Регулярное времяпрепровождение в Сокольниках выработало у меня отвращение к каменно-асфальтовому центру города, где я невольно отождествлял себя с дикарем, влюбленным в свои джунгли или тундру и считавшим европейскую культуру вредной для здоровья привычкой, вроде курения.
Цивилизация — это стремление сделать людей одинаковыми. На заре прогресса копье уровняло высоких и низкорослых, затем огнестрельное оружие поставило знак равенства между сильными и слабыми, а центральное отопление создало одинаковые условия жизни для людей трудолюбивых и беспечных в прямом смысле слова. Но особенно признательны цивилизации должны быть женщины. Одежда и косметика превратили всех без исключения в красавиц, причем не только в глазах мужчин, но и в их собственных. Оттого они гордо вышагивают по тротуарам городов, забыв о том, как робко и неуклюже они ступают босыми ногами по каменистым берегам прудов и рек, когда от дикарок их отличает только наличие купальников. Высокие каблуки, наряды и макияж, словно рыцарские доспехи создали ощущение неуязвимости. Может быть, поэтому на пляже и на спортивных площадках они более охотно вступают в разговор, чем в культурной черте города, где любая попытка заговорить с незнакомкой, почти всегда обречена на провал.
Стирая подметки кроссовок о московские тротуары, я рассеяно рассматривал прохожих, и думал о всякой ерунде, будучи твердо убежденным, в том, что наша прогулка по городу не самое приятное и, конечно же, бесполезное в плане завязывания контактов занятие. Юсов тоже утомился от нашей экскурсии, но, увидев реставрируемый двухэтажный особняк, ощетинившийся строительными лесами, обрел второе дыхание, затащив меня на стройплощадку.
Эта скрытая за деревянным забором территория оказалась чем-то вроде острова или архипелага, никак не связанного с остальным миром. Поражало обилие строительных бытовок, суммарный объем которых превышал параметры особняка. Казалось, что эти бесколесные, обшарпанные вагончики стали рухлядью сразу с момента изготовления и такой же рухлядью будут вечно, несмотря на бесчисленные попытки отремонтировать и покрасить после каждого переезда, как вечен океан, отгораживающий затерянные острова от приходящих ценностей цивилизации типа модной одежды, газетных уток и книжных бестселлеров. Да и сами «островитяне» не стремились к контактам с «материком». Забор отделял не только место их работы. Здесь в вагончиках они жили, коротали свободное время, готовили еду на примусах и электроплитках.
«Прорабская» — гласила табличка на вагончике, в который направился Юсов. Я же остановился перед огромной лужей. Её противоположный берег был завешен брезентом, что навело на мысль о бродячей театральной труппе. Услышав из одного из вагончиков забавные звуки то ли вьетнамской, то ли корейской речи, а из другого — что-то напомнившее классическую латынь (наверное, румынский), я попытался угадать, на каком языке дают представления на этом острове погибших кораблей и империй. Однако, эта, как и большинство проблем, над которыми я ломал голову, оказалась надуманной и страшно далекой от реальности. Брезент распахнулся, и босоногая женщина в замотанном полотенцем голове и коротком халате в несколько прыжков пересекла лужу. За брезентом была душевая и, следовательно, моя сообразительность не могла стать предметом гордости. Чтобы не закомплексовываться из-за собственной тупости, я, закрыв глаза, попробовал представить форму ног пробежавшей женщины, но в памяти запечатлелось только длинные чёрные волосы на икрах и что-то ещё, отличавшее приезжих от коренных москвичек. Наверное, было что-то кроме одежды и макияжа, позволявшее милиционерам безошибочно распознавать заезжих гастарбайтеров. Почему это отличие не давало о себе знать на пляже?
В мир реальных проблем меня вернул Юсов.
— Я обо всём договорился. — Он доверительно положил руку мне на плечо. — Строительством и архитектурой займусь я, ты же займешься кадрами. Кадры решают всё, — Минуту помолчав, он добавил, — Сразу!
Вопрос: «Было или не было?» — неотъемлемый атрибут любых воспоминаний. Память фиксирует факты, а ощущения истинности уходят бесследно. Однако иногда мы не желаем верить ощущениям, словно происходившее касалось не нас, а кого-либо другого. Конечно, мы ни в чем не сомневаемся, когда лежим на пляже, ничего не чувствуя кроме теплых солнечных лучей. Но как можно поверить в то, что прекрасный летний день я провел в душном офисе, где, как напыщенный индюк, не мог повернуть голову из-за накрахмаленного воротника, перетянутого галстуком, отчего был вынужден сосредоточенно смотреть в одну точку, но вокруг не было ничего, что хотелось бы рассматривать. Вместо привычных ярких летних красок меня окружал чёрно-белый, а то и совсем серый мир, ограниченный стенами с белыми пупырчатыми обоями. Привычное голубое небо заменял шершавый подвесной потолок, цвет которого почти не отличался от расстеленного серого полового ковролина и обивки стульев и кресел. Столы и шкафы ламинированные пластиком под мореный дуб также не вносили цветового разнообразия. Сквозь немытые сероватые оконные стёкла виднелись серые глыбы гранитной набережной и серые воды Москвы-реки, с достоинством и солидностью несущие большую чёрную баржу. Чинное и величавое движение баржи напомнило о необходимости и мне самому вести себя достойно и солидно. Но я не знал, как это сделать. Изменив своей привычке вечно опаздывать или прибегать в последние минуты, я впервые в жизни пришел за полчаса до начала. Отлично зная как надо извиняться за опоздание или радостно приветствовать собравшихся: «А вот и я!» — я совершенно не представлял, чем заполнить это время. Ведь время иногда подобно болезни — остается только ждать, когда оно закончится. И какие же близкие понятия «коротать время» и «скрашивать время»! Если времени дано иметь окраску, то в те минуты оно было в тон интерьеру мимикрически серым. И конечно было бесполезно его скрашивать, а только коротать с помощью серенькой газетки, в которой Юсов поместил объявление о приеме на высокооплачиваемую работу офицеров запаса. Остальные заметки и статьи был столь же серые. Закончив чтение, я, конечно, выбросил из головы сожаление о бездарно проведенных тридцати минутах, поскольку знал, что от причитаний о бездарно проведенном времени один шаг до идеи о бессмысленности человеческой жизни. А там недалеко и до самоубийства, которое, по-моему, требует либо более веских причин, либо более достойного, чем я, субъекта.
Дверь распахнулась. С криком: «Ветераны без очереди!», ко мне ворвались человек пять-шесть в потертых пиджаках с орденскими планами, представившись боевыми друзьями неразлучными со времен Финской кампании. С детства приученный уважать стариков я не смог прямо, без обиняков сказать, что они не подходят для нашего предприятия, поэтому начал говорить о том, что именно такие проверенные и надежные кадры должны составлять костяк, что теперь им уже не придется в сорокаградусный мороз бегать в суконных буденовках и шинелях, что без их опыта мы не сможем организовать учебные лагеря ни на острове Врангеля, ни на земле Франца Иосифа. Далее я кратко пересказал только что прочитанную статью об утрате военного контроля над Арктикой и о геостратегическом значении Северного морского пути. После я попросил их указать объёмы грудной клетки и талии для подбора утепленных бронежилетов и подняться на другой этаж, где внести по полторы тысячи долларов задатка за обмундирование, оружие и текущий, подотчетный расход патронов. Никакой кассы там конечно не было, но, как я и предполагал, пенсионеры, отказавшись вносить задаток, не заставили себя выпроваживать.
Среди множества посетителей, искавших высокооплачиваемую работу, я выбирал только бывших кадровых офицеров. А таких оказалось совсем немного. Наверное, военные и так неплохо устраивались без газетных объявлений. Первый кадровый офицер запаса запомнился по внушительным размерам живота, который не помешал продемонстрировать остатки строевой выправки. Это был майор, лучшие годы жизни которого пришлись на период расквартирования нашей армии в восточной Европе. Беседа с ним выявила неизгладимые следы европейской культуры, наиболее яркими из которых были трепетное отношение к тёмному пиву и склонность называть водку шнапсом. Второй кадровый офицер предъявил визитную карточку, сохранившуюся у него с последнего места службы. Он был военно-морским атташе одной горной республики. Его внешность мне совершенно не запомнилась. Наверное, в ней не было ничего достопримечательного, кроме обилия значков об окончании военных академий. Но с мельчайшими подробностями в моей голове «сфотографировалась» его визитная карточка. Ими трудно удивить в эпоху компьютерной графики и ламинирования. На его карточке была совершенно необычная рамка в виде гирлянды экзотических зверей и птиц, разместившихся среди разнообразного оружия. Львы вооруженные огромными мечами соседствовали с орлами, взлетавшими с палубы авианосца, боевые слоны несли на спинах зенитные комплексы, питоны обвивали ракеты и даже попугай, взирающий на небо из-за пулемётного щитка, выглядел воинственно и грозно. Не все животные поддались идентификации, например, крылатый крокодил с кулаком на конце хвоста. Непонятными остались и многие технические новинки: гигантский арбалет на танковом шасси, алебарда с пропеллером и авиационные бомбы, растущие на пальмах.
Вскоре, утомившись однообразием задаваемых посетителями вопросов, я ненадолго обрадовался, когда очередной вошедший протянул заполненную анкету с занятной опечаткой. В вопросе: «Какими иностранными языками владеете?» — было пропущено слово «иностранными», что позволило соискателю искренне написать: «русским». Но строчкой ниже он подчеркнул стандартный ответ: «читаю со словарем». На мой вопрос: «А на каком языке словарь?», — он ответил с явным недоумением: «На русском». После чего недоумение перешло ко мне, в котором я и пребывал до момента внезапного озарения. Мысль о том, что все они были дураками и ничтожествами, имела под собой основание. Причем это основание находилось не в них, а во мне. Потому что зависимость одних от других — вечная основа неравенства. Итак, я имел законное право, развалившись в кресле, вопреки законам физики высокомерно смотреть снизу вверх на входивших, и довольно быстро привык к тому, что мне оказывают уважение, о котором я ещё вчера и не мечтал. Поэтому я на миг растерялся, когда вошедшая женщина смотрела на меня не подобострастно, как все до неё, а наоборот, подчёркивая презри