Поразительно, что человек пассивный, предпочитающий благоразумно плыть по течению, всю жизнь в самом деле послушно просидевший в партере, сообщает весь этот глубокомысленный вздор человеку активному, всегда идущему наперекор обстоятельствам, в партере никогда не сидевшему, много лет принимавшему участие в игре, правда, из-за кулис, и нынче готовому во всеоружии выйти на сцену. Сиденье в партере научило Вержена бояться, и этот только что испеченный министр пуще всего боится потерять свое приятное место, а над ним как раз разразилась гроза и его приятное место с высоким окладом и прекрасной казенной квартирой может в одночасье уплыть от него.
Вся эта путаница, все эти недостойные недомолвки и экивоки плетутся в те дни, когда закулисные проделки графа де Гина выплывают наружу и разражается международный скандал. Французский посол рассчитывал переполошить все правительства, чтобы толкнуть их таким способом на войну, однако действовал грубо. Переполох, действительно, получается сильный. Испанский посол, аккредитованный в Лондоне, бросается докладывать своему министерству в Мадрид, какая странная петрушка заваривается с этими легкомысленными французами. Мадрид направляет своему послу в Париже запрос, что, мол, сей лондонский сон означает, не сошли ли в самом деле французы с ума, так откровенно предавая своего единственного союзника на континенте. Испанский посол обращается с запросом к Вержену. Вержен бледнеет, вконец теряет спокойствие духа невозмутимого сидельца в партере, волей случая вынесенного на сцену, и не самым уверенным тоном докладывает о невероятном происшествии королю, ожидая, по всей вероятности, незамедлительного паденья в отставку. Король просто-напросто теряет и без того слабую голову, не из страха за свое место на сцене, конечно, которого как раз у него, к сожалению, нет, но от природного страха перед самим непрестанным течением жизни, которая, как известно, трогает и дремать не дает.
Оба, и король и министр, решительно не понимают, как им поступить, хотя тут нечего понимать, поскольку полномочный представитель, по легкомыслию или злодейски, нарушил инструкции, полученные им от правительства, которое он представляет в явно враждебной стране. Гнать его к чертовой матери, и делу конец. Но нет, и короля и министра парализует ужас при мысли о том, как отнесется к скандалу Мария Антуанетта, которая, собственно, и отправила в Лондон милейшего графа де Гина. Общие рассуждения о загадочных принципах управления одного и чистосердечные призывы к справедливости и к нравственности в политике другого в одну минуту рассыпаются в прах. Мало того, что оба с трепетом ждут, какое решение примет эта пустая, беспечная, о нравственности имеющая самое странное понятие женщина, оба не смеют к ней подступиться, чтобы довести до её сведения несусветную глупость, сочиненную её протеже.
Наконец призывают министра двора, и министр двора набирается храбрости переговорить с Марией Антуанеттой. Мария Антуанетта, под давлением неопровержимых улик, которые свидетельствуют о недопустимом, если не преступном нарушении долга, изъявляет согласие на отозвание графа де Гина из Лондона.
Кажется, и королю и министру можно облегченно вздохнуть. Не тут-то было. В свою очередь, в Опере с Марией Антуанеттой встречается не дремлющий Шуазель, который и подставил Марии Антуанетте этого графа де Гина в качестве злейшего недруга ненавистного ей герцога д’Эгийона, и заверяет её, что хладнокровно изучил все обстоятельства этого странного дела и переговорил со своими друзьями испанцами. Так вот, изучив и переговорив, он, Шуазель, пришел к убеждению, что граф де Гин вовсе не виноват, умалчивая при этом, что всё это время бедный граф действовал по его личному наущению.
Мария Антуанетта без промедления возбуждает свой двор, враждебный двору короля, её государя и мужа, и оттуда начинает сочиться напитанный опасными ядами слух, будто это старичок Морепа, надменный Тюрго и министр двора нарочно подстроили неприличный подвох, в надежде вновь выдвинуть этого недопустимого д’Эгийона, как известно, племянника мадам Морепа. Посему скандальному делу графа де Гина дается обратный ход. Вернуть его в Лондон, правда, нельзя, но Мария Антуанетта придерживает короля и Вержена, чтобы они повременили с новым назначением в Лондон и позволили милейшему графу де Гину принести свои оправдания. И трусливый министр и ещё более трусливый король облегченно вздыхают и благодарят Бога за то, что лишь громыхнуло вдали, а молния мимо прошла.
Глава восьмаяПереговоры
Проясняется, что с такого рода правителями каши не сваришь. Пьер Огюстен начинает соображать, что для блага Франции придется действовать на свой страх и риск. Двадцать девятого февраля 1776 года он ещё раз пытается хоть на что-нибудь раскачать короля:
«Сир, пресловутый конфликт между Америкой и Англией, который скоро разделит мир и изменит всю европейскую систему, вынуждает каждую державу составить себе верное мнение насчет того, каким образом этот разрыв повлияет на её положение, пойдет ли он ей на пользу или во вред…»
Определив истинный масштаб происшедшего за океаном, он указывает на действительные, тоже долговременные выгоды Франции:
«Однако среди всех держав наиболее заинтересованной во всем этом является Франция, чьи острова, производящие сахар, стали со времени заключения последнего мира объектом постоянного вожделения и надежд англичан. Эти их чувства неизбежно приведут нас к войне, если только из слабости, чего и предположить невозможно, мы сами не согласимся пожертвовать нашими богатыми владениями во имя химеры постыдного мира, для нас более разрушительного, чем война, которая вызывает у нас столь большой страх. В первом мемуаре, переданном вашему величеству три месяца назад мсье де Верженом, я попытался убедительно доказать, что чувство справедливости, столь сильное у вашего величества, не может быть оскорблено принятием разумных мер предосторожности против врагов, которые со своей стороны никогда не проявляли по отношению к нам никакой деликатности. Нынче, когда мы быстрыми шагами приближаемся к острому кризису, я вынужден предупредить ваше величество, что сохранение наших владений в Америке, а также мира, которым ваше величество столь дорожит, зависит исключительно от этого предложения: необходимо помочь американцам. Это я и собираюсь сейчас доказать…»
Его глубокий аналитический ум ясно видит реальное положение дел как в Англии, так и в Америке и указывает на единственно возможные варианты дальнейшего столкновения уже развязавшихся интересов и сил:
«Король Англии, министры, парламент, оппозиция, нация, английский народ, наконец, все партии, которые раздирают это государство, признают, что не надо больше обольщаться, думая, будто удастся вернуть американцев к их прежней жизни и что даже те великие усилия, которые теперь предпринимают, чтобы их подчинить, не имеют шансов на успех. Поэтому, сир, и происходят эти резкие дебаты между министрами и оппозицией, этот прилив и отлив мнений, этот разнобой суждений, который, ничем не помогая решить наболевший вопрос, лишь привлекает к нему всеобщее внимание. Лорд Норт, боясь сам стоять в такую грозу у штурвала, воспользовался честолюбием лорда Джермейна, чтобы переложить всю тяжесть ответственности на его плечи. Лорд Джермейн, оглушенный криками и смущенный вескими аргументами оппозиции, говорит сегодня лорду Шелберну и лорду Рокингэму, возглавляющим партию: «При нынешнем положении дел, милорды, решитесь ли вы поручиться нации, что американцы будут готовы подчиниться навигационному акту и вернуться под ярмо при условии, оговоренном в плане лорда Шелберна, что всё будет возвращено к положению, которое существовало до волнений 1773 года? Если вы на это решитесь, милорды, то занимайте министерские посты и пекитесь о спасении государства на свой собственный страх и риск». Оппозицию, которая готова поймать лорда Джермейна на слове и ответить на его вопрос утвердительно, останавливает лишь опасение, что американцы, ободренные своими успехами и осмелевшие, может быть, оттого, что заключили какие-нибудь тайные договоры с Испанией и Францией, теперь откажутся от тех самых условий мира, о которых молили два года назад. С другой стороны, мсье А. Л. \мсье де Вержен назовет вашему величеству его имя/, тайный посланец колоний в Лондоне, крайне обескураженный бесплодностью тех шагов, которые он попытался предпринять через мое посредство, чтобы добиться от французского правительства помощи в военном снаряжении и порохе, говорит мне теперь: «В последний раз спрашиваю: Франция действительно окончательно решила отказать нам в какой-либо помощи и готова стать жертвой Англии и притчей во языцах для всей Европы из-за своей невообразимой косности? Лично я считаю себя вынужденным ответить на этот вопрос положительно и все-таки жду вашего окончательного ответа, прежде чем дать свой. Мы предлагаем Франции за её тайную помощь тайный торговый договор, в результате которого она в течение ряда лет после заключения мира получит всю прибыль, которой вот уже целое столетие обогащалась Англия, а кроме того, мы гарантируем Франции, насколько это будет в наших силах, сохранность её владений. Вы не хотите? Тогда я попрошу у лорда Шелберна отсрочки на то время, ока корабль, который отправится в Америку с английскими предложениями, не вернется назад, хотя заранее могу Вам сказать, какие резолюции Конгресс примет по этому поводу. Они немедленно опубликуют прокламацию, в которой сделают предложение всем нациям мира в обмен на помощь те самые условия, которые я сейчас предлагаю тайно одним вам. И чтобы отмстить Франции и заставить её публично занять определенную позицию по отношению к нам, они пошлют в ваши порты первые трофейные суда, которые возьмут у англичан. Тогда, сколько ни изворачивайся, война, которую вы стремитесь избежать и которой так боитесь, станет для вас неминуемой, как бы вы ни поступили с трофейными судами. Если вы их примете, разрыв с Англией будет очевиден. Если откажетесь их принять, Конгресс в тот же час подпишет мир на условиях, предлагаемых метрополией. Тогда оскорбленные американцы присоединят свои силы к силам Англии, чтобы напасть на ваши острова и доказать вам, что все те предосторожности, которые вы приняли, чтобы сохранить свои владения, как раз и приведут вас к окончательной их потере. Отправляйтесь во Францию, мсье, и изложите, как обстоят дела. Я тем временем уеду в деревню, чтобы не быть вынужденным дать окончательный ответ до Вашего возвращения. Скажите вашим министрам, что я готов, если необходимо, поехать с Вами во Францию, чтобы подтвердить это заявление. Скажите им также, что Конгресс, как я узнал, отправил двух депутатов в Мадрид с той же целью. Я могу добавить, что они получили весьма удовлетворительный ответ на свои предложения. Неужели это прерогатива совета министров Франции – оставаться слепым, когда речь идет о славе его короля и интересах королевства?» Вот, сир, страшная и впечатляющая картина нашей позиции. Ваше величество искренне жаждет мира. Способ сохранить его, сир, будет изложен в резюме этого мемуара. Всё, что сейчас будет изложено, крайне важно…»