрашивать дипломатической почтой самого короля, разрешается ли, к примеру, несчастной девице Шарль Женевьев Луиз д’Эон нацеплять на женское платье крест Святого Людовика, все-таки дорогая сердцу память о славных боях. Или: разрешается ли передать означенной несчастной девице некоторую сумму на изготовление женского платья. Или: разрешается ли несчастной девице пользоваться также мужскими нарядами, хотя бы гражданскими. Вообще приходится запрашивать короля черт знает о чем, а королю приходится отвечать черт знает о чем, точно в его королевстве не имеется более насущных государственных дел.
Наконец капитан драгун выторговывает у Пьера Огюстена, а Пьер Огюстен, в свою очередь, выторговывает у короля разрешение несчастной девице сохранить свою драгунскую каску, саблю, пистолет, ружье со штыком и мундир, но только как память о дорогом существе, которого больше не стало. Нечего делать, приходится сойтись и на этом, и капитан передает Пьеру Огюстену свой секретный архив, причем для верности, поскольку на шального капитана полагаться было бы верхом безумия, приходится заключить с ним официальный контракт, перечисляющий все его обязательства перед короной. Контракт начинает так:
«Мы, нижеподписавшиеся, Пьер Огюстен Карон де Бомарше, специальный представитель короля Франции, и барышня Шарль Женевьев Луиз Огюста Андре Тимоте д’Эон де Бомон, старшая дочь…»
Утвердив собственноручными подписями эту очевидную ложь, высокие договаривающиеся стороны расходятся в разные стороны, причем Пьер Огюстен не испытывает желания, что и понятно, увидеть капитана драгун ещё раз. Все прочие серьезные люди также перестают его замечать, даже показывать волосатую ногу становится некому.
Привыкший привлекать к себе праздное внимание скучающей публики, капитан драгун чувствует себя оскорбленным до глубины души, и из глубины этой недостойной души выползает на свет клевета, будто во время расчета Пьер Огюстен его обсчитал, о чем неугомонный драгун кропает послания на имя Вержена и с наслаждением читает их по салонам.
Клевете драгуна не верит никто, и уже одни пустые зеваки ломают свои пустые башки над нелепым вопросом о том, какого же все-таки пола драгун, и спустя тридцать пять лет в холоде морга известные медики, явным образом не дорожа своей репутацией серьезных людей, устанавливают фактически, что курьезный драгун родился и благополучно помер мужчиной.
Глава шестаяПревращение
Но Пьер Огюстен уже за тысячи миль от драгуна и его клеветы. Лишь мимоходом, между делами, которые возникают одно за другим, выполняет он это непристойное поручение, не столько потому, что его об этом просит король, сколько потому, что от короля зависит решение на этот раз неподкупного, зато подобострастного суда в Эмсе. Отныне именно этому суду в Эмсе надлежит пересмотреть приговор о подлоге, который обесчестил его и лишил прав состояния кознями прежде наглого, а после падения мадам дю Барри в одно мгновение укротившегося графа и генерала Лаблаша.
Объявив на весь Лондон, что он не какой-то вымышленный тайными службами безвестный мсье де Ронак, а подлинный Пьер Огюстен Карон де Бомарше, автор блестящей комедии, он отныне открыто появляется всюду, куда его влекут его дела, его любознательность или потребность рассеяться. И всюду его окружают поклонники. Причем, разница неизмеримая, это поклонники не его тайных проделок, а его действительных достижений, его слишком заметной, из ряду вон выступающей личности и, что особенно важно, его истинного таланта.
Он на каждом шагу ощущает, что для него начинается новое бытие. Он уже не нуждается в измышлениях, в ловких подвохах и комбинациях, чтобы проникнуть к нужному человеку, особенно если интересующий его человек облечен высшей властью, не надо с помощью фальшивых речей втираться в доверие, не надо даже, к его удивлению, опираться на авторитет Пари дю Верне, Шуазеля или самого короля, всюду таская ладанку с документом. Известность, завоеванная талантом, сама собой открывает все двери. Он позволяет себе только то и так говорить, что и как должен сказать по существу самого дела, которое привело его к собеседнику. Имя знаменитого автора само по себе является надежной гарантией искренности и серьезности его предложений. Поразительней же всего, что отныне он никому не навязывается, заинтересованные лица своей охотой, без приглашения, без намека на приглашение приходят к нему.
В течение нескольких месяцев круг его знакомых расширяется необозримо. Старый его приятель Рошфор знакомит его с членами кабинета и вводит в околоправительственные круги. Уилкис, мэр Лондона, растворяет двери салонов и клубов, в которых безраздельно царит оппозиция. Его знакомства ищут парламентарии. С ним ведут переговоры дельцы. Представители американских колоний передают ему сведения, которые не попадают в газеты и не всегда известны правительству. Он ведет переговоры о поставках леса для французского флота, возрождением которого занят Сартин, получает доступ к планам английского кабинета, взвешивает возможности оппозиции, составляет полную картину не только того, что происходит в колониях, но и того, что в ближайшее время может произойти.
Тут в первый раз обнаруживается со всей очевидностью, что в его разнообразно одаренной натуре счастливо соединяются два наиболее выдающихся типа государственных деятелей: Провидческий, склонный к дипломатии, увлеченный идеей национального возрождения и могущества, не исключая ведения победоносной войны, и удачливый практик, занятый финансами, экономикой и коммерцией, тоже с зажигательной, неотступной идеей национального возрождения и могущества, но такого возрождения и могущества, которое достигается также и торговой экспансией.
Этот счастливо одаренный государственный деятель, к тому же оборотистый коммерсант и талантливый драматург ежедневно получает точнейшие сведения из самых разных источников, и вскоре он видит отчетливо, что правительство недальновидного Норда своей несгибаемой тупостью надежно и безоговорочно разрушает самое основание британского владычества в американских колониях, как никакой внешний враг этого основания разрушить не может. Он даже не без иронии думает, что колонисты просто нарочно должны Норду, за его непроходимую тупость, большие деньги платить.
В самом деле, эти новые, свежие земли обладают способностью к развитию почти безграничному, что сулит британской короне едва ли не больший доход, чем прославленные владения в Индии. А что делает суемудрое правительство Норда? Суемудрое правительство Норда делает всё, чтобы самую возможность развития остановить и своими необдуманными усилиями обрекает колонистов на нищету, что не может не приносить сплошные убытки самой же британской казне.
Так, вместо всемерного развития американской промышленности, английское правительство, в угоду эгоизму английских промышленников, запрещает ввозить машины в колонии, которые изнывают от нехватки рабочих рук, поскольку девяноста процентов населения занято там в сельском хозяйстве, и по этой причине жаждут иметь только что изобретенные механические устройства. Заодно запрещается ввозить новые технологии и мастеров. Затем налагается жестокий запрет на производство стали, проката и сооружение кузниц, так что даже подковы для лошадей следует ввозить откуда-нибудь из Манчестера. Заодно подводится под не менее жесткий запрет непосредственная торговля с любым иностранным партнером, а железо, медь, индиго, табак и меха разрешается вывозить только в Англию, которая благосклонно перепродает эти товары втридорога, тем самым истощая производство этих дефицитных товаров в колониях, поскольку Англия забирает всю прибыль себе.
Чему ж удивляться, что колонии наконец поднимаются на защиту своих прав и своего достояния. Приходит известие, что девятнадцатого апреля англичане осмеливаются атаковать один из складов близ Бостона. Вооруженные матросы и грузчики, оставленные без работы неумной английской блокадой, озлобленные, физически сильные, не знакомые с унизительной солдатской муштрой, действуют врассыпную, лишая англичан приятной возможности атаковать противника в привычном линейном строю. Правда, у этих рассыпавшихся по местности матросов и грузчиков не хватает свинца, и они стреляют по англичанам нарубленными гвоздями, которые наносят тяжелые рваные раны.
Результат неожиданный: хорошо обученные, вымуштрованные мордобоем и сержантскими палками, прекрасно вооруженные англичане спасаются паническим бегством, понеся большие потери, и эта первая, но решительная победа становится чудодейственной искрой, из которой возгорается буйное пламя народной войны. Английский гарнизон, укрепившийся в Бостоне, повстанцы отрезают от материка. Три дня спустя в их лагере уже двадцать тысяч добровольных солдат. Правда, среди добровольцев отсутствует дисциплина и каждый отряд действует по своему усмотрению, правда, у повстанцев мало оружия, особенно артиллерии, правда, они голодают, поскольку зажиточные американцы предпочитают снабжать продовольствием англичан, которые платят за каждый мешок муки золотыми монетами, а не бумажками, так что Джорж Вашингтон гремит в речах и брошюрах:
– Спекулянты, разного рода взяточники и биржевики губят наше правое дело!
Но уже никакие спекулянты и взяточники, никакие биржевики, готовые продать за наличные родную мать и отца, никакие трудности и лишения не могут остановить возмущенный народ. Колонисты охвачены единым порывом. Всюду звучит:
– Мы провозглашаем себя народом свободным и независимым!
– Мы отказываемся от всякого повиновения британской короне!
Все-таки можно заметить, и особенно это видно издалека, что ещё можно пойти на уступки. Вожди полуголодных, скверно вооруженных повстанцев ещё готовы на компромисс. Десятого мая в Филадельфии собирается Второй континентальный конгресс. Представители народа отправляют петицию королю, в которой клянутся в своей преданности британской короне и предлагают справедливым миром закончить конфликт, для чего просят дать им всего лишь те же права, какими обладает любой англичанин.