Каждый день напористо, терпеливо ведет он странные переговоры с Верженом, в которых министр внешних сношений, по своему положению представляющий Францию, выступает всего лишь скромным частным лицом, а частное лицо выступает полномочным представителем Франции. Что – ему нужно? Первым делом и срочно ему необходимо получить доступ к государственным складам оружия. Также в первую очередь и ещё более срочно ему нужны деньги.
Ну, открыть склады оружия министр внешних сношений как-нибудь сможет, всё же министр, и бумага с подписью короля под грифом о соблюдении строжайшей секретности откочевывает в кабинет Сен Жермена. Вот о деньгах лучше бы было не говорить. При безудержном расточительстве Марии Антуанетты даже рачительному Тюрго не удалось сэкономить ни ливра, громадный дефицит тяготеет над беззащитной королевской казной. Однако, помилуйте, ваше высокопревосходительство, как же затевать такое грандиозное дело вовсе без денег? Вержен не может не согласиться: вовсе без денег, конечно, нельзя.
Понурив голову, идущую кругом, Вержен отправляется к королю. Простодушный король, который отпускает королеве бессчетные миллионы на безделушки, на помощь американцам не может найти ни гроша, хотя, на условии, что искомые суммы отвалит кто-то другой, он очень не прочь американцам помочь.
Известное дело, усердно скребут по сусекам и наскребают миллион турских ливров, то есть всего семьсот пятьдесят тысяч ливров парижских, тогда как ежегодный бюджет министерства внешних сношений составляет пять миллионов парижских ливров, а Трианон, очередная безделушка бездельной Марии Антуанетты, стоит казне более двух миллионов. Сущие пустяки.
Глава девятаяРодриго Орталес и компания
С этим сущим вздором, тайно выданным из истощавшей казны, ему надлежит запустить грандиозное предприятие, которое грозит каждый час провалиться, не только с треском, но и увлекая его за собой неизвестно куда, для начала всенепременно под суд. Бури могут разметать его корабли. Его корабли могут захватить английские крейсера или пираты, которых в Атлантике хоть отбавляй. Английские шпионы могут напасть на его след, и тогда родное правительство выдаст его головой, то есть своей волей законопатит в Бастилию или предоставит англичанам возможность законопатить его в Тауэр или черт знает куда. Впрочем, родное правительство, направляемое не разумом, а ветреной Марией Антуанеттой, тоже в один прекрасный день может на него косо взглянуть, тогда его очень просто обвинят в контрабанде и ещё проще законопатят, скорей всего уже не в Бастилию, а с глаз долой на малярийные болота Кайены. Миллиона турских ливров едва ли достанет на снаряжение и одного корабля, если к обычным расходам пристегнуть накладные расходы на взятки, без раздачи которых все кабинеты и склады останутся для него на замке. Стало быть, если он не добудет десяти, а лучше двадцати миллионов, причем ливров парижских, и не промыслит неограниченного кредита, он по меньшей мере останется в дураках. К этим достаточно крупным напастям нельзя не прибавить, что мало пригодные к войне колонисты могут потерпеть полное поражение от хорошо обученных и хорошо вооруженных английских солдат, и тогда дурацкое положение окажется наименьшим из зол. Приходится принять во вниманье и то, что табак и индиго выращивают на плантациях юга африканские негры. Из этого следует, что если военные действия протянутся несколько лет, а это уже очевидно, английская блокада американского побережья остановит регулярное поступление черных рабов, плантации запустеют, он не получит ни табака, ни индиго и не только потеряет всё свое состояние, но и погрязнет в неоплатных долгах. И что? А всего лишь то, что за таковой недозволенный грех подобные волкам кредиторы законопатят его в долговую тюрьму. Также было бы опрометчиво исключить, что Артур Ли, тем более мифическая мисс Мэри Джонсон, с которой он станет вести переписку, окажется жуликом или правительство этих дурно воспитанных колонистов откажется платить за поставки, тогда ему уготован тот же печальный конец.
Он все-таки запускает свое предприятие. В квартале Марэ он арендует шикарный и поместительный особняк, в котором прежде помещалось посольство далеко не бедной Голландии. Он въезжает сам в этот особняк на улице Вьей дю Тампль, к нему перебирается беременная Мари Луиз Виллермавлаз, с которой он не может сочетаться законным браком, поскольку Большой совет парламента всё ещё медлит вернуть ему его законные права гражданского состояния, несмотря на усердные хлопоты Ги Тарже, согласие министра юстиции и самого старичка Морепа. Следом за ней перекочевывает Жюли, самая любимая из сестер, которая терпеть не может эту наглячку мари Луиз, разумеется, абсолютно, по её глубочайшему убеждению, не подходящую для её несравненного брата.
Далее весь нижний этаж поместительного особняка отводится под торговую фирму. Для торговой фирмы закупается отличная мебель. Для торговой фирмы подбираются толковые служащие, которых во все времена почти невозможно найти, тогда как бестолковые сами во все щели валят валом. Служащим даются досконально обоснованные инструкции. Между служащими распределяются обязанности и поручения. Наконец над входом в помещение фирмы появляется скромная и уводящая совсем в другую сторону вывеска:
«РОДРИГО ОРТАЛЕС И КОМПАНИЯ».
На всё про всё, включая заключительные переговоры с тугодумом Верженом, уходит не более трех недель. Пятнадцатого июня он посещает старичка Морепа, чтобы лично напомнить о своем деле, с которым Большой совет парламента валандается что-то подозрительно долго, и старичок Морепа не без важности заверяет его:
– Поезжайте спокойно. Большой совет всё как надо решит и без вас.
Шестнадцатого июня 1776 года Пьер Огюстен, захватив с собой полезного помощника и благородного друга Гюдена де ла Бренельри, мчится в Бордо, торговый порт на атлантическом побережье, причем умудряется проделать этот не ближний путь менее чем за четверо суток, нещадно платя кучерам, которые таки любят сорвать с проезжих на водку.
В Бордо он первым делом приобретает корабль, затем отправляется в арсенал, расположенный в окрестностях порта, где, по клятвенным завереньям Вержена, ему без разговоров отпустят пятнадцать тонн первоклассного французского пороха. В самом деле, сумрачный комендант не ведет никаких разговоров, однако ему глубоко плевать на любые клятвы министров и пороха он не дает, сославшись наличный приказ Сен Жермена, другого министра, который одержим прекрасной идеей навести в дорогостоящей армии строжайшую экономию.
Депеши летят в Париж одна за другой. Пьер Огюстен мечется между Бордо и местечком Шато-Тромпет, в котором располагается так некстати запломбированный арсенал. Спустя десять дней порох всё же получен. Корабль загружается. Пьер Огюстен позволяет себе несколько часов отдыха и проводит вечер в театре. В театре его узнают. Зал в его честь разражается аплодисментами и напевает популярную песенку «Всё тот же он». После спектакля просвещенный граждане дают банкет в его честь. После банкета в прекрасном расположении духа он возвращается в номер отеля. Гюден де ла Бренельри, явно обделенный неиссякаемым запасом энергии, так и валится с ног. Пьер Огюстен вскрывает парижские письма. В одном из них извещают его, что Большой совет отклонил его прошение о восстановлении в гражданских правах. Гюден раздевается, падает в постель и едва набирается сил на вопрос, доволен ли друг полученными известиями. Пьер Огюстен отвечает верному другу, что доволен вполне, что Гюден может преспокойно отправляться ко сну, что Гюден де ла Бренельри исполняет без промедления.
На самом деле он чувствует, что его на всем бегу с размаху ударили в грудь. Он остается человеком без прав, и его романтический испанец либо должен без промедления прекратить свою незаконную деятельность, либо может быть в любой момент арестован по обвинению в чем угодно, хотя бы в оскорблении Большого совета, вынесшего ему приговор о лишении прав и шельмовании. А это, всего-навсего, значит, что идут насмарку все его грандиозные планы, не говоря уже о месяцах напряженной тайной борьбы.
Мало того, он глубоко оскорблен. С того дня, как Вержен приказал выдать ему миллион турских ливров, он представляет собой Францию. Этого мало, категорически мало! Он представляет собой новую Францию, которая берется оказать помощь молодому, разгибающему рабскую спину народу, утверждает свободу, несет свет и новую жизнь на эти ещё слабо заселенные земли. Наконец в его лице эта новая Франция на весь мир обнажает свое бескорыстие, свое благородство, которое подспудно таится в добрых душах французов и вот находит случай выйти наружу.
А между тем слабое, нерешительное, тронутое гнилью правительство короля не в состоянии его защитить! И от чего? От несправедливого приговора, вынесенного королевским судом!
Разумеется, всю ночь он не спит, то сжигаемый горьким страданием, то размышляя над тем, каким фантастическим способом можно выпутаться из новой беды. Ближе к рассвету, дав немного остынуть своей голове, горящей болью. И гневом, он трогает за руку Гюдена де ла Бренельри. Преданный друг распахивает глаза, спросонья теряется и брякает первое, что взбредает на ум:
– Вам плохо?
Он мягко, дружески ему говорит:
– Нет, но через полчаса мы выезжаем в Париж.
Гюден де ла Бренельри отрывает от измятой подушки лохматую голову:
– Что стряслось? Почему? Вам что-нибудь стало известно?
Он извещает спокойно:
– Большим советом мое прошение отклонено.
Гюден де ла Бренельри так и подскакивает:
– Господи! Вчера вечером вы не обмолвились об этом ни словом!
Он улыбается:
– Да, мой друг, я хотел, чтобы вы спали спокойно. Достаточно того, что я не сомкнул глаз всю ночь. Я решился, у меня есть план, я еду, чтобы осуществить его. Все те, кто говорил, выходя с заседания, что больше обо мне никогда не услышат, скоро узнают, услышат ли они обо мне или нет!
На этот раз он мчится с головокружительной быстротой. Километрах в тридцати от Парижа коляска, не выдержав бешеной скачки, ломается. Её удается наскоро кое-как подчинить. Несмотря на эту помеху, на дорогу уходит всего двое суток и ночь. Едва побрившись, переменив белье и камзол, Пьер Огюстен скачет в этот паршивый Версаль, без доклада, как имеющий власть, вступает в кабинет отлично спавшего в эту ночь старичка Морепа и возмущенно кричит: